— Все-таки почему ты мне не скажешь, что с тобой? — снова спросила она, не зная, что делать. — Где ты живешь? — У меня есть комната в ночлежном доме, — ответил он. — Нет смысла рассказывать тебе об этом. Все в порядке. Казалось, ее ласковые расспросы только озлобляли его. Он не мог простить Керри, что судьба настолько милостивее обошлась с ней. — Иди в театр, — сказал он. — Я тебе очень благодарен, но больше я никогда не буду беспокоить тебя. Керри хотела было что-то сказать, но Герствуд повернулся и устало поплелся дальше. Это видение угнетало ее в продолжение многих дней, пока воспоминание о нем постепенно не стерлось. Друэ явился снова, но Керри даже не приняла его. Его ухаживания казались ей совсем неуместными. — Меня нет дома, — сказала она доложившему о нем коридорному. Через некоторое время театр должен был отправиться на гастроли в Лондон. Второй летний сезон в Нью-Йорке не обещал больших барышей. — Не хотите ли сделать попытку покорить Лондон? — спросил ее однажды директор. — Может случиться как раз обратное! — ответила Керри. — Мы поедем в июне, — сказал директор. Среди спешных приготовлений к отъезду Керри забыла о Герствуде. И он и Друэ, оба остались в Нью-Йорке и лишь случайно узнали об ее отъезде. Друэ как-то снова зашел к ней и, услышав, что она уехала, издал возглас разочарования. Он долго стоял в вестибюле, нервно покусывая кончики усов, и наконец пришел к естественному выводу: былого не вернуть. «Не стоит она того, чтобы из-за нее огорчаться», — решил он, но в глубине души чувствовал иное. Герствуд кое-как изворачивался все долгое лето и осень. Однажды он получил место швейцара в каком-то дансинге и прослужил там целый месяц. Потом снова начал нищенствовать, часто голодая и ночуя в парке на скамье. Несколько раз под давлением крайней нужды он обращался в благотворительные учреждения и получал там некоторую помощь. Зимою Керри вернулась в Нью-Йорк и выступала в новой пьесе, но Герствуд об этом не знал. Он несколько недель бродил по городу, прося милостыню, между тем как над его головой электрические афиши возвещали о возвращении Керри Маденда. Друэ знал, что Керри вернулась, но больше не тревожил ее. В это время в Нью-Йорк вернулся Эмс. Он добился некоторого успеха у себя на Западе и теперь намеревался открыть лабораторию в Нью-Йорке. С Керри он, конечно, встретился у миссис Вэнс, но в этой встрече не было особой теплоты. Эмс думал, что Керри все еще связана брачными узами с Герствудом, и только потом уже услышал об их разрыве. Не зная подробностей, он делал вид, что ни о чем не догадывается. Вместе с миссис Вэнс он посмотрел новую оперетту, в которой выступала Керри, и после спектакля сказал: — Напрасно она играет комедии. Мне кажется, она способна на большее. Как-то раз он снова случайно встретился с Керри у миссис Вэнс, и у них завязалась дружеская беседа. Керри, к своему удивлению, уже не ощущала в себе прежнего горячего интереса к этому человеку. Несомненно, причина была в том, что когда-то он олицетворял для нее все, к чему она стремилась, но чего не имела, но она этого не сознавала. Успех внушил ей уверенность, что теперь она живет такой жизнью, которая заслуживает одобрения мистера Эмса. Но ее маленькая, раздутая газетами слава ничего не стоила в его глазах. Он считал, что она могла добиться гораздо большего. — В конце концов вы так и не пошли в драму? — спросил Эмс, вспомнив, что Керри интересовалась когда-то именно этим видом сценического искусства. — Нет, — ответила Керри. — Пока еще нет, — добавила она, подчеркивая свои слова. Эмс посмотрел на нее так, что Керри без слов угадала его неодобрение, что побудило ее сказать: — Но я еще не оставила этой мысли. — Надеюсь, — сказал он. — Есть натуры, созданные для драмы, и вы принадлежите к их числу. Керри была изумлена тем, что он сумел так глубоко заглянуть ей в душу. Неужели он так хорошо понимает ее? — Почему вы так думаете? — спросила она. — Потому, что в вашем характере много задушевности, — ответил Эмс. Керри улыбнулась и чуть-чуть покраснела. Этот человек был так простодушно откровенен с нею, и ей снова захотелось его дружбы. Перед ней забрезжили прежние идеалы. — Право, не знаю, — задумчиво произнесла она, чрезвычайно польщенная его словами. — Я видел вас на сцене, — заметил Эмс. — Вы играете очень хорошо. — Я рада, что вам понравилось. — Очень хорошо, — повторил Эмс. — Для оперетты, конечно, — добавил он. Больше они на эту тему не говорили, так как их беседа была кем-то прервана. Но вскоре они встретились снова. Эмс сидел после обеда в углу комнаты, уставясь в пол, когда Керри вошла с какой-то другой гостьей. Годы напряженного труда наложили на его лицо печать усталости. Керри и сама не знала, что так нравилось ей в этом лице. — Почему вы уединились? — спросила она. — Слушаю музыку. — Я вас на минутку покину, — сказала спутница Керри, не видевшая в молодом изобретателе ничего интересного. Эмс посмотрел на стоявшую перед ним Керри. — Правда, красивая мелодия? — спросил он, внимательно прислушиваясь. — Да, очень, — ответила Керри, почувствовав теперь особую прелесть исполняемой вещи. — Присядьте, — предложил Эмс и придвинул ей соседнее кресло. Они безмолвно слушали некоторое время, охваченные одинаковым чувством. Музыка, как и в былые дни, сильно действовала на Керри. — Не знаю, чем это объяснить, — сказала Керри, пытаясь дать выход какому-то неизъяснимому томлению, сжимавшему ей грудь, — но под влиянием музыки у меня всегда возникает такое ощущение, точно мне хотелось бы… точно я… — Да, я вас понимаю, — прервал ее Эмс, и вдруг подумал о своеобразии этой натуры, способной так открыто выражать свои чувства. — Но грустить не надо, — добавил он. Помолчав, он заговорил как будто о другом, но его слова удивительно совпадали с их общим настроением. — В мире много такого, чего нам хотелось бы достичь. Но нельзя стремиться ко всему сразу. И что толку ломать руки из-за каждого несбывшегося желания! Музыка прекратилась, и мистер Эмс встал, словно для того, чтобы собраться с мыслями. — Почему вы не перейдете в хороший драматический театр? — спросил он. Эмс пристально смотрел на Керри, внимательно изучая ее лицо. Печаль в ее больших выразительных глазах и горькая складка в уголках рта свидетельствовали о необычайном драматическом таланте, что-то в ней говорило Эмсу, что он дает ей правильный совет. — Возможно, я так и поступлю, — ответила Керри. — Ваше место там! — уверял Эмс. — Вы думаете? — Да, я уверен. Вряд ли вы это осознаете, но в вашем лице, особенно в глазах и в линии рта есть нечто такое, что наводит меня на подобные мысли. Керри трепетала от волнения: никогда еще о ней не говорили так серьезно. На миг ее покинуло чувство тоски и одиночества. В словах этого человека была не только похвала, но критика его была благожелательной и свидетельствовала об удивительной проницательности. — Да, — задумчиво продолжал Эмс, — именно в ваших глазах и в линии рта. Я помню, что, увидев вас впервые, я сразу обратил на это внимание. Мне показалось, что вы вот-вот расплачетесь. — Как странно! — воскликнула Керри, чувствуя, как ее согревает радость. Ее сердце так жаждало моральной поддержки, именно такой. — А потом я понял, что это ваше естественное выражение, и сегодня я снова присмотрелся к вашему лицу. В глазах у вас часто мелькает какая-то тень, она еще больше подчеркивает характер вашего лица. Очевидно, это нечто таится в самой глубине ваших глаз. Керри взволнованно смотрела ему в лицо. — Но вы, возможно, и не отдаете себе отчета в этом, — добавил Эмс. Керри отвела глаза в сторону. Ей было лестно, что этот человек так говорит о ней, и хотелось быть достойной тех необыкновенных качеств, которые находил в ее чертах Эмс. Его слова открывали двери новым стремлениям. Керри много думала об этом до их следующей встречи, которая произошла лишь спустя несколько недель. И опять их беседа показала ей, как далека ее жизнь от тех мечтаний, которые владели ею перед спектаклем в Чикаго да и после долго не оставляли ее. Как случилось, что она утратила их? — Я знаю, почему вы должны иметь успех, если получите драматическую роль, — сказал Эмс. — Я наблюдал за вами и… — И…? — спросила Керри. — Видите ли, — начал он так, будто был рад, что разгадал, наконец, трудную загадку, — весь секрет в изумительной выразительности вашего лица. Примерно то же впечатление производит на нас трогательная песня или взволновавшая нас картина. Подобные вещи трогают душу, ибо удивительно точно отражают самые тонкие человеческие чувства. Керри смотрела на него, широко раскрыв глаза и не совсем понимая смысл его слов. — Люди стараются как-то выразить себя, — продолжал Эмс. — Но большинство из них не способны рассказать о своих переживаниях. Они надеются на других, на тех, у кого есть талант. Один выражает переживания этого большинства в музыке, другой — в стихах, третий — в драме. А некоторых природа наделяет таким выразительным лицом, что оно способно передать все многообразие человеческих переживаний. Вот так случилось и с вами. Эмс смотрел на Керри, стараясь взглядом передать свою мысль, и Керри поняла его. Или, по крайней мере, поняла, что природа одарила ее лицом, которое может выражать человеческую тоску и душевные порывы. Она приняла это очень близко к сердцу.