— И ты никого не видел, когда выходил? — ободряюще повторил Моррис то, что я им уже и так сказал. Я покачал головой. — И ничего не помнишь? — Ну, помню — накрытые трупы. Оборудование везде валялось. — И с места взрыва никто не уходил? Не входил? — Я никого не видел, — упрямо повторил я. Это мы уже проходили. — И ты не видел ни спасателей, ни пожарных? — Нет. — Тогда, похоже, мы установили, что как раз, когда ты очнулся, им велели покинуть здание. Выходит, с момента взрыва прошло где-то от сорока минут до полутора часов. Как думаешь, похоже на правду? Я вяло пожал плечами. — Это да или нет? Глядя в пол: — Не знаю. — Что — не знаешь? — Не знаю, — снова сказал я, и наступила такая затяжная и неуютная тишина, что я даже боялся — вот-вот разревусь. — А второй взрыв ты слышал? — Простите, что перебиваю, — сказал мистер Биман, — но это действительно так необходимо? Задававший мне вопросы Рэй обернулся к нему: — Что, простите? — Мне не слишком ясно, зачем заставлять его снова все это переживать. Моррис сказал — старательно нейтральным тоном: — Мы расследуем преступление. Наша работа — выяснить, что там произошло. — Да, но есть же у вас какие-то другие способы для таких проверок. Я-то думал, что там все везде утыкано камерами. — Само собой, — ответил Рэй довольно нелюбезно. — Только вот через пыль и дым камеры смотреть не умеют. Или если их взрывом к потолку развернуло. Так, ладно, — сказал он, со вздохом откидываясь обратно. — Ты говорил про дым. Пахло дымом или ты его видел? Я кивнул. — Пахло или видел? — И то, и другое. — А как думаешь, с какой стороны шел дым? Я хотел было снова сказать, что не знаю, но мистер Биман еще не все сказал, что хотел: — Прошу прощения, но в таком случае я никак не пойму, в чем смысл камер наблюдения, если они не срабатывают в экстренных ситуациях, — произнес он, обращаясь в целом ко всем присутствовавшим. — В наш-то век технологий, в месте, где столько шедевров… Рэй резко вскинул голову, будто хотел огрызнуться, но стоявший в углу Моррис поднял руку и ответил: — Мальчик — важный свидетель. Система наблюдения не рассчитана на подобные происшествия. А теперь простите, сэр, но если вы и дальше будете своими комментариями прерывать беседу, нам придется попросить вас выйти. — Я здесь, чтобы защищать права этого ребенка. Задавать вопросы — мое право. — Только если вам кажется, что ему причиняют вред. — Надо же, это мне и показалось. Услышав это, Рэй крутнулся на стуле. — Сэр! Если вы и дальше будете препятствовать нашей работе, — сказал он, — вам придется покинуть комнату. — У меня нет намерений вам препятствовать, — сказал мистер Биман после напряженной паузы. — Уверяю вас, у меня и в мыслях такого не было. Давайте, продолжайте, пожалуйста, — он раздраженно махнул рукой. — Разве смогу я вас остановить? И снова потянулись вопросы. Откуда шел дым? Какого цвета была вспышка? Кто входил и выходил из галереи непосредственно перед взрывом? Не заметил ли я чего необычного до или после взрыва, ну хоть что-то? Они показывали мне фотографии — невинные отпускные лица, я никого не узнал. Паспортные снимки азиатских туристов и пожилых людей, матери и прыщавые подростки улыбаются себе на голубом студийном фоне — обычные, незапоминающиеся лица, от которых в то же время так и тянуло горем. Потом мы опять вернулись к плану. Может, я попробую, ну еще разочек, показать на схеме, где я был? Здесь или здесь? А может, здесь? — Не помню, — повторял и повторял я, отчасти потому, что и впрямь мало что помнил, отчасти потому, что был напуган и только и ждал, когда же этот разговор закончится, и еще потому, что в комнате стояла ощутимая атмосфера беспокойства, нетерпения — похоже, остальные взрослые уже решили про себя, что ничего я не знаю и потому надо бы от меня отстать. И вдруг, не успел я и опомниться, все — конец. — Тео, — сказал Рэй, встав и опустив свою мясистую лапу мне на плечо. — Спасибо тебе, дружище, за то, что согласился нам помочь. — Да ладно, — сказал я, растерявшись от того, как резко все закончилось. — Я правда понимаю, как тебе было тяжело. Про такое никому вспоминать неохота. Но, понимаешь, — он растопырил пальцы рамочкой, — мы сейчас собираем воедино куски головоломки, пытаемся понять, что же там произошло, и может статься, как раз у тебя есть такие части этой головоломки, которых ни у кого больше нет. Ты правда нам очень помог, разрешив с тобой пообщаться. — Если ты вдруг вспомнишь что-то еще, — сказал Моррис, протягивая мне свою карточку (которую на лету перехватила миссис Барбур и сунула к себе в сумочку), — позвони нам, ладно? Вы ведь ему скажете позвонить нам, мисс, — обратился он к миссис Барбур, — если он вдруг что-то еще нам захочет сказать? Там рабочий номер, но, — он вытащил ручку из кармана, — можно мне карту на секундочку? Миссис Барбур молча открыла сумочку, вытащила карточку и отдала ему. — Так, так, — он щелкнул ручкой и нацарапал на обратной стороне номер телефона. — Это мой мобильный. Для меня можно оставить сообщение в конторе, но если не дозвонишься вдруг, звони на мобильный, договорились? Пока все толклись у выхода, ко мне подплыла миссис Свонсон и так по-свойски приобняла за плечи. — Привет, — доверительно сказала она, будто я был ее лучшим в мире другом, — ну как жизнь? Я отвел глаза, скорчил гримаску — ничего, вроде. Она погладила меня по руке, как любимого котика. — Ну и славно. Знаю, тебе нелегко пришлось. Не хочешь зайти ко мне в кабинет на пару минут? Я беспокойно оглянулся на психолога Дейва, который мельтешил на заднем плане, за ним торчал Энрике, уперев руки в боки, с выжидающей полуулыбкой на лице. — Пожалуйста, — сказал я, похоже, с заметным отчаянием в голосе, — мне нужно вернуться на урок. Она сжала мою руку и — это я заметил — бросила взгляд на Дейва с Энрике. — Конечно, — сказала она. — Какой у тебя сейчас предмет? Я тебя отведу. 9 Уже шел английский — последний урок. Мы проходили поэзию Уолта Уитмена. Ты не спеши, и вновь вознесется Юпитер, ночью другой погляди, выйдут на небо Плеяды, Звезды все эти — серебряные, золотые — вновь засияют на небе, бессмертны они[20]. Пустые лица. В классе — душно и сонно, день клонится к вечеру, окна нараспашку, с Вест-Энд-авеню плывет шум дорожного движения. Ученики опираются на локти, рисуют картинки на полях тетрадок на пружинках. Я глядел в окно на закопченный водяной резервуар на противоположной крыше. Допрос (как я его мысленно называл) серьезно меня растревожил, всколыхнув во мне целую волну разрозненных ощущений, которые теперь то и дело обрушивались на меня: удушливая гарь от проводов и химикатов, белесо-ледяные мигалки скорых — и чуть ли не сбивали с ног. Всякий раз это начиналось внезапно — в школе или на улице, едва нахлынет — и я застывал на ходу, вновь встречаясь глазами с той девочкой ровно за один странный, искривленный миг до того, как рухнет весь мир. Случалось, я приходил в себя, не понимая, что мне говорят, и натыкался на недоуменный взгляд партнера по лабораторкам на биологии, или мужик, которому я заслонил дверцу холодильника с газировкой в корейском магазинчике, говорил мне: слышь, пацан, сдвинься, мне некогда тут торчать.