— А, как поживаете, мистер Герствуд? — отозвался джентльмен, к которому обратился с приветствием управляющий баром. — Рад вас видеть, — сказал Герствуд, слегка пожимая протянутую ему руку. — Надо полагать, спектакль будет блестящий. — Да, можно надеяться, — согласился Герствуд. — По-видимому, ложа пользуется большой поддержкой своих членов, — заметил собеседник. — Так оно и должно быть, — сказал Герствуд. — Я лично очень рад, что это так. — Здорово, Джордж! — окликнул его плотный джентльмен, крахмальная рубашка которого горой вздымалась на груди. — Как дела? — Великолепно! — Что привело вас сюда? Ведь вы, насколько я знаю, не член этой ложи. — Только доброта душевная, — отозвался Герствуд. — Приятно, знаете ли, повидать старых друзей! — Жена с вами? — Нет, она сегодня не могла прийти, — сказал Герствуд. — Не совсем здорова. — Жаль, жаль! Надеюсь, ничего серьезного? — Нет, легкое недомогание. — Я помню миссис Герствуд… Она однажды сопровождала вас в Сент-Джо. И толстяк пустился в какие-то скучные воспоминания, которым, к счастью, положило конец прибытие новых знакомых Герствуда. — А, здорово, Джордж! Как поживаете? — поздоровался с ним какой-то добродушный член муниципалитета, житель Западной стороны и тоже член ложи. — Очень рад вас видеть. Ну как дела? — Очень хорошо, благодарю вас. Вы, я слышал, избраны в олдермены?[4] — Да, мы без всякого труда разбили противников, — подтвердил политический деятель. — Что станет теперь делать Хеннеси? — О, ведь у него кирпичный завод! Вернется, надо полагать, к своим кирпичам. — Вот как? Я этого не знал, — сказал Герствуд. — Воображаю, как он злился, когда потерпел поражение. — Да, по всей вероятности, — согласился новый олдермен, лукаво подмигивая Герствуду. Мало-помалу начали прибывать в экипажах более близкие друзья Герствуда, которых он пригласил сам. Они, шаркая ногами и выставляя напоказ свои отличные костюмы, входили в зал, исполненные сознания собственного достоинства и весьма довольные собой. — А, вот и мы! — воскликнул Герствуд, обращаясь к одному из вновь прибывших, мужчине лет сорока пяти. — Вы не ошиблись, — в тон ему ответил тот. Потом он наклонился к уху Герствуда и, добродушно притянув приятеля за плечо поближе к себе, шепнул: — Если мы сегодня не увидим здесь ничего интересного, я вам голову оторву! — При чем тут спектакль? — отозвался Герствуд. — Разве не стоило заплатить за возможность повидать старых друзей? Одному из гостей, обратившемуся к управляющему баром с вопросом, действительно ли будет что-нибудь интересное, Герствуд ответил: — Я и сам не знаю. Едва ли! Затем он сделал рукой красивый жест и добавил: — Но для масонской ложи… — А народу набралось, однако, порядочно! Что вы скажете? — М-да!.. Кстати, мистер Шэнехен только что справлялся о вас; непременно разыщите его. Вот как случилось, что маленький театр огласился беспечной болтовней богатых людей, шелестом шелка, хрустом крахмальных сорочек, благодушно-банальными фразами, — и все лишь потому, что этого захотел один человек. Стоило посмотреть на Герствуда в те полчаса, которые предшествовали поднятию занавеса, когда он беседовал с компанией в пять-шесть человек, из тех, чьи внушительные фигуры, туго накрахмаленные сорочки и бриллиантовые булавки в галстуках свидетельствовали об их преуспеянии! Джентльмены, прибывшие с женами, не упускали случая окликнуть Герствуда и пожать ему руку. Билетеры учтиво кланялись гостям, откидные сиденья стульев хлопали, а Герствуд довольным взором обводил зал. Он был здесь светилом, воплощавшим в своей персоне честолюбивые стремления всех приветствовавших его. Он был признан обществом, ему льстили, считали чуть ли не светским львом. По всему видно было, что этот человек занимает солидное положение. Он был, если хотите, даже по-своему велик в тот вечер. 19. Час в стране грез. Чуть слышная жалоба Наконец все приготовления были закончены, и занавес готов был взвиться. Артисты успели наложить последние штрихи грима и в ожидании присели кто где. Дирижер многозначительно постучал палочкой по пюпитру, и нанятый для этого случая маленький оркестр заиграл вступление. Герствуд умолк и вместе со своими друзьями направился в ложу. — Ну, теперь посмотрим, как справится девочка! — шепнул он Друэ так, чтобы никто другой не слышал его. На сцене уже находилось шесть актеров, открывавших первое действие сценой в гостиной. Друэ и Герствуд, тотчас удостоверившись, что Керри между ними нет, шепотом продолжали беседу. В первом акте участвовали миссис Морган, миссис Хогленд и выступавший вместо Бамбергера артист-профессионал Пэттон. Последний мало чем мог похвастать, за исключением уверенности, но именно это в данную минуту и было самым необходимым. Миссис Морган в роли Пэрл буквально стыла от ужаса. Миссис Хогленд произносила реплики хриплым голосом. У всех дрожали колени, и свои роли актеры попросту читали, — ничего больше. Нужна была вся снисходительность публики, все ее благодушное настроение и вера в то, что артисты постепенно разыграются, чтобы удержаться от сожалеющего ропота, что обычно предшествует провалу спектакля. Герствуд хранил полное спокойствие. Он заранее был уверен, что эта затея с пьесой ничего не стоит. Ему важно было только, чтобы все сошло более или менее сносно, тогда можно было бы сделать вид, что Керри заслуживает похвалы, и поздравить ее с успехом. Когда первый приступ страха миновал, актеры как будто немного ожили и стали кое-как передвигаться по сцене, вяло произнося свои реплики и наводя на зрителей скуку. Вскоре на сцену вышла Керри. Как только Герствуд и Друэ взглянули на нее, они сразу поняли, что у нее трясутся поджилки. Еле волоча ноги, прошла она по сцене со словами: — «А! Вот и вы, сэр! Мы уже с восьми часов ждем вас». Она произнесла их так бесцветно и так тихо, что ее друзьям стало больно за нее. — Боится, — прошептал Друэ. Герствуд ничего не ответил. В роль входила одна реплика, которая должна была немного рассмешить зрителей. Она гласила: «Это все равно, что называть меня спасительной пилюлей!» Но и это вышло у нее до ужаса безжизненно. Друэ заерзал на стуле, а Герствуд чуть заметно шевельнул носком ботинка. В другом месте Лаура, чувствуя надвигающуюся опасность, должна была встать и с грустью произнести: «О, лучше бы вы этого не говорили, Пэрл! Вы прекрасно знаете, что все мы любим красивый обман». В голосе Керри до смешного не хватало чувства. Ей не удавалось войти в роль. Казалось, она говорит во сне. Она как будто заранее была уверена, что провалится. Керри играла еще хуже, чем миссис Морган, которая успела немного прийти в себя и, по крайней мере, внятно произносила слова. Друэ отвел глаза от сцены и окинул взглядом зрителей. Публика хранила молчание, надеясь, что вот-вот произойдет какая-то перемена. Герствуд пристально смотрел на Керри, точно стараясь загипнотизировать ее и заставить играть лучше. Он хотел влить в нее частицу своей воли. Ему было бесконечно жаль ее. Через некоторое время Керри предстояло прочесть анонимное письмо, полученное ею от неизвестного негодяя. Публика чуть оживилась во время диалога между актером-профессионалом и маленьким человечком, который не без юмора играл роль однорукого, выжившего из ума солдата по прозвищу «Храпун», ставшего ради куска хлеба посыльным. Он с таким азартом выкрикивал слова, что они невольно вызывали в публике смех, хотя и не тот, на который рассчитывал автор пьесы. Но вот Храпун уходит, и опять на сцену возвращается Керри в качестве главного действующего лица. Однако она все еще не овладела собой и в продолжение всей сцены между нею и интриганом вяло бродила по сцене, злоупотребляя последней каплей терпения публики. Когда она наконец ушла, все облегченно вздохнули. — Она слишком волнуется, — сказал Друэ, прекрасно сознавая, что говорит неправду. — А вы бы сходили, подбодрили ее, — посоветовал Герствуд. Друэ рад был сделать что угодно, лишь бы сколько-нибудь помочь делу. Он быстро пробрался к боковой двери, служившей входом за кулисы; добродушный страж пропустил его. Керри стояла за кулисами, дожидаясь следующего своего выхода. Вся ее живость, весь огонь, трепетавший в ней раньше, исчезли без следа. — Послушай, Керри, зачем ты так волнуешься? — сказал Друэ, пристально глядя на нее. — Очнись, наконец! Не такая уж это публика, чтобы стоило так бояться ее! — Я и сама не знаю, в чем дело, — ответила Керри. — Просто мне кажется, я не способна играть. Все же она была рада приходу Друэ. Видя, как волнуется вся труппа, она тоже совсем пала духом. — Да полно, Керри! — сказал Друэ. — Возьми себя в руки. Чего ты боишься? Покажи им, как нужно играть! Керри несколько ожила, наэлектризованная словами изрядно взволнованного коммивояжера. — Я очень скверно играла? — Ничего подобного! Тебе только нужно прибавить немного «перцу»! Играй так, как ты мне показывала. Постарайся откинуть голову, как ты это делала вчера. Керри вспомнила, с каким подъемом она играла дома. Она пыталась убедить себя, что может сыграть хорошо и сегодня. — Что сейчас будет? — спросил Друэ, заглядывая в роль, которую Керри держала в руках.