Керри не завела с ними знакомства, но нередко сталкивалась с девушкой, когда та приходила или уходила. Несколько раз Керри видела ее за роялем в гостиной меблированных комнат и часто слышала ее игру. Девушка хорошо одевалась, и когда она садилась за рояль, на ее белых пальчиках сверкали кольца. Музыка имела большую власть над Керри. Нервы молодой женщины отзывались на некоторые мелодии, подобно тому, как вибрируют струны арфы, когда рядом ударяют по клавишам рояля. Керри отличалась тонкостью восприятия, и некоторые аккорды вызывали в ней смутные думы, пробуждая тоску по многому, чего она была лишена. Эти же думы заставляли ее крепко держаться за то, чем она обладала. Одну небольшую вещицу пианистка исполняла особенно трогательно и нежно. Керри услышала ее через открытую дверь своей квартиры. Это было в тот час между сумерками и тьмой, когда для людей праздных, для тех, кто не нашел себя в жизни, все кругом приобретает грустный облик. И человек мысленно уносится в далекие странствия, из которых возвращается опустошенный, с воспоминаниями об угасших, навсегда отлетевших радостях: Керри сидела у окна и глядела на улицу. Друэ ушел еще в десять часов утра. Она развлекала себя сначала прогулкой, потом чтением романа Берты Мак-Клей, оставленного ей Друэ, но книга не доставляла ей особого удовольствия. Чтобы скоротать время, она переоделась в более подходящее для вечера платье, а потом опять села у окна и принялась смотреть в парк, охваченная такой печалью и беспокойством, какие только может испытывать в подобных обстоятельствах натура, жаждущая разнообразия и полноты жизни. Так она сидела, раздумывая над своим новым положением, когда снизу, из гостиной, вдруг полились звуки рояля и спутали ее мысли, придав им новую окраску. Керри вспомнились самые лучшие и самые печальные дни ее короткой жизни. На миг ее охватило раскаяние. В таком настроении застал ее Друэ, — с его появлением в комнату словно ворвалась струя совсем иного воздуха. Сумерки уже сгустились, но Керри не зажигала света. Огонь в камине тоже почти догорел. — Где ты, Кэд? — окликнул ее Друэ, назвав ласкательным именем, которое он для нее придумал. — Я здесь, — ответила она. В ее голосе звучала грусть, но Друэ неспособен был это уловить. Ему недоставало того чутья, которое подсказало бы ему, что надо деликатно подойти к женщине и утешить ее. Он чиркнул спичкой и зажег газ. — Да ты, никак, плакала! — воскликнул он. И, правда, глаза Керри были еще влажны от невольных слез. — Вот так так! — удивился Друэ. — Это не годится! Он взял ее за руку, предполагая в своем добродушном эгоизме, что только его отсутствие было причиною ее тоски и слез. — Полно, полно, Кэд! — продолжал он. — Все будет хорошо. Слышишь музыку? Давай потанцуем! Он вряд ли мог бы предложить ей в эту минуту что-либо более неуместное. Слова Друэ доказали Керри, что ей нечего искать у него сочувствия. Ей трудно было бы определить, в чем именно заключался его недостаток, в чем была разница между ним и ею, но она все же ощущала и этот недостаток и эту разницу. Друэ совершил свою первую крупную ошибку. То, что говорил Друэ о юной музыкантше, когда та по вечерам выходила в сопровождении матери, заставляло Керри с особым вниманием присматриваться к манерам женщин, сознающих свое достоинство. Она смотрелась в зеркало и слегка поджимала губки, чуть откидывая при этом голову назад, как это делала дочь железнодорожного казначея. Она стала легким, небрежным движением подбирать юбку, — разве Друэ не обращал ее внимание на то, как грациозно это проделывает молодая музыкантша да и многие другие женщины? А ведь Керри от природы была переимчива. Она начала усваивать все те мелкие черточки, которые рано или поздно приобретает всякая хорошенькая женщина, не лишенная тщеславия. Короче говоря, ее представления об изяществе значительно расширились и соответственно изменилась ее внешность. Керри стала женщиной с весьма развитым вкусом. Это не укрылось и от Друэ. Он заметил и новый бант в ее волосах, и то, как она по-новому взбила локоны однажды утром. — Тебе очень к лицу эта новая прическа, Кэд! — сказал он. — Ты находишь? — обрадовалась Керри. Его слова заставили ее проверить в тот же день и другие свои успехи. Керри уже не так тяжело ступала при ходьбе, и это опять-таки было подражанием изящной походке дочери казначея. Трудно сказать, как велико было влияние музыкальной соседки, но только Керри многому научилась у нее. И когда Герствуд впервые навестил своего друга, он встретил молодую женщину, во многом отличавшуюся от той Керри, с которой Друэ в свое время заговорил в поезде. В ее одежде давно уже исчезли прежние недостатки, и то же можно было сказать о ее манерах. Она была хороша, изящна и прелестна в своей робости, рожденной неуверенностью в себе. В ее больших глазах было что-то детски-наивное, и вот это-то и пленило накрахмаленного позера Герствуда. Вечное влечение увядающего к юному и свежему! В Герствуде сохранилась еще эта способность ценить все цветущее, все неиспорченное и молодое, и сейчас она вспыхнула с новой силой. Он глядел на миловидную девушку и чувствовал, как от нее исходят нежные волны сияющей юности. Его светская пресыщенность не могла обнаружить в ее больших ясных глазах ничего похожего на притворство. Даже ее легкое тщеславие, подметь он его, понравилось бы ему и показалось бы прелестным. «И как это удалось Друэ пленить ее?» — подумал он, направляясь в своем экипаже домой. С первого же взгляда Герствуду стало ясно, что Керри гораздо утонченнее Друэ. Экипаж катился между двумя рядами убегавших назад газовых фонарей. Герствуд сидел, сложив на коленях затянутые в перчатки руки, и все еще видел перед собой освещенную комнату и личико Керри. Он не переставал думать о юной красоте этой женщины. «Надо послать ей цветов! — решил он. — Друэ не рассердится». Он ни на секунду не скрывал от себя, что Керри ему нравится. Его нисколько не беспокоило то, что Друэ имеет право первенства. Он просто отдался течению легких, как обрывки паутины, мыслей, надеясь, что где-то он ухватится за одну из них и соединит в одно целое. Конечно, он не знал и не мог предвидеть, к чему это приведет. Несколько недель спустя Друэ, по-прежнему разъезжавший по всей стране, вернувшись в Чикаго из поездки в город Омаха, повстречался с одной из своих прежних приятельниц, большой щеголихой. Он намеревался немедленно поехать на Огден-сквер, чтобы устроить сюрприз Керри, не знавшей о его возвращении, но эта встреча заставила его изменить первоначальное решение. — Давайте пообедаем вместе, — предложил он своей знакомой, нисколько не беспокоясь о том, что могут увидеть. — С удовольствием, — согласилась она. Они зашли в один из лучших ресторанов, чтобы поболтать и вспомнить старое. Встретились они в пять часов, обед закончился лишь в половине восьмого. Друэ только что рассказал своей даме какой-то забавный случай, и лицо его уже расплывалось в улыбке, как вдруг он встретился взглядом с Герствудом. Тот вошел в ресторан в сопровождении нескольких друзей и, увидев молодого коммивояжера в обществе какой-то женщины — вовсе не Керри, — сделал соответствующий вывод. «А, шалопай! — подумал он и мысленно добавил, искренне сочувствуя Керри: — Напрасно он так обижает бедную девочку!» Едва Друэ поймал на себе взгляд Герствуда, как мысли его понеслись бешеным галопом, перегоняя одна другую. Впрочем, у него еще не было никаких дурных предчувствий, пока он не заметил, что Герствуд притворяется, будто не видит его. И тут он вдруг вспомнил, какое впечатление произвела Керри на Герствуда. Он подумал о том вечере, который они провели тогда втроем. Черт возьми, придется как-нибудь объяснить это Герствуду. Случайная встреча, полчаса за столиком со старинной приятельницей — стоит ли этому придавать значение? Впервые в жизни Друэ был серьезно озабочен. Он столкнулся с осложнением морального порядка и не в состоянии был предвидеть, чем это может кончиться. Герствуд будет смеяться над ним и назовет его ветрогоном. Ну что ж, он и сам посмеется с Герствудом! Керри ничего не узнает, и точно так же ничего не будет знать его знакомая, которая сейчас сидит с ним за столом. Но как ни старался Друэ успокоить себя, он не мог прогнать овладевшего им неприятного ощущения — на него как будто легло позорное клеймо, а меж тем он ни в чем не виноват. Друэ поспешил закончить обед, усадил свою знакомую в экипаж и направился домой. «Что-то он мне не рассказывал об этих других своих пассиях, — размышлял Герствуд. — Он думает, что я верю, будто он любит ту». «У него нет никаких оснований думать, что я погуливаю на стороне, поскольку я совсем недавно познакомил его с Керри», — размышлял, в свою очередь, Друэ. — А я вас видел! — шутливо заметил Герствуд, когда Друэ некоторое время спустя зашел в его сверкающие владения, ибо не в силах был лишить себя привычного удовольствия. Произнося эти слова, Герствуд наставительно поднял палец, точно отец, разговаривающий с сыном. — А, это старая приятельница, с которой я случайно встретился по дороге с вокзала, — поспешил объяснить Друэ. — В свое время она была недурна. — И все еще немного нравится, а? — так же шутливо сказал Герствуд. — О, что вы! — воскликнул Друэ. — Просто я никак не мог от нее улизнуть. — Долго пробудете в Чикаго? — спросил Герствуд. — Всего несколько дней. — Вы непременно должны пообедать со мной вместе с вашей девочкой, — сказал Герствуд. — Сдается мне, что вы держите ее взаперти. Я возьму ложу на Джо Джефферсона. — О, я вовсе не намерен прятать ее! — ответил коммивояжер. — Мы охотно поедем. Герствуд остался чрезвычайно доволен. Он ничуть не верил, что Друэ питает сильное чувство к Керри. Он завидовал коммивояжеру, и теперь, при взгляде на хорошо одетого, веселого молодого человека, который так нравился ему, в глазах его вспыхнул огонь ревности. Он начал мысленно критиковать Друэ: в нем ни мужского обаяния, ни ума! Он стал видеть его недостатки. Каково бы ни было его мнение о Друэ как о славном малом, он с некоторым пренебрежением смотрел на него как на любовника. Его нетрудно будет убрать с пути, Герствуд был уверен. Да ему достаточно было бы только намекнуть Керри на тот маленький случай, который произошел в четверг, и все было бы кончено! Непринужденно болтая и от души смеясь, Герствуд не переставал думать об одном и том же, а Друэ ничего не замечал. Ему не под силу было разгадать такого человека, как Герствуд. С улыбкой принял он приглашение, меж тем как тот стоял и всматривался в него ястребиным взглядом. А героиня этой запутанной комедии ни о ком из них и думать не думала. Она приспосабливала свои мысли и чувства к новой обстановке и окружению и отнюдь не собиралась страдать из-за Друэ или Герствуда. Однажды вечером Друэ застал ее перед зеркалом: она стояла и прихорашивалась. — Ага! — шутливо воскликнул он, неожиданно входя. — Я начинаю думать, что ты становишься кокеткой. — Ничего подобного, — улыбнувшись, ответила Керри. — Во всяком случае, ты чертовски хороша, — продолжал он, обнимая ее за талию. — Надень синее платье и пойдем в театр. — Ах, как жаль! Я обещала миссис Гейл пойти с ней на выставку, — сказала она виновато. — Вот как, — рассеянно промолвил Друэ, словно что-то обдумывая. — Меня лично выставка не интересует. — Право, не знаю, как и быть, — нерешительно сказала Керри, вовсе не собираясь, однако, нарушить обещание в угоду Друэ. В эту минуту в дверь постучали. Вошла служанка и подала Друэ запечатанный конверт. — Посыльный говорит, ему приказано ждать ответа, — сказала горничная. — От Герствуда, — сказал Друэ, тотчас узнав почерк приятеля. Он вскрыл конверт и принялся читать. «Вы непременно должны пойти со мной сегодня в театр, — гласило письмо. — Играет Джо Джефферсон. На сей раз приглашаю я, как мы условились. Отказа не принимаю». — Что ты скажешь на это? — без всяких задних мыслей спросил Друэ. С языка Керри уже готово было сорваться согласие. — Ты лучше сам реши, Чарли, — все же сдержанно произнесла она. — Я думаю, нам следовало бы пойти, если только ты сумеешь отказаться от приглашения миссис Гейл, — сказал Друэ. — О, это можно будет устроить! — не задумываясь, решила Керри. Друэ взял листок бумаги, чтобы написать ответ, а Керри немедленно пошла переодеваться. Ей и самой не ясно было, почему она предпочла приглашение Герствуда. — Как ты думаешь, сделать мне такую же прическу, как вчера? — спросила, возвращаясь в комнату, Керри; в руках она держала какие-то предметы туалета. — Конечно, — отозвался Друэ. Керри облегченно вздохнула при мысли, что он не сердится. Она отнюдь не считала, что согласилась принять приглашение потому, что Герствуд ей нравится. Просто провести вечер в обществе его и Друэ было самым приятным из всех вариантов, какие были предложены ей в тот день. Она оделась и причесалась с особой тщательностью, и они вышли из дому, предварительно извинившись перед миссис Гейл. — Однако! — воскликнул Герствуд, когда Керри и Друэ показались в вестибюле театра. — Мы сегодня очаровательны! Керри вздрогнула, почувствовав на себе его восхищенный взгляд. — Пойдемте! — сказал он и двинулся вперед, показывая дорогу.