– Вам не нужно вмешиваться в ссору между мной и Бушером. Он умер, и мне жаль его. Этого достаточно. – Хорошо. Я пришел, чтобы задать вам вопрос. Вы пойдете работать на мою фабрику? Хиггинс явно колебался, и его упрямство едва не взяло вверх над разумом. Он молчал. Мистер Торнтон тоже больше ничего не спрашивал. Взгляд Николаса упал на детей. – Вы назвали меня дерзким и лживым смутьяном. Кроме того, вам известно, что я иногда не прочь выпить. В свою очередь, я часто называл вас тираном, упрямым бульдогом и бессердечным хозяином. Вот фундамент, на котором мы стоим. Как вы думаете, мы сможем поладить ради этих детей? – Во-первых, я предлагаю вам не дружбу, а работу, – засмеявшись, ответил мистер Торнтон. – Во-вторых, ваши слова доказывают, что никто из нас не сможет относиться к другому хуже, чем сейчас. – Это верно, – задумчиво произнес Хиггинс. – После нашей первой встречи я подумал, что глупо искать у вас милосердия. Вы мне совершенно не понравились. Наверное, я поспешил с таким выводом. Ну что ж! Ткацкое дело по мне. Поэтому я приду, хозяин. Большое вам спасибо. Поверьте, я не часто раздаю благодарности. Он впервые открыто и прямо посмотрел в глаза собеседника. – Я тоже не часто предлагаю работу, – ответил мистер Торнтон, протягивая ему руку для крепкого рукопожатия. – Только приходите вовремя! – Он снова превратился в хозяина. – Я не люблю лентяев на своей фабрике. У нас строгая система штрафов. И если я узнаю, что вы подбиваете людей к смуте, вас незамедлительно уволят. Теперь вы знаете фундамент, на котором мы стоим. – Утром вы назвали меня умником. Мне брать свой ум на работу или оставлять дома? – Если вы собираетесь использовать свой ум для вмешательства в мои дела, то лучше держите его при себе. – Сначала нужно будет разобраться, где кончаются мои дела и начинаются ваши. – Ваши дела еще не начались, а в мои вам лучше не соваться. Приятного вечера. Как только мистер Торнтон переступил порог, из дома миссис Бушер вышла Маргарет. Девушка не заметила его, и он последовал за ней, любуясь ее легкой походкой и красивой фигурой. Внезапно это удовольствие было смыто волной ревности. Ему захотелось догнать ее и завести разговор – посмотреть, как она будет вести себя с ним после того случая, когда он видел ее с любовником. И еще мистер Торнтон хотел (хотя и стыдился этого желания) похвалить ее за то, что она направила к нему Хиггинса, рассказать, что раскаялся в своем прежнем решении. Он догнал ее. Услышав шаги за спиной, девушка вздрогнула и повернулась к нему. – Мисс Хейл, позвольте сообщить вам, что вы несколько преждевременно разочаровались во мне. Я взял Хиггинса на работу. – Безумно этому рада, – холодным тоном ответила она. – Он сказал, что повторил вам слова, сказанные мною этим утром… Мистер Торнтон смутился. Маргарет продолжила его фразу: – О том, чтобы некоторые женщины не вмешивались в ваши дела? Вы имеете полное право выражать свое мнение. Я не сомневаюсь, что оно вполне справедливое. Однако Хиггинс не рассказал вам всей правды… Ее голос обрел силу, но слово «правда» напомнило ей о собственной лжи, и она умолкла, почувствовав неловкость. Мистер Торнтон сначала был озадачен ее молчанием. Затем он вспомнил о ложных показаниях и о том, что этому предшествовало. – Не многие люди говорят всю правду. Я перестал надеяться на это. Мисс Хейл, вы не хотите объяснить мне кое-что? Вы должны понимать, что я нахожусь в недоумении относительно некоторых вопросов. Маргарет молчала. Она боялась, что такое объяснение каким-либо образом повредит Фредерику. – Хорошо, – произнес мистер Торнтон. – Я больше не буду спрашивать. Если сочтете нужным, сами расскажете. Не беспокойтесь о вашем секрете. Я никому не выдам его. Поверьте мне как другу вашего отца: если раньше я и имел какие-то надежды, то теперь с ними покончено. Меня они больше не интересуют. – Да, я понимаю, – ответила Маргарет нарочито равнодушным тоном. – Я догадываюсь, что вы думаете обо мне, но секрет принадлежит другому человеку. Простите меня. Если я раскрою его, то причиню ему вред. – Я не имею ни малейшего желания любопытствовать о секретах вашего знакомого, – с нарастающим гневом сказал мистер Торнтон. – Мое отношение к вам чисто дружеское. Вы можете не верить мне, мисс Хейл, но прежние чувства – несмотря на домогательства, которых я стыжусь, – давно прошли. Все закончилось. Вы верите мне? – Да, – печально ответила Маргарет. – Тогда я не вижу никакого смысла следовать за вами. Мне хотелось получить от вас какие-то объяснения, но сейчас я понимаю, что мы ничего не значим друг для друга. И поскольку вы теперь знаете, что моя глупая страсть изжила себя, мне остается лишь пожелать вам доброго вечера. Он торопливо ушел. «Что он имел в виду? – думала Маргарет. – Почему он говорил, что заботится обо мне, когда я уверена в обратном? Его мать наверняка уже сообщила ему все те грязные сплетни. Но меня это не волнует. Я сама себе хозяйка и могу контролировать свою странную слабость, которая порою склоняет меня к предательству дорогого Фредерика. Мне не нужно хорошее мнение мистера Торнтона – мнение человека, который позволяет себе говорить, что я ничего для него не значу. Успокойся, бедное сердечко. Будь веселым и храбрым. Мы сумеем позаботиться друг о друге, если останемся в полном одиночестве». Во второй половине дня мистер Хейл был напуган напускным весельем своей дочери. Она беспрерывно шутила, словно ее природный юмор вдруг возвысился до невероятных высот. В голосе Маргарет звучали злые нотки, а воспоминания о прежней жизни на Харли-стрит были настолько саркастичными, что ему временами хотелось одернуть ее. Но он не делал этого, радуясь, что его дочь наконец-то стряхнула с себя все печали. В середине вечера ее попросили спуститься вниз. К ней пришла Мэри Хиггинс. Когда Маргарет вернулась, мистеру Хейлу показалось, что он увидел слезы в ее глазах. Но, возможно, он ошибался. Дочь принесла ему хорошие новости: Хиггинс получил работу на фабрике мистера Торнтона. Тем не менее настроение Маргарет испортилось. Она уже не могла продолжать разговор в той манере, которую демонстрировала прежде. В течение нескольких дней настроение дочери так странно менялось, что мистер Хейл начал тревожиться. Но тут появились новости, обещавшие для их семьи заметные перемены. Первым пришло письмо от мистера Белла, в котором тот сообщал о своем скором приезде в Милтон. Мистер Хейл надеялся, что общение со старым оксфордским другом заметно повлияет не только на мысли дочери, но и на его собственные. Маргарет попыталась разделить оптимистичный настрой отца, но в своей чрезмерной апатии не смогла вдохновиться визитом какого-то мистера Белла, будь он двадцать раз ее крестным отцом. Девушку больше воодушевило письмо от Эдит, которая, выразив соболезнования по поводу смерти своей тети, написала множество подробностей о муже, сыне и себе самой. В конце письма она добавила, что их климат не подходит ребенку и что, когда миссис Шоу заговорила о возвращении в Англию, ей тоже захотелось на родину. Они решили, что, если капитан Леннокс уволится, их семья переедет в Лондон и снова будет жить в особняке на Харли-стрит, хотя дом останется неполным без Маргарет. Маргарет скучала по этому старому дому, его спокойной безмятежности и монотонной жизни. В прежние дни она считала такой быт утомительным. Но с тех пор ей довелось испытать столько бед и неприятностей, что она чувствовала себя истощенной от битв с судьбой и собственными комплексами. Теперь же однообразие жизни казалось ей освежающим отдыхом. Поэтому девушка начала мечтать о длительном визите к Ленноксам после их возвращения в Англию – не для каких-то конкретных целей, а для досуга, во время которого она могла бы восстановить свои силы. Создавалось впечатление, что в настоящее время весь ее мир замыкался на мистере Торнтоне. Она не могла забыть о нем при всех ее стараниях. Приходя в гости к Хиггинсам, она слышала разговоры о хозяине фабрики Мальборо. Ее отец возобновил совместные чтения с ним и постоянно передавал ей его суждения о чем-либо. Даже собиравшийся к ним мистер Белл обязательно будет говорить о нем, поскольку, как он писал, ему потребуется обсудить с мистером Торнтоном новый договор об аренде, который им следовало привести к согласованному виду. Глава 40 Не в лад Я не ошибся в том, что отступил, Ведь то, что не имел, нельзя забрать. Отныне, горькой правды не тая, Своим несчастьем я вознагражден. А тот, другой, должно быть, рад, В награду получив любовь, которой я лишен. Томас Уайетт Маргарет не ожидала, что визит мистера Белла доставит ей удовольствие. Она только надеялась, что приезд старого друга порадует отца. Но когда крестный приехал, они тут же стали добрыми друзьями. Гость сказал, что на самом деле его покорила не она – красивая и славная девушка, – а ее наследственная сила, которой он не мог сопротивляться. В свою очередь, Маргарет ответила, что он выглядит свежим и юным, несмотря на свою мантию и квадратную академическую шапочку. – Вы свежи и молоды в своем добром сердце. Вот что я хотела сказать. Впрочем, должна признаться, что ваши мнения кажутся мне самыми закостенелыми из всех, что я встречала за последнее время. – Хейл, послушай свою дочь. Пребывание в Милтоне испортило ее. Она тут превратилась в демократку, красную республиканку, социалистку и члена Мирного общества… – Папа, это все из-за того, что я восхваляю прогресс мировой торговли. Будь его воля, мистер Белл до сих пор менял бы шкуры животных на желуди. – Нет, я бы возделывал землю и выращивал картофель. И еще я стриг бы диких зверей и ткал полотно. Так что не преувеличивайте, мисс! Хотя я действительно устал от этой суеты. Все расталкивают друг друга в спешке стать богачами. – Не каждый может сидеть в уютно обставленных комнатах колледжа и лениво смотреть со стороны на свои растущие богатства, – заметил мистер Хейл. – Не сомневаюсь, что многие люди были бы благодарны, если бы их собственность вдруг возросла в цене, как в твоем случае. – Не думаю, что это обрадовало бы их. Им нравятся борьба и суматоха. Кто бы из этих людей согласился сидеть в кабинете, изучая прошлое и грезя о будущем в пророческом духе ученой братии? Зачем им подобные занятия? Фу-фу-фу! Я не верю, что в Милтоне найдется человек, способный тихо сидеть на одном месте. А ведь это великое искусство! – Не удивлюсь, если милтонцы считают, что жители Оксфорда не умеют двигаться. Было бы неплохо перемешать их друг с другом. – Это пошло бы на пользу только милтонцам. Им часто нравятся вещи, неприятные для других людей. – Но ведь вы тоже из Милтона, – заметила Маргарет. – Я думала, вы гордитесь своим родным городом. – Пока не вижу, чем гордиться. Вот если бы ты приехала в Оксфорд, Маргарет, я показал бы тебе настоящие места славы. – Хорошо, – сказал мистер Хейл. – Сегодня вечером к нам на чай придет мистер Торнтон. Он гордится Милтоном с таким же энтузиазмом, как ты – Оксфордом. В общении друг с другом вы оба должны расширить свои взгляды. – Спасибо, но я не хочу расширять свои взгляды, – ответил мистер Белл. – Мистер Торнтон придет к нам на чаепитие? – уточнила Маргарет. – Часов в пять, а может, чуть позже. Он не мог указать точного времени. Попросил, чтобы мы его не ждали. Мистер Торнтон решил не спрашивать у матери, насколько обстоятельным был ее разговор о неправильном поведении Маргарет. Он знал, что отчет о проведенной беседе расстроит его своей необъективностью. Ему было хорошо известно, как будет выглядеть случившееся с ее точки зрения. Он и без того ежился, когда мать произносила имя Маргарет. Порицая и ревнуя мисс Хейл, мистер Торнтон продолжал любить ее – мучительно и страстно. Он мечтал о ней – представлял себе, как она танцует перед ним с распростертыми руками, легко и весело. И он ненавидел себя за этот манящий образ, лишенный ее характера. Словно некий злой демон завладевал ее формой, отштампованной в его сознании. Поэтому, пробуждаясь от грез, мистер Торнтон с трудом мог отделить Уну от Дуэссы[6], и отвращение, которое он питал к последней, казалось, затмевало и искажало первую. Однако гордость не позволяла ему признать свою слабость, заставлявшую его избегать встреч с Маргарет. Он не сторонился ее, но и не искал возможности увидеться с ней. Убеждая себя в могучей силе самоконтроля, мистер Торнтон задерживался на работе едва ли не до полуночи. Сегодня же каждое свое действие он совершал с необычной для себя медлительностью – и в результате добрался до дома мистера Хейла только после восьми вечера. Затем они с мистером Беллом долго обсуждали новый договор аренды. В итоге его собеседник, сидевший у камина в кабинете мистера Хейла, начал устало настаивать на том, что все дела улажены и что они могли бы подняться наверх. Но мистер Торнтон боялся переходить в гостиную. Он сердился и считал мистера Белла скучным собеседником, в то время как тот находил мистера Торнтона грубым и несдержанным парнем, утратившим и разум, и манеры. Наконец легкий шум на верхнем этаже привлек их внимание и возбудил любопытство. Войдя в гостиную, они увидели Маргарет, читавшую вслух письмо из Лондона. При появлении джентльменов послание было тут же отодвинуто в сторону, но мистер Торнтон услышал, как мистер Хейл сказал мистеру Беллу: – Это письмо от Генри Леннокса. Оно вселило в Маргарет большие надежды. Мистер Белл кивнул. Когда мистер Торнтон посмотрел на Маргарет, та покраснела, как майская роза. Ему захотелось выйти из комнаты и больше никогда не возвращаться в этот дом. – Ваш деловой разговор так затянулся, – сказал мистер Хейл. – Мы с Маргарет подумали, что вы действительно вняли нашему совету и попытались изменить друг друга. – И вы надеялись, что от нас ничего не останется, кроме хвостов, как у килкеннийских котов?[7] На чьи же убеждения, как наиболее жизнестойкие, вы ставили? Мистер Торнтон не имел понятия, о чем они говорили. Он посчитал невежливым перебивать двух джентльменов, но мистер Хейл нашел уместным просветить его. – Видите ли, мистер Торнтон, сегодня утром мы обвинили мистера Белла в средневековом оксфордском фанатизме, который восстановил его против Милтона. Представляете? Родного города! Мы с Маргарет предположили, что ему было бы полезно пообщаться с одним из милтонских фабрикантов. – Прошу прощения! Маргарет сказала, что это милтонским промышленникам было бы полезно пообщаться с представителем Оксфорда. Не так ли, мисс? – Я верю, что обеим группам не помешало бы общение друг с другом. И я уже не помню, чья это была идея – моя или папина.