Оглядываясь на прошлое и разбираясь в событиях, которые привели его к похищению денег, Герствуд теперь находил для себя смягчающие обстоятельства. Что он сделал особенного? Почему он оказался выброшенным за борт? Откуда все эти напасти? Казалось, только вчера он был состоятельным человеком и жил в полном комфорте. И вдруг у него все вырвали из рук. «Уж она-то, во всяком случае, не заслужила того добра, что ей досталось от меня! — думал он, вспоминая про жену. — Если бы люди знали правду, все единодушно решили бы, что я ничего особенного не сделал». Из этого вовсе не следует, что у Герствуда было желание изложить кому-нибудь все факты. Это было лишь стремлением морально оправдать себя в собственных глазах. В борьбе с надвигавшейся нуждой ему необходимо было сознавать себя честным человеком. Однажды под вечер, недель за пять до закрытия бара на Уоррен-стрит, Герствуд отправился по трем или четырем объявлениям, которые он нашел в «Геральде». Один бар находился на Голд-стрит. Герствуд доехал до этого места, но даже не вошел внутрь. Это был простой кабак, до того жалкий, что ему стало противно. В другом месте, на Бауэри, он нашел красиво обставленный бар. Здесь, неподалеку от Грэнд-стрит, был расположен целый ряд подобных заведений. Три четверти часа Герствуд беседовал о своем вступлении в товарищество с владельцем бара, который утверждал, что решил взять компаньона только из-за слабого здоровья. — Сколько же потребуется денег, чтобы приобрести половинную долю? — спросил Герствуд. Он прекрасно знал, что располагает самое большее семьюстами долларами. — Три тысячи, — последовал ответ. Лицо Герствуда вытянулось. — Наличными? — спросил он. — Наличными. Герствуд сделал вид, будто размышляет над выгодностью предложения и, возможно, еще согласится, но во взгляде его сквозило уныние. Он поспешил закончить разговор, сказав, что еще подумает, и тотчас же ушел. Владелец бара более или менее разгадал его мысли. «Едва ли это серьезный покупатель, — сказал он себе. — Что-то он не так разговаривает». День был свинцово-серый и холодный. Пронизывающий ветер напоминал о близости зимы. Герствуд направился еще в одно место, близ Шестьдесят девятой улицы. Было уже пять часов, когда он прибыл туда. Сумерки быстро сгущались. Владельцем бара оказался толстый немец. — Я к вам по поводу вашего объявления в газете, — сказал Герствуд, которому не понравились ни бар, ни его хозяин. — Уже все! — ответил немец. — Я решил не продавать. — Вот как? — удивился Герствуд. — Да, и кончен разговор. Уже все. Немец больше не обращал на него внимания, и Герствуд обозлился. — Ладно! — отозвался Герствуд, поворачиваясь к двери. — Проклятый осел! — процедил он сквозь зубы. — На кой же черт помещает он объявления в газете? Крайне угнетенный, направился он домой, на Тринадцатую улицу. Керри хлопотала на кухне, и только там горел свет. Герствуд чиркнул спичкой, зажег газ и уселся в столовой, даже не поздоровавшись с Керри. Она подошла к двери и заглянула в комнату. — Это ты, Джордж? — спросила она. — Да, я, — отозвался Герствуд, не поднимая глаз от вечерней газеты, которую он купил по дороге. Керри поняла, что с ним творится что-то неладное. В угрюмом настроении Герствуд был далеко не красив: морщинки возле глаз обозначались резче, а смуглая кожа принимала какой-то нездоровый сероватый цвет. Вид у него в такие минуты был непривлекательный. Керри накрыла на стол и поставила еду. — Обед готов, — заметила она, проходя мимо Герствуда. Он ничего не ответил и продолжал читать. Керри села за стол на свое место, чувствуя себя глубоко несчастной. — Ты разве не будешь есть? — спросила она. Герствуд сложил газету и перешел к столу. Молчание лишь изредка прерывалось отрывистыми «передай, пожалуйста…». — Сегодня, кажется, очень скверная погода? — заметила через некоторое время Керри. — Да, — ответил Герствуд. Он только ковырял вилкой еду. — Ты все еще думаешь, что бар придется закрыть? — спросила Керри, пытаясь навести разговор на тему, часто обсуждавшуюся за столом. — Не думаю, а знаю! — бросил он с ноткой раздражения в голосе. Его ответ рассердил Керри. У нее и без того был невеселый день. — Ты мог бы и не говорить со мной таким тоном, — сказала она. — Ох! — вырвалось у Герствуда. Он отодвинулся вместе со стулом от стола, собираясь, видимо, что-то добавить, но промолчал и снова принялся за газету. Керри поднялась, с трудом сдерживая себя. Герствуд понял, что она обиделась. — Не уходи, Керри! — сказал он, видя, что она направляется в кухню. — Доешь хотя бы. Керри, ничего не ответив, прошла мимо него. Герствуд еще некоторое время почитал газету, потом поднялся и стал надевать пальто. — Я немного пройдусь, Керри, — сказал он, заходя на кухню. — Мне что-то не по себе. Керри молчала. — Не сердись, — продолжал Герствуд. — Завтра опять все будет хорошо. Он смотрел на нее, но она мыла посуду, не обращая на мужа ни малейшего внимания. — До свиданья, — сказал он, наконец, и вышел. В этой стычке впервые обнаружились их натянутые отношения, а по мере того как близился день закрытия бара, настроение в доме становилось все более и более мрачным. Герствуд не в силах был скрывать то, что в нем происходило, а Керри непрестанно спрашивала себя, куда это все ее приведет. Дошло до того, что они почти перестали разговаривать друг с другом, причем не Герствуд чуждался Керри, а, напротив, она сама сторонилась его. И Герствуд заметил это. Его возмущало, что она с таким равнодушием стала относиться к нему. Он прилагал все усилия к тому, чтобы сохранить дружеские отношения, — как ни трудно это ему давалось при таких обстоятельствах, — но затем с горечью убедился, что Керри своим поведением сводит на нет все его старания. Наконец приблизился последний день. Когда он настал, Герствуд, который довел себя до такого состояния, что ожидал бури, грома и молний, с облегчением убедился, что этот день ничем не отличается от всякого другого, а в небе даже сияет солнце, и погода довольно теплая. Выходя в это утро к завтраку, он подумал, что в конце концов дело обстоит не так скверно, как ему кажется. — Ну, сегодня мой последний день на земле, — сказал он, обращаясь к Керри. Та улыбнулась этой шутке. Герствуд в довольно веселом настроении стал просматривать газету. Ему казалось, что с его плеч свалился тяжелый груз. — Я схожу на несколько минут в бар, а потом пущусь в поиски, — сказал он, покончив с едой. — Завтра я буду искать целый день. Теперь, когда у меня больше свободного времени, мне кажется, легче будет что-нибудь найти. С улыбкой вышел он из дому и отправился в бар на Уоррен-стрит. Шонеси был уже там, и компаньоны поделили общее имущество пропорционально своим долям. Герствуд провел в баре несколько часов, часа на три он выходил куда-то, и когда вернулся, от прежнего приподнятого настроения не осталось и следа. Бар порядком опротивел ему, но теперь, когда он прекращал свое существование, Герствуд искренне жалел об этом. Ему было грустно, что дело приняло такой оборот. Шонеси держал себя холодно и деловито. Когда пробило пять часов, он заметил: — Ну вот, я думаю, нам пора подсчитать кассу и поделить выручку. Так они и сделали. Обстановка бара была уже распродана раньше, и вырученная за нее сумма поделена между компаньонами. — Ну, будьте здоровы! — сказал, наконец, Герствуд, делая над собой усилие, чтобы в последнюю минуту сохранить вежливость. — Прощайте, — ответил Шонеси, не удостоив его даже взглядом. Так прекратил свое существование бар на Уоррен-стрит. Керри приготовила хороший обед, но Герствуд вернулся домой задумчивый и угрюмый. — Ну? — пытливо взглянула на него Керри. — Все кончено, — сказал Герствуд, снимая пальто. Глядя на него, она старалась угадать, каковы же его денежные дела. Приступили к обеду, за которым они почти не разговаривали. — А у тебя хватит денег, чтобы приобрести долю где-нибудь в другом месте? — спросила Керри. — Нет, — ответил Герствуд. — Придется пока заняться чем-нибудь другим и скопить немного. — Было бы очень хорошо, если бы тебе удалось найти службу, — сказала Керри, подстрекаемая тревогой и надеждой. — Надеюсь, что найду, — задумчиво проговорил Герствуд.