– Разумеется, но… Меня больше пугает, что можете погибнуть вы. Если я что-нибудь сделаю неправильно. – А до сих пор вы все делали правильно? – Очевидно, нет – иначе я не оказался бы здесь и не впутал бы вас в это дело. – Понимаю, – сказала женщина и невесело улыбнулась. – Хотя в том, что это случилось, есть доля и моей вины. – Вины? – Да. Потому что все могло бы быть иначе. – Что вы имеете в виду? – Я могла бы не торчать в этой квартире одна в ожидании того момента, когда проблемы постучатся в мою дверь. – Почему у вас нет семьи? Женщина молча и удивленно посмотрела на Кондора. – Я никак не мог понять одну вещь, когда… – начал он. – Когда вы следили за мной и собирали обо мне данные. – В этом не было никакого злого умысла, поверьте… Ну да, я ознакомился с вашим личным делом. В нем говорится, что вы одиноки. Ни детей, ни мужа. Вы даже никогда не были замужем. Я не понимаю почему. – Что почему? – У такой… замечательной женщины, как вы, никого нет. Мерль рассмеялась: – Я знаю добрый десяток женщин приблизительно моего возраста, которые внешне куда более привлекательны, чем я, умнее, гораздо большего добились в жизни – и тем не менее тоже одиноки. – Но почему вы? – Значит, вы хотите это знать, – сказала Мерль без вопросительной интонации. – Да. Расскажите мне об этом. – А что, если я не хочу разрушать мой светлый образ в ваших глазах? Откровенность – вещь рискованная. – Я хочу знать, какая вы на самом деле. – Вы в самом деле сумасшедший. Кондор, не отвечая, едва заметно улыбнулся. – Видите ли, я участница клуба обманутых любовниц, – сказала Мерль. – Знаете, кто был мой избранник? – Если сейчас он не с вами, какая разница, – пожал плечами Кондор. – Это немаловажный момент во всей истории. – Вы хотите сказать, что важно то, что он за человек, какой пост занимает? – уточнил Кондор, немного подумав. – Он самый обыкновенный придурок, но отлично приспособленный для того, чтобы процветать в этом городе. Мне тогда было двадцать четыре года, и я была глупой девчонкой. Я родилась в год, когда президентом избрали Джона Кеннеди, и в этом, как мне кажется, есть какая-то магия. В Вашингтон я попала в восемьдесят четвертом году, когда у власти был Рейган и все в этой стране было правильно, в полном соответствии с американским принципом равных возможностей. Человек, о котором я говорю, был недавно избранным конгрессменом-республиканцем – достаточно молодым, чтобы производить впечатление успешного и перспективного мужчины, и в то же время достаточно зрелым, чтобы иметь хоть какой-то жизненный опыт. Я неплохо знала округ, от которого он избирался, и мне удалось договориться с сенатором, в аппарате которого я тогда работала, что я – в качестве практики – поработаю немного на… на Дэвида. Помедлив немного, Мерль назвала Кондору – Вину – фамилию человека, о котором она говорила. Фамилия мало что ему сказала – еще одно лицо на экране телевизора, не более того. – Его отец был не так уж богат. Дэвид прекрасно выглядел – у него было очень приятное, открытое лицо, густые волосы. Ну и, разумеется, прекрасные манеры, отшлифованные за время обучения в одном из университетов Лиги плюща. Он всегда чувствовал, где нужно встать, чтобы на него обратили внимание. Когда он обращался к большой группе людей, то умудрялся делать это так, что тебе казалось, будто он говорит именно с тобой. В своих родных краях он охмурил дочку какого-то местного воротилы. Ее семья была очень богата, так что это было чем-то вроде сделки слияния-поглощения. Все шло как по писаному – белое платье, роскошная свадебная церемония, через некоторое время рождение ребенка. Дэвид стал в своем маленьком городке большой шишкой. Но он… Нет, он не был шпионом, как вы, не участвовал в секретных операциях, не выполнял какие-то опасные задания. Он был далек от всего того, чем занимаетесь вы. Но у него были некие идеи, которые он хотел реализовать. Или по крайней мере мне так казалось. Так или иначе, он умел говорить очень убедительно, где бы ни находился – перед телекамерами или в постели, лежа головой на подушке. Щеки Вина неожиданно зарделись. – Он не жил – он постоянно находился в состоянии крестового похода, целью которого было, проникнув в высшие эшелоны власти, осуществить некие идеи и принципы, – продолжила Мерль. – Поэтому бросить жену он не мог – развод похоронил бы его политическую карьеру. Он не мог упустить представившийся ему шанс послужить своей стране. С моей стороны было бы эгоистично мешать ему в этом. Потом состоялись первые выборы в сенат, и ему тем более было не до того, чтобы заниматься решением матримониальных проблем. Затем вторая сенатская кампания, которая, кажется, действительно предоставляла ему возможность сделать что-то реальное и важное. Но к тому времени я уже начала сомневаться, что он в самом деле к этому стремится. На телеэкране он неизменно представал перед избирателями как безупречный семьянин, противник абортов, хотя, не моргнув глазом, дал мне денег, чтобы я избавилась от ребенка… Отвернувшись, Мерль помолчала немного, а затем заговорила снова: – Я стала одна ходить по кинотеатрам, чтобы не сидеть без конца у телефона в ожидании его звонка. В конце концов я окончательно пришла к выводу, что он из тех, кто хочет казаться, а не быть, делать вид, а не делать. Что его интересовали лишь большие деньги и связи с нужными, то есть влиятельными, людьми. И все же – ради нас – я собиралась дать ему еще один шанс. Но потом у нас произошел разговор, после которого все закончилось. Это было в каком-то дурацком подземном гараже, где никто не мог увидеть, что я устраиваю ему сцену и что мы ругаемся. Он убеждал меня в том, что мне лучше бросить аппаратную работу на Капитолийском холме. А ведь я, кроме нее, ничего другого делать не умела. Помню, он тогда меня спросил: «Ты ведь любишь кино, верно?» И устроил меня в киноархив Библиотеки Конгресса. Там, мол, я смогу заработать себе приличную пенсию – если только при утверждении очередного бюджета мою ставку не сократят. Он представил все это так, словно облагодетельствовал меня. А через два месяца после этого он неожиданно развелся. Видно, по каким-то причинам это больше не угрожало его политическим амбициям. А еще через несколько недель женился на разведенной женщине. Оказалось, что они начали трахаться уже давным-давно – задолго до того, как я и его бывшая жена перестали быть частью его жизни. Первым мужем этой сучки был какой-то интернет-гений из тех, что сотрудничают по контракту с оборонным ведомством. Он в свое время решил, что в качестве компенсации за тяжелую работу ему нужна спутница жизни с модельной внешностью на девять лет моложе его. Она прихватила его миллионы и продолжила восхождение, став женой светловолосого сенатора, которому я отдала лучшие годы своей жизни. Мерль вздохнула: – Вы все еще думаете, что я заслуживаю того, чтобы вы на меня смотрели? – Более чем. Кондор мог бы поклясться, что щеки женщины порозовели. – Ну а что вы скажете о ваших бывших близких? – Кто бы они ни были, из-за них я оказался здесь. – То есть в опасности. В бегах. Мерль на секунду смежила веки. Затем глаза ее снова открылись. – Как вы думаете, для меня в этой истории возможен благополучный конец? – Да, если нам всем повезет. – Вам нужно заключить сделку на максимально благоприятных условиях – так? – Боюсь, мы – всего лишь мясо на чьем-то столе. Так что у меня нет уверенности, что речь может идти о сделке. – Это Вашингтон, – сказала Мерль. – Здесь сделка всегда возможна. Если у вас есть на руках козыри. – У меня есть только я сам и Фэй – больше ничего. – Возможно, у вас есть союзники, о которых вы не знаете. – Кроме нее? Вряд ли. – И все же давайте мы будем исходить из этого. – Мы? – Насколько я могу судить, вы практически не оставляете женщинам выбора. – Скажите, а почему вы остались в Вашингтоне? – спросил Кондор. – У вас ведь был опыт, образование – расставшись с Дэвидом, вы вполне могли сделать самостоятельную карьеру. Вы могли бы поехать в… я не знаю… Сан-Франциско. Мне, например, всегда хотелось жить в Сан-Франциско. – Я бы предпочла отправиться в Лос-Анджелес, – сказала Мерль. – Там тепло и не бывает туманов. И потом в Лос-Анджелесе люди честнее – они не пытаются казаться кем-то еще. – Так почему же вы туда не отправились? – Я упустила время. Годы бегут так быстро… – Я знаю об этом, как никто другой, – сказал Кондор. – Вот видите, – улыбнулась Мерль. – Что же касается меня, то я, возможно, не обладала блестящим умом, но в то время, когда я была с Дэвидом, мой профессионализм ни у кого не вызывал сомнений. А потом… Потом началась депрессия. Я стала жалеть себя. Дальше все вошло в привычную колею. У меня были приятные руководители, какая-то зарплата – вот жизнь и покатилась по инерции. Потом у меня начала болеть мать. У нее была только пенсия и то, что я присылала ей в Пенсильвании. Время от времени я ездила навещать ее. Она жила в местном доме престарелых – ничего другого мы с ней позволить себе не могли. Пока я находилась там, она без конца плакала и жаловалась на жизнь. Потом она умерла. А вскоре после того, как я ее похоронила, мне диагностировали легкую форму рака. – Легких форм рака не существует… – Существует. Такие больные выживают и даже сравнительно неплохо себя чувствуют. Правда, каждый месяц они получают стопку счетов от врачей, и хорошо, если у них есть работа, которая позволяет им эти счета оплачивать. Нас, таких людей, не так уж много – всего каких-нибудь десять миллионов. Вот вам и вся моя история. Теперь вы знаете все причины, по которым я здесь, а не в каком-нибудь другом месте. Жизнь не дала мне того, что люди называют «еще один шанс». Мужчины не обращают на меня внимания – вокруг полно женщин помоложе, которые к тому же не делали абортов. Но по крайней мере у меня есть работа, к которой я отношусь без ненависти, и какая-то своя жизнь, которую я проживаю в полном одиночестве. И до вчерашнего вечера единственным, чего мне приходилось бояться, был реальный мир. – И тут появился я, – вставил Кондор. – Перед тем как появиться, вы все же постучались. Зашуршали простыни. Кондор, не глядя на женщину, почувствовал, что она переместилась на кровати.