– Хотел компанию тебе составить. Думал, ты тут скучаешь одна, совесть меня загрызла… Я глянула на него с укором, он понял, что впустую сотрясает воздух, и улыбнулся. – Слишком уж ты умная, себе во вред, понимаешь? Не хотел, чтобы ты проголодалась, или заскучала, или пропадала бы без сигарет и пошла в магазин. Один шанс из тысячи, что тебя увидит кто-то из знакомых нашей девочки, но чем черт не шутит? Что ж, вполне правдоподобно, но Фрэнк мастер подсовывать приманки – и сам не заметишь, как ты уже на крючке. – Я пока что не согласилась, Фрэнки. – Спасибо за честность. – Фрэнк невозмутимо отхлебнул вина, устроился поудобнее на диване. – Кстати, я переговорил с начальством, теперь у нас официально совместное расследование: Убийства и Спецоперации. Но твой приятель тебе уже рассказал, наверное. Ничего он мне не рассказывал. Сэм в те дни ночевал дома (“Мне вставать в шесть утра, не хочу тебя будить. Или хочешь, чтобы я зашел? Ничего, если побудешь одна?”), мы не виделись с того утра на месте преступления. – Представляю, все в восторге, – сказала я. Совместные расследования – сплошная головная боль, каждый раз затягиваются из-за бесконечных выяснений, кто здесь самый крутой. Фрэнк пожал плечами: – Переживут. Хочешь послушать, что удалось разузнать об этой девчонке? Ясное дело, хочу. Как алкоголик хочет напиться: понимает, что нельзя, но закрывает глаза на неприглядную правду. – Ну валяй, – отвечала я. – Раз уж ты здесь. – Отлично. – Фрэнк полез в пакет за сигаретами. – Итак, впервые она появляется в феврале две тысячи второго – где-то раздобыла свидетельство о рождении на имя Александры Мэдисон, чтобы завести счет в банке. Предъявив свидетельство, выписку со счета и свою мордашку, получает твои старые документы из Дублинского университетского колледжа и с ними поступает в Тринити, в аспирантуру по английской филологии. – Хорошо продумано, – заметила я. – О да. Безупречно, убедительно, остроумно. Этого у нее не отнять, сам бы я вряд ли лучше это дело провернул. Встать на пособие она не пыталась – и правильно; устроилась на полную ставку в кафе в центре города, проработала все лето, а в октябре начался учебный год в Тринити. Тема ее диссертации – тебе понравится – “Другие голоса: личность, тайна и правда”. О женщинах-литераторах, работавших под псевдонимами. – Красота! – отозвалась я. – С чувством юмора у нее был полный порядок. Фрэнк с усмешкой посмотрел на меня. – Восхищаться ею необязательно, – заметил он, помолчав. – Наша задача – узнать, кто ее убил. – Не наша задача, а твоя. Что-нибудь еще? Фрэнк сунул в зубы сигарету, нашарил зажигалку. – Итак, она в Тринити. Там она заводит дружбу с четырьмя другими аспирантами, общается почти исключительно с ними. Через два года, в сентябре, один из них получает в наследство от двоюродного деда дом, и вся компания переезжает туда. “Боярышник”, так он называется. Близ Глэнскхи, всего в полумиле от места, где ее нашли. В среду вечером она уходит на прогулку и не возвращается. Четверо ее друзей подтверждают алиби друг друга. – Это можно было и по телефону рассказать, – заметила я. – Да, – вздохнул Фрэнк, запустив руку в карман пиджака, – зато вот это по телефону не покажешь. Вот они: Великолепная четверка[6]. Те, с кем она жила. – Он достал стопку фотографий, разложил на столе. Одна – любительская, сделана в зимний день: стылое небо, земля припорошена снегом; возле большого георгианского дома стоят пятеро, сдвинув головы, волосы развеваются на ветру. Лекси посередине, в том же полупальто, смеется; в голове пронеслась все та же дикая мысль: “Когда же я?..” Фрэнк следил за мной настороженно, как охотничий пес. Я отложила снимок. Другие, судя по смазанным силуэтам, стоп-кадры из любительского видео, распечатанные в отделе убийств, тамошний принтер всегда оставляет в правом верхнем углу темную полосу. Четыре фото в полный рост и четыре увеличенных портрета, все сняты в одной и той же комнате с дешевыми обоями в мелкий цветочек. На двух попала в кадр большая елка, еще без украшений – канун Рождества. – Дэниэл Марч. – Фрэнк указал пальцем. – Не Дэн и, боже упаси, не Дэнни, а Дэниэл. Это он унаследовал дом. Единственный ребенок, сирота, из старинного англо-ирландского рода. Его дед растратил в пятидесятых большую часть состояния в каких-то сомнительных сделках, но остатков хватило, чтобы обеспечить малышу Дэнни скромный доход. За учебу не платит, получает стипендию. Тема диссертации, только не смейся, “Неодушевленный предмет как рассказчик в эпической поэзии раннего Средневековья”. – Значит, не идиот, – заключила я. Дэниэл был крупный, сильно за метр восемьдесят, с блестящими темными волосами и волевым подбородком. Он сидел в кресле у камина, глядя в камеру, а в руке бережно держал елочный шар. Одежда – белая рубашка, черные брюки, мягкий серый джемпер – выглядела дорого. Глаза за стеклами очков в металлической оправе серые и холодные, как камень. – Определенно не идиот. Все они далеко не идиоты, а уж он тем более. Ты смотри поосторожней с ним. Я пропустила эти слова мимо ушей. – Джастин Мэннеринг, – продолжил Фрэнк. Джастин беспомощно смотрел с фотографии, запутавшись в рождественской гирлянде из белых фонариков. Тоже высокий, но щуплый, серьезный не по годам, будто профессор; короткие волосы мышиного цвета, ранние залысины, очки без оправы, длинное лицо с мягкими чертами. – Из Белфаста. Пишет диссертацию о возвышенной и низменной любви в литературе эпохи Возрождения; что такое низменная любовь, не совсем понятно, – видимо, та, что за пару фунтов в минуту. Мать умерла, когда ему было семь лет, у отца второй брак, два единокровных брата, домой ездит редко. Но папочка – папочка у нас адвокат – до сих пор ему оплачивает учебу и раз в месяц шлет деньги. Некоторые умеют устраиваться, да? – Что с того, что у родителей деньги есть, – отозвалась я безразлично. – Мог бы и работу найти, мать его. Лекси вела семинары, проверяла контрольные, была наблюдателем на экзаменах и в кафе работала, пока они не перебрались в Глэнскхи, а оттуда не наездишься. Ты ведь тоже подрабатывала, когда училась? – Да, в пабе – мерзкое занятие. От безысходности. Когда тебя щиплют за задницу пьяные бухгалтеры, это не самый полезный жизненный опыт. Фрэнк пожал плечами: – Не люблю тех, кому все достается на халяву. А вот Рафаэл Хайленд, попросту Раф. Мелкий напыщенный ублюдок. Папочка банкир, родом из Дублина, в семидесятых перебрался в Лондон; мамочка – светская львица. Развелись, когда Рафу было шесть, сплавили его в пансион и каждые пару лет, когда папочка получал повышение, переводили в другой, подороже. Живет на средства из доверительного фонда. Тема диссертации – “Мотивы бунта в якобитской драме”. Раф в шапке Санта-Клауса развалился на диване с бокалом вина – можно сказать, украшал интерьер. Красив он был до нелепости, при виде такой красоты многие мужчины пугаются, начинают отпускать шуточки хриплым басом. Ростом и сложением походил на Джастина, но скуластый и весь какой-то золотистый: густые пшеничные кудри, смугловатая кожа, чуть раскосые глаза цвета чая со льдом, ястребиный взгляд из-под тяжелых век. Точь-в-точь маска из гробницы какого-нибудь египетского фараона. – Ого! – выдохнула я. – Задание становится интересней! – Будешь хорошо себя вести – не проболтаюсь твоему Сэмми, что ты это сказала. А этот все равно наверняка гомик, – ответил Фрэнк в своем духе. – И напоследок: Эбигейл Стоун. Или просто Эбби. Эбби нельзя было назвать красоткой – невысокая, курносая, каштановые волосы до плеч, – но была в ней изюминка: в изгибе бровей, в форме губ чудилась некая загадка, тянуло всмотреться внимательней. Она сидела у камина, нанизывая на нитку попкорн, хитро поглядывая на фотографа – скорее всего, Лекси, – и, судя по смазанным рукам, швырялась попкорном в камеру. – Она совсем из другого теста, – продолжал Фрэнк. – Родом из Дублина, отец неизвестен, мать сдала ее в приемную семью, когда Эбби исполнилось десять лет. Школу окончила блестяще, поступила в Тринити, корпела без устали, диплом с отличием. Диссертация о классовом обществе в викторианской литературе. Чтобы оплачивать учебу, мыла полы в офисах, занималась с детьми английским, теперь, когда за жилье платить не надо – Дэниэл с них денег не берет, – ведет в колледже семинары, помогает научному руководителю в исследованиях. Вы с ней поладите. Даже в случайном кадре эти четверо притягивали взгляд. Во-первых, потому, что в обстановку они вписывались безупречно – я почти чуяла аромат имбирных пряников, слышала рождественские гимны, – ну точь-в-точь открытка, разве что снегиря не хватает. Во-вторых, одежда – строгая, почти пуританская: у ребят белоснежные рубашки, брюки выглаженные, со стрелкой, Эбби в шерстяной юбке ниже колен; ни тебе фирменных знаков, ни маек с надписями. В мои студенческие годы мы ходили в чем попало – в линялом, застиранном. А эти ребята такие чистенькие, что прямо не по себе. По отдельности они выглядели бы неброско, даже скучно в тщеславном, разряженном Дублине, но вчетвером привлекали внимание – чудаки-чужаки, будто из позапрошлого века, отрешенные, неприступные. Как большинство сыщиков, я привыкла подолгу вглядываться в непонятное, и Фрэнк этим воспользовался. – Ну и компания, – пробормотала я. – Компания странная – так считают на кафедре английской филологии. Познакомились эти четверо еще на первом курсе, почти семь лет назад. И с тех пор не расстаются, больше ни с кем не сближаются. На кафедре их недолюбливают – мол, себе на уме, представь! Но нашей девочке как-то удалось с ними сдружиться, вскоре после того как она поступила в Тринити. В друзья к ней кто только не набивался, но ей было неинтересно. Она глаз положила на эту четверку. Я понимала ее чувства – и стала относиться к ней чуточку теплее. В дурном вкусе эту девушку не упрекнешь. – Что ты им сказал? Фрэнк ухмыльнулся: – Когда она добежала до коттеджа и потеряла сознание, то от шока и переохлаждения впала в гипотермическую кому. Сердцебиение замедлилось – тот, кто ее нашел, запросто решил бы, что она мертва, так? – кровь остановилась, и внутренние органы не пострадали. Купер говорит: “С научной точки зрения чушь, но для профанов в медицине вполне убедительно”, стало быть, сойдет. Пока что никто не усомнился. Он закурил и стал пускать в потолок колечки дыма. – Она пока без сознания, на волосок от смерти, но вполне может выкарабкаться. Трудно сказать. Я не спешила радоваться. – Они захотят ее видеть. – Уже спрашивали. К сожалению, в целях безопасности мы пока не раскрываем, где она находится. Фрэнк явно наслаждался. – Как они это восприняли? – спросила я. Фрэнк задумчиво курил, откинувшись на спинку дивана. – Напуганы, – ответил он наконец, – ясное дело. Только непонятно, то ли все четверо напуганы, оттого что она ранена, то ли один из них боится, что она очнется и расскажет нам, как было дело. Следствию помогают охотно, на вопросы отвечают – не сопротивляются, ничего подобного, но потом становится ясно, что ничего они толком не рассказали. Странные ребята, Кэсс, непонятные. Интересно, что ты про них скажешь. Я собрала фотографии в стопку, вернула Фрэнку. – Ну ладно. И все-таки – для чего ты мне это показывал? Фрэнк пожал плечами, голубые глаза смотрели невинно. – Хотел спросить – узнаёшь кого-нибудь из них? Тогда дело принимает иной оборот… – Впервые их вижу. Признавайся, Фрэнк, чего ты от меня хочешь. Фрэнк вздохнул, аккуратно сложил фотографии, постучал ими о стол, выровняв края, и спрятал обратно в карман пиджака. – Мне нужно знать, – сказал он негромко, – может, я тут зря время теряю? Просто хочу убедиться: ты уверена на все сто, что с понедельника хочешь вернуться в Домашнее насилие, а об этой истории забыть? Веселость и напускное добродушие испарились из его голоса, а я-то знаю Фрэнка, в таком настроении с ним шутки плохи. – Забыть – это уж как получится, – начала я, взвешивая каждое слово. – Эта история из головы у меня не выходит. Не по душе мне это, не хочу ввязываться. – Ты уверена? Я третий день вкалываю как проклятый, у всех выведываю подробности жизни Лекси Мэдисон…