Маккензи нахмурился. — И?.. — Ну, может, ему нравится не только делать больно, но и пугать? Маккензи задумчиво смотрел сквозь ветровое стекло, заляпанное ошметками раздавленных насекомых. — Может, и так, — ответил он. — Вы не прочь мне поведать, где находились между шестью и семью часами вчерашним утром? Столь резкая «смена галса» меня ошарашила. — В шесть утра? Ну в душе был, наверное. Потом позавтракал и ушел в амбулаторию. — Время? — Где-то без пятнадцати семь. — Ранняя пташка… — Спалось плохо. — И подтвердить кто-то может? — Генри. Когда я пришел, мы вместе попили кофе. Черный, без сахара, если вам и это нужно знать. — Порядок есть порядок, доктор Хантер. Вам достаточно много довелось участвовать в полицейских расследованиях, чтобы понять, как все работает. — Остановите. — Что? — Остановите машину. На секунду показалось, что Маккензи примется спорить, однако он включил сигнал и свернул на обочину. — Я здесь как подозреваемый или потому, что вам нужна моя помощь? — Послушайте, мы задаем вопросы каж… — И все-таки? — Ладно, ладно, не сердитесь. Да, наверное, мне не следовало так поступать, но… Мы просто обязаны задавать такие вопросы. — Если вы считаете, что я как-то причастен к делу, то мое место не здесь. Вы думаете, мне очень хочется наведаться в морг? Избавьте меня от разглядывания трупов — и вы увидите счастливого человека. Словом, если вы мне не доверяете, можем прямо здесь и расстаться. Он вздохнул. — Знаете, я не думаю, что вы к этому причастны. В противном случае — даю слово — мы бы вас не привлекли к работе. Только всем жителям мы задаем одни и те же вопросы. Я просто подумал, почему бы не покончить с этим сейчас, а? Нет, не согласен я с его манерой огорошивать своими вопросиками. Ему хочется застать меня врасплох, посмотреть, как я себя поведу. Интересно, не окажется ли дальнейший наш разговор аналогичной проверкой? Увы, нравится мне, не нравится — такова его работа. И я начинал понимать, что Маккензи знает свое дело. Неохотно, но тем не менее я кивнул. — Можно продолжать? — спросил он. Я невольно усмехнулся. — Да, пожалуй. Машина вновь тронулась с места. — Итак, сколько может уйти времени на обследование? — спросил Маккензи чуть позже, нарушив молчание. — Трудно сказать. Многое зависит от состояния трупа. Патологоанатом нашел что-нибудь? — Не много. Разложение зашло так далеко, что нельзя сказать, имело ли место изнасилование. Впрочем, возможно, раз ее нашли голой. Далее: на туловище и конечностях имеется масса мелких порезов, они неглубокие. Врач даже не смог установить наверняка причину смерти: из-за перерезанного горла или пробитой головы. Есть ли шансы, что вы сможете пролить на это какой-то свет? — Пока не знаю. — После просмотра фотоснимков у меня имелись кое-какие идеи, однако я не хотел связывать себе руки. Маккензи искоса взглянул на меня. — Может, мне еще придется пожалеть, что задал вам этот вопрос, и все-таки: чем конкретно вы планируете заняться? Я совершенно сознательно пытался об этом не думать. Ответы, впрочем, последовали автоматически. — Понадобится рентген всего тела, если, конечно, его еще не делали. Потом я возьму пробы мягких тканей для определения ИПС… — Определения чего? — Интервала времени, прошедшего после смерти. В сущности, для установления срока давности трупа достаточно сделать анализ биохимических изменений. Состав аминокислот, летучих жирных кислот, глубина белкового распада… После этого придется удалить все остатки мягких тканей, чтобы перейти к экспертизе собственно скелета. Какого рода получены травмы, характер орудия убийства… В таком духе. Маккензи поморщился. — И как вы собираетесь это делать? — Ну, ежели мягких тканей осталось не так много, то срежу скальпелем. Или сдеру аутопсийными клещами. А можно и несколько часов поварить труп в растворе стирального порошка. У Маккензи вытянулось лицо. — Теперь я понимаю, почему вас потянуло работать терапевтом… Я подождал, пока инспектор не припомнит другие причины. — Извините, — добавил он. — Ладно, проехали. Еще несколько минут мы оба молчали. Потом я обратил внимание, что Маккензи почесывает шею. — Ходили уже? — спросил я. — Куда? — Насчет родинки. Вы ее теребите… Он торопливо отдернул руку. — Подумаешь, почесаться нельзя… — Машина свернула на парковку. — Все, приехали. Я проследовал за инспектором в больницу, и на лифте мы спустились в подвал. Морг находился в конце длинного коридора. Запах ударил в нос немедленно, как только я вошел внутрь: сладковато-терпкая химическая завеса, которая, казалось, пленкой обволокла легкие после первого вздоха. Обстановка напоминала собой этюд в белых тонах по нержавеющей стали со стеклом. Навстречу нам из-за стола поднялась молодая женщина в медицинском халате, с азиатскими чертами лица. — Приветствую вас, Марина, — непринужденно сказал Маккензи. — Доктор Хантер, позвольте представить Марину Патель. Она будет вам ассистировать. Когда мы обменивались рукопожатиями, женщина улыбнулась. Я же еще пытался сориентироваться, привыкнуть к обстановке, знакомой и непривычной одновременно. Маккензи посмотрел на часы. — Так. Мне вообще-то пора в управление. Как закончите, позвоните, и я вас подброшу обратно. Инспектор удалился, и женщина вопросительно взглянула на меня в ожидании указаний. — Кхм-м… Так вы, значит, патологоанатом? — спросил я, оттягивая время. Она опять улыбнулась. — Пока нет, учусь в аспирантуре. Но есть надежда. Я кивнул. Мы немного постояли молча. — Хотите посмотреть на труп? — наконец предложила Марина. Нет. О нет, не хочу! — Ладно… Она вручила мне лабораторный халат и провела через пару тяжелых распашных дверей. За ними я обнаружил небольшую комнату, напоминавшую операционную. Холодно. Тело лежало на столе из нержавеющей стали, резко выделяясь на фоне исцарапанного металла. Марина включила хирургическую люстру, и человеческие останки предстали во всей своей жалкой наготе. Я стоял и смотрел на то, что некогда было женщиной по имени Салли Палмер. Впрочем, от нее самой не осталось ничего знакомого. Мимолетное чувство облегчения тут же сменилось клинической отчужденностью. — Итак, приступим, — сказал я.