Герствуду стало бесконечно жаль и ее, и самого себя. Ему казалось, что она разговаривает именно с ним. Он весь растворился в этом потоке горячих чувств, в звуках проникновенного голоса, способного оказывать на человека такое же действие, как трогательная музыка. В этом и кроется исключительное свойство истинного актерского пафоса: каждому зрителю кажется, что говорящий обращается только к нему. — «А между тем она может быть очень счастлива с ним, — продолжала маленькая актриса. — Ее жизнерадостность, ее веселое личико украсят всякий дом…» Керри медленно повернулась и окинула публику отсутствующим взглядом. В ее движениях было столько простоты и безыскусственности, что казалось, она совершенно забыла о зрителях, затем она подсела к столу и принялась перелистывать какие-то книги. — «Не тоскуя по тому, что мне недоступно, — тихо сказала она, и это было почти как вздох, — я скрою свое существование от всех на свете, кроме двух людей, и буду лишь радоваться счастью этой невинной девушки, которая скоро станет его женой». Герствуд был искренне огорчен, когда некая мисс Блосом прервала Керри. Он раздраженно повернулся на стуле, — ему хотелось, чтобы Керри продолжала говорить. Он был очарован ее бледным лицом, изящной фигуркой в платье светло-серого цвета, крученой ниткой жемчуга на шее. Казалось, Керри очень устала и нуждается в защите. И так велика была сила иллюзии, что взволнованный Герствуд, забыв о том, что это лишь игра, готов был встать и броситься к ней на помощь. Вскоре Керри снова осталась одна и с воодушевлением продолжала: — «Я вернусь в город, что бы мне там ни грозило! Я должна ехать. Если удастся — тайком, не удастся — открыто». За сценой раздался топот конских копыт и голос Рэя: — «Нет, я сегодня больше не поеду. Можете отвести лошадь в конюшню». Вошел Рэй. Началась сцена, которой суждено было сыграть большую роль и в любви Герствуда, ставшей для него трагедией, и во всей его необычной и сложной судьбе. Ибо Керри заранее внушила себе, что эта сцена должна быть для нее решающей, и после первой же реплики ею овладело вдохновение. И Герствуд и Друэ заметили, что она играет с нарастающей выразительностью. — «Я думала, что вы уехали с Пэрл», — сказала Лаура, обращаясь к своему бывшему возлюбленному. — «Я проехал со всей компанией около мили, но затем вернулся». — «Уж не поссорились ли вы с Пэрл?» — «Нет… то есть да. Мы с ней всегда ссоримся. Наш барометр неизменно показывает „пасмурно“ или „туманно“. — «И кто же в этом виноват?» — непринужденно спросила она. — «Только не я, — капризно сказал Рэй. — Я делаю все, что в моих силах… а она…» Пэттон произнес все это довольно вялым тоном, но живые интонации Керри искупали слабость партнера. — «Но она ваша жена, — продолжала Керри, пристально глядя на умолкшего актера и смягчая голос, пока он снова не зазвучал тихо и мелодично. — Рэй, друг мой, ухаживание за женой — это текст, который служит темой всей проповеди брачной жизни. Пусть не будет в вашем браке недовольства и несчастья». Керри умоляюще сложила свои маленькие ручки и прижала к груди. Герствуд глядел, чуть приоткрыв губы. Друэ от удовольствия задвигался на стуле. — «Моя жена, да…» — продолжал актер, казавшийся особенно бесцветным по сравнению с Керри. К счастью, теперь уже ничто не могло испортить той тонкой атмосферы, которую Керри создала и сумела сохранить. По-видимому, она даже не замечала, как беспомощен Пэттон. Едва ли она провела бы эту сцену хуже, если бы ей пришлось обращаться к деревянному чурбану. Все, что нужно для этой сцены, было заложено в ней самой, и игра остальных исполнителей не имела для нее никакого значения. — «И вы уже раскаиваетесь?» — медленно и с укоризной произнесла Лаура. — «Я потерял вас, — ответил Рэй, схватив ее маленькую руку, — и попался в сети первой легкомысленной девчонки, которая вздумала поманить меня пальцем. Во всем виноваты… вы… Почему вы покинули меня?» Керри медленно отвернулась и, казалось, напрягла всю свою волю, чтобы удержать порыв чувств. Потом она снова повернулась к своему возлюбленному. — «Рэй, — начала она, — я радовалась, что вы навсегда отдали свою любовь женщине хорошей, во всех отношениях равной вам. Каким страшным откровением являются для меня сейчас ваши слова! Объясните же мне, что вынуждает вас постоянно противиться собственному счастью?» Она задала этот последний вопрос так просто, что каждому из зрителей показалось, будто он обращен непосредственно к нему. И наконец наступил момент, когда бывший возлюбленный Лауры воскликнул: — «Станьте для меня тем, чем были раньше, Лаура!» На что Керри с бесконечной нежностью ответила: — «Нет, Рэй, я уже не могу быть для вас тем, чем была. Но я могу говорить от имени прежней Лауры, которая навсегда умерла для вас». — «Будь по-вашему!» — сказал Пэттон. Герствуд наклонился вперед. Весь зрительный зал настороженно слушал, храня глубокое молчание. — «Пусть та женщина, на которой остановился ваш взор, мудра или суетна, — продолжала Керри, с глубокой грустью глядя на возлюбленного, в отчаянии упавшего в кресло, — прекрасна или безобразна, богата или бедна, — у нее есть лишь одно, что она может отдать вам и в чем она может отказать вам: ее сердце». Друэ почувствовал, что у него защекотало в горле. — «Она может продать вам свою красоту, все свои совершенства, но ее любовь — это сокровище, которое нельзя купить ни за какие деньги, которому нет цены». Герствуд глубоко страдал, точно слова Керри относились непосредственно к нему. Ему представлялось, что он наедине с ней, и ему стоило огромного труда сдержать слезы, которые вызывали в нем трогательные и нежные слова любимой женщины. Друэ тоже с трудом владел собой. Он мысленно решил, что отныне станет для Керри тем, чем никогда не был. Он женится на ней, честное слово! Она вполне этого заслуживает. — «И взамен, — продолжала Керри, едва ли даже расслышав реплику своего возлюбленного, и голос ее звучал в полной гармонии с грустной музыкой, сопровождавшей эту сцену, — она просит от вас лишь немногого: чтобы в вашем взоре отражалась преданность, чтобы в голосе вашем при обращении к ней звучала нежность, чтобы вы не позволяли презрению или пренебрежению проникать в ваше сердце, даже если она и не так быстро усваивает ваши мысли и честолюбивые стремления. Ибо если случится, что рок разобьет ваши замыслы и фортуна повернется к вам спиной, у вас для утешения останется любовь… Вы смотрите на деревья и восхищаетесь их величием и силой. Но не презирайте маленькие цветочки за то, что они не могут дать ничего, кроме нежного аромата…» Герствуд слушал, с огромным усилием сдерживая обуревавшие его чувства. — «Помните, — мягко закончила Керри, — любовь — это единственное, что дарит вам женщина. — Эти слова она произнесла с каким-то особым, ласковым оттенком. — Но это единственное не подвластно даже смерти». Управляющий баром и коммивояжер с мучительной нежностью смотрели на молодую актрису. Они почти не слыхали заключительных слов и только видели перед собой предмет своего обожания. Керри двигалась по сцене с трогательной грацией, исполненной силы, — это было для них откровением. Герствуду, так же как и Друэ, приходили в голову тысячи решений. Оба с равным усердием присоединились к буре аплодисментов, вызывавших Керри. Друэ хлопал до тех пор, пока у него не заныли руки. Потом он вскочил и выбежал из ложи. Как раз в этот миг Керри снова показалась на сцене и, увидев, что навстречу ей несут огромную корзину цветов, замерла в ожидании. Цветы были от Герствуда. Керри подняла глаза на ложу, где он сидел, поймала его взгляд и улыбнулась. Герствуд чуть не выскочил из ложи, чтобы заключить возлюбленную в объятия. Он забыл, что ему, женатому человеку, следовало быть крайне осторожным. Он почти забыл, что рядом с ним сидят люди, которые хорошо его знают. Нет, эта женщина будет принадлежать ему, даже если бы ради этого пришлось пожертвовать всем! Он не станет медлить. Пора устранить этого Друэ. Прочь его! Он не станет ждать ни одного дня. Коммивояжер не должен обладать Керри. Герствуд так разволновался, что не мог усидеть на месте. Он вышел в вестибюль, потом на улицу, погруженный в свои мысли. Друэ все еще не возвращался из-за кулис. Через несколько минут пьеса должна была окончиться. Герствуд жаждал остаться вдвоем с Керри, он проклинал судьбу, вынуждавшую его улыбаться, раскланиваться, лицемерить, когда у него было лишь одно желание: говорить ей о своей любви, шептать ей наедине нежные слова. Со стоном подумал он, что все его надежды тщетны. Он не мог даже пригласить Керри поужинать, не прибегая к притворству… Наконец Герствуд решился пройти за кулисы, чтобы спросить Керри, как она себя чувствует. Спектакль кончился, артисты одевались и болтали, торопясь поскорее уйти. Друэ говорил без умолку, весь во власти своего настроения и возродившейся страсти. Управляющий баром усилием воли взял себя в руки. — Мы, конечно, поедем ужинать? — спросил он голосом, отнюдь не соответствовавшим его переживаниям. — С удовольствием, — ответила Керри и ласково улыбнулась ему. Маленькая актриса была бесконечно счастлива. Теперь она понимала, что значит быть любимой, что значит быть обласканной. Ею восхищались, с ней искали знакомства. Впервые она смутно ощутила независимость, которую приносит успех. Роли переменились, и теперь она могла смотреть на своего поклонника сверху вниз. В сущности, она сама почти не сознавала, что это так, и все же в ней уже заметна была мягкая и деликатная снисходительность. Как только Керри была готова, они сели в поджидавший их экипаж, и отправились в ресторан ужинать. И только раз, когда Герствуд, опередив Друэ, садился рядом с нею в экипаж, Керри улучила минуту, чтобы выразить ему свои чувства. Прежде чем Друэ успел занять свое место, она порывисто и нежно сжала руку управляющего баром. Герствуд был взволнован до крайности. Он готов был душу продать, чтобы только остаться наедине с Керри. «Боже, какая пытка!» — чуть не вырвалось у него. Друэ, разумеется, не отставал от них ни на шаг, считая себя героем дня. Ужин был испорчен его болтливостью. Герствуд отправился домой, твердя себе, что умрет, если его страсть не будет удовлетворена. Он успел горячим шепотом бросить «до завтра», и Керри поняла его. Распрощавшись и оставив Друэ с его добычей, Герствуд ушел, и в ту минуту ему казалось, что он без малейшего раскаяния мог бы убить этого человека. Керри тоже была подавлена. — Спокойной ночи! — сказал Герствуд, стараясь придать своему голосу дружески непринужденный тон. — Спокойной ночи! — нежно ответила ему Керри. «Болван! — мысленно выругался Герствуд, почувствовав вдруг глубокую ненависть к Друэ. — Идиот! Я еще расправлюсь с ним, и весьма скоро! Посмотрим завтра — кто кого!» — Право же, ты чудо, Керри! — безмятежно говорил в это время Друэ, ласково сжимая ее руку. — Ты чудеснейшая девочка. 20. Влечение духа. Вожделение плоти У таких людей, как Герствуд, страсть всегда проявляется бурно. Она не выражается в задумчивости или мечтательности. Не бывает и серенад под окном возлюбленной или тоскливого томления и горестных сетований на непреодолимые препятствия. Ночью различные мысли долго не давали Герствуду заснуть, а утром, проснувшись рано, он с прежней силой и рвением вновь принимался думать о дорогом его сердцу предмете. Он и духовно и физически был полностью выбит из колеи, ибо разве не восхищался он совсем по-новому своей Керри и разве на пути его не стоял Друэ? Никогда и никто не изводил себя так, как Герствуд, не переставая думавший о том, что его любимой владеет легкомысленный и развязный коммивояжер. Герствуд отдал бы все на свете, лишь бы положить конец осложнениям и уговорить Керри на такой шаг, который навсегда устранил бы Друэ. Но что делать? Герствуд одевался в глубокой задумчивости. Он ходил по комнате, где в это время находилась его жена, и даже не замечал ее присутствия. За завтраком у него совсем не было аппетита. Мясо, которое он положил себе на тарелку, осталось нетронутым. Его кофе остыл, пока он рассеянно проглядывал столбцы газет. Иногда в глаза ему бросалась какая-нибудь заметка, но он не понимал даже, о чем читает. Джессика еще не спустилась в столовую, а миссис Герствуд сидела на другом конце стола, тоже погруженная в молчаливые думы. Новая горничная, совсем недавно поступившая к ним, забыла положить, салфетки, и молчание в конце концов было нарушено раздраженным голосом миссис Герствуд. — Я уже говорила вам об этом, Мэгги, и больше повторять не желаю! — сказала она. Герствуд лишь мельком взглянул на жену. Она сидела нахмуренная. Ее манера держаться вызывала в нем сейчас крайнее раздражение. — Ты уже решил, Джордж, когда ты возьмешь отпуск? — вдруг обратилась к нему миссис Герствуд. В это время года они обычно обсуждали планы летнего отдыха. — Нет еще, — ответил он. — Я страшно занят. — Не мешало бы тебе поскорее прийти к какому-то решению, если мы собираемся куда-либо ехать. — Но, по-моему, у нас еще много времени впереди, — возразил ей муж. — Этак можно прождать до конца лета! — с досадой пожала плечами миссис Герствуд.