Последних строилось особенно много, правда в основном это были электростанции «очень местного значения». Глеб Максимилианович, работая над создание Единой Энергетической Системы, такие стройки одобрял не очень — по крайней мере первое время не очень одобрял, но именно эти небольшие ГЭС давали свет в местах, куда просто смысла не было тянуть ЛЭП — а такие места занимали гораздо больше половины всей территории СССР. Да и там, куда ЛЭП было провести вроде не очень сложно, пользы маленькие ГЭС давали очень много. Например, в Грузии с ее многочисленными, но очень небольшими реками, начали появляться тоже многочисленные и тоже маленькие водохранилища, в которых очень неплохо стала разводиться рыба. Например, речная форель… Но для народа главным было все же новое комфортабельное жильё: люди слишком долго жили в ужасающей тесноте и свои дома или квартиры воспринимали как высшее счастье. И настолько к этому счастью стремились, что готовы были очень многим пожертвовать для его достижения. Люди были даже готовы недоедать ради получения хорошего жилья! Ну, не то, чтобы вообще недоедать, но вот ограничить себя в разных деликатесах очень даже могли. И ограничивали, да так, что в министерстве пищевой промышленности даже тревогу забили: спрос снизился не только на колбасы и сыры, но и на говядину. Хорошо еще, что спрос на курятину не упал — но для поддержания этого спроса пришлось изрядно постараться (и цены снизить аж на двадцать процентов). Хотя аналогичное снижение цены на коровий продукт на спрос вообще не повлияло… А вот с жильем — спрос сильно повысился, даже несмотря на принятие нового постановления правительства по жилищной программе. В его разработке Таня приняла активное участие, правда никем особо не замеченное — просто потому что она никому об этом не говорила. А говорила лишь Станиславу Густавовичу (с которым уровень «рабочей ругани» уже поднялся до степени, грозящей перехожу к рукоприкладству) и Иосифу Виссарионовичу (который с ней не ругался, а просто «принимал ее доводы к сведению»). В результате в Постановлении указывалась «санитарная норма», по которой горожане имели право получить от страны бесплатное жилье (не в собственность, конечно, а в пользование). Девять «квадратов» на члена семьи и двенадцать (сверх того) — на главу этой семьи. Ну а если хочется больше — то можно жилье практически любой площади и в собственность приобрести. За деньги, в кредит на двадцать лет, под три процента годовых — и на «немецких» условиях, с той лишь разницей, что при рождении ребенка выплаты по кредиту и начисление процентов приостанавливались на полтора года (это Таня «пробила» сугубо по медицинским показаниям, чтобы женщины не изматывали организмы непрерывными родами), а «списание части кредита» шло лишь на площадь, не превышающую восемьдесят пять метров (и это продавил Слава, убедив Сталина в том, что «на большее у страны просто денег не хватит»). Правда, Таня и тут постаралась: четвертый ребенок в семье давал ей еще двадцать пять метров жилья «бесплатно», а насчет пятого и далее все отдавалось на волю областным властям. Правда, и за счет областных бюджетов, так что бурного роста жилой площади особо многодетным ожидать не приходилось. Принятие такого постановления привело к изрядно удивившей руководство страны ситуации: самым массовым спросом пользовались квартиры площадью как раз в восемьдесят пять метров. То есть удивлял не сам факт, а то, что молодые семьи изначально явно рассчитывали на трех детей в семье. А вот «социальное жилье» все чаще простаивало, так что с осени пятьдесят восьмого его, без особого шума, было «рекомендовано» больше пока не строить… В селах все было еще веселее: там по новому постановлению все дома для молодых семей обеспечивались водопроводами и «индивидуальными отопительными системами». Как правило, работающими на паллетах или на природном газе — но с газом это пока находилось в основном на стадии «благих пожеланий». Однако «не запрещалось» ставить и системы «централизованного отопления», а в домах для молодых семей такие «рекомендовались к установке в первую очередь после медицинских и детских учреждений» — естественно, там, где такое вообще можно было поставить. А ставились такие там, где в селах были свои электростанции («дровяные» или «соломенные»), тепло от которых и обеспечивало это отопление. Правда, чаще тепло это шло все же не на жилые дома, а на теплицы… «Танина» идея варить стекло в электропечах дала совершенно «естественный» эффект: производство листового стекла в СССР выросло очень сильно. Ну а раз увеличилось производство, то цена его закономерно упала, и теперь ставить теплицы стало весьма выгодно даже в самом захудалом колхозе. То есть поначалу — очень выгодно, а к осени пятьдесят восьмого — выгодно, если три четверти урожая тепличных помидоров и огурцов укладывать в банки: конкуренция (хотя и социалистическая), магазины свежий продукт продавать не успевали. Но это огурцы с помидорами продавать не успевали, а разную зелень вполне себе продавали. Когда твои помидоры магазины не берут, а теплица уже выстроена — то поневоле задумаешься, что бы еще в ней повыращивать чтобы лишних денежек заработать. Так что на столе у советского горожанина не переводились и салаты разные, и петрушки с сельдерюшками, и прочая экзотика: под Дубной, пользуясь «бесплатным теплом» с АЭС, в городском тепличном комбинате начали даже ананасы выращивать… Но тепло было именно что «бесплатным», а вот электричество — нет. Электричества сколько не производи — его все равно мало. Начала работу Братская ГЭС — и вся произведенная энергия тут же потреблялась, даже не доходя до Иркутска. Что было понятно, все же и введенные в работу шесть генераторов работали далеко не на полную мощность (водохранилище еще лет пять предстояло наполнять), да и оставшиеся двенадцать только монтировать начали — однако, по подсчетам Струмилина, электричества там будет не хватать даже после пуска станции полностью. Ну да, новенький завод в новом городе Бамбуй электричества жрал как не в себя: оказывается, газовые центрифуги — если их много — это машинки очень энергоемкие. Настолько энергоемкие, что строительство Братского алюминиевого завода никто не считал очень срочным. А вот строительство ГЭС Усть-Илимской и Богучанской — таковыми в правительстве сочли. Богучанскую, правда, лишь начали проектировать, а Усть-Илимскую — уже и строить начали. Объявив ее новой «всесоюзной комсомольской стройкой». Одной из таких строек. Электростанции на Ангаре проектировал Мосгидэп, а ленинградцам стало совсем кисло. Они долго перебивались проектированием маленьких ГЭС чуть ли не на ручьях — но с этого ни славы мировой, ни премий выдающихся не получить. И в «столице Революции» разродились сразу четырьмя очень солидными проектами ГЭС, две из которых они предложили поставить на малоизвестной речке под названием Курейка. Смысл строить электростанцию на этой речке имелся, ведь она (электростанция) могла практически полностью обеспечить энергией Норильск со всеми тамошними рудниками, причем только «верхняя» электростанция уже «закрывала» все проблемы своими шестью сотнями мегаватт, а «нижняя», всего на полтораста мегаватт, давала солидный резерв для дальнейшего развития. Настолько солидный, что Иосиф Виссарионович поинтересовался у Станислава Густавовича: — Слава, а ты представляешь, как там мы ГЭС строить будем? Ведь придется столько всего перевезти… — Сто пятьдесят километров железной дороги от Игарки даже в смету проекта ленинградцы включили. — В смету — это хорошо, а что дальше? — А дальше начинается веселье. Наша Таня громко плачет… — А она-то тут причем? — А ей геологи привезли уголь, нарытый между Курейкой и Нижней Тунгусской. Не коксующийся, но ей он чем-то очень понравился, с точки зрения химии понравился. И она уже закинула товарищу Бещеву удочку на предмет строительства вторых путей на дороге до Игарки: намекнула, что хочет угля с Тунгуски возить миллионов двадцать тонн в год. — Это она лихо… — Ну да, Борис Павлович тоже так подумал — и спросил Таню, где ему рельсы и прочую сталь она брать предлагает. А девушка наша от такого вопроса даже не поморщилась: примерно в тех же краях еще Обручев нашел несколько месторождений упорных руд с приличным количеством железа. И две артели в Туруханском районе уже эту руду копают и уголь, а в самом Туруханске они поднимают металлургический завод. Много он, конечно, не наплавит… но Таня подсчитала, что пару тонн только золота в год… для начала. А рельсов с этого завода хватит чтобы аж до Игарки дорогу за пару лет протянуть. Через плотину Курейской ГЭС как раз. — Это она неплохо придумала. Но я все же не пойму: а ей-то это зачем? Она ведь себя даже советским человеком не считает… — Она не считает, что мы правильную экономику строим. То есть строим-то мы именно то, о чем ей Решатель поведал, но у нее свое мнение появилось. Я с ней об этом постоянно разговариваю, спорю. — И что? — Мне ее выводы понравились. Она говорит, что законы у нас для развития экономики самые правильные, просто далеко не всегда они исполняются. А иногда о них вообще просто не вспоминают, и это очень плохо. — А как, по ее мнению, должно быть хорошо? — Лаврентий же говорил: она не рассказывает, она показывает. Вот ты когда последний раз в Туруханске был? — Да уж больше сорока лет назад. — Будет время — съезди, вспомни молодость. В поселке аэропорт шикарный, дома многоэтажные, сейчас вообще микрорайон строится. Тебе понравится. — Вряд ли время выкроить получится. — Ну и не надо, там вроде уже местную телестудию оборудовать собираются и фильмы о родном крае снимают. Попрошу — привезут, посмотришь. Или сам попроси… Микрорайон — это такое новое понятие в архитектуре возникло. В советской городской архитектуре. Сейчас этим термином стали называть небольшой район города, обычно от двенадцати до двадцати гектаров, застроенный трехэтажными в основном жилыми домами, с детским салом, школой, поликлиникой (причем школы строились почти всегда четырехэтажные), и с местной «архитектурной доминантой» в виде «сталинской высотки», в которой располагались все районные организации, магазины (кроме продуктовых, которые старались размещать все же в домах «в шаговой доступности»), библиотеки и кинотеатры (то есть часть здания как бы являлась местным «дворцом культуры». Первый такой «микрорайон» был выстроен в Вязниках, когда в городе начала строиться вторая очередь автозавода — и там ограничились «высоткой» в двенадцать этажей. А затем почин быстро распространился — и в Сальске высота её уже слегка превысила московскую гостиницу «Ленинградская» (а в здании и городскую гостиницу тоже разместили). То есть этажей в Сальске поставили семнадцать, но шпиль взгромоздили большой. А в Волгодонске уже в трех «микрорайонах» поставили высотки от двадцати двух до двадцати четырех этажей… Правда, «гонку вверх» директивным порядком отменили, так что в среднем по стране «высотки» были в основном шестнадцатиэтажные — но опять-таки не потому, что «запрещено», а потому что с нужными стройматериалами архитекторов стали резко ограничивать. Дома-то ставились бетонные, а как раз с высокопрочными бетонами стало напряженно. Но не потому, что «люди перебьются», а потому, что высокопрочный бетон практически весь шел на строительство ГЭС. ГЭС, которых строилось много, но еще больше намечалось выстроить На осеннем заседании Совмина подробно рассматривалось предложение Ленгидэпа о строительстве Нижнетунгусской ГЭС. Когда-то, еще до войны, в среде гидростроителей уже бродили «смутные идеи», а как раз летом пятьдесят восьмого они оформились в нечто, годное для обсуждения. И представлял проект академик Веденеев: — Мы уже обсудили с товарищем Кржижановским возможность вывода энергии с Нижней Тунгуски в район Лесосибирска. Это даст огромный толчок к развитию промышленности на юге Красноярского края, в самом Лесосибирске Госпланом предлагается возвести средних размеров металлургический комбинат… — Средних размеров — это сколько? — поинтересовался академик Бардин. Он хорошо помнил свои визиты в Муром, по результатам которых в стране уже пять «небольших» металлургических заводов производили стали методом прямого восстановления железа. Производящих по миллиону тонн стали в год. И прекрасно знал, сколько электричества потребляют эти заводы. — Товарищ Струмилин, исходя из мощностей… планируемых мощностей Коршуновского ГОКа, предлагает комбинат на два миллиона тонн стали, такой можно выстроить как раз к завершению строительства ГЭС на Нижней Тунгуске. Но в любом случае металлурги возьмут лишь малую часть мощности, так что электричества хватит на весь край и, как обещает Глеб Максимилианович, в случае каких-либо неприятностей вроде резких похолоданий или аварий на других станциях, можно будет по линиям ЕЭС дать энергию даже в Европейскую часть страны. Ведь линии с Ангары уже большей частью построены, а в ближайшей пятилетке Братский ТПК будет связан с Южной Сибирью и Уралом линиями, позволяющими передавать электричества вдвое больше, чем там производится. — Хорошо, а теперь ваши подсчеты по строкам строительства и затратам. — Сроки — не менее десяти лет, все же объемы строительства будут на самом деле грандиозными, а очень многое можно будет там строить только в теплое время года. Затраты — если рассматривать только саму ГЭС и основные ЛЭП на юг — в пределах двадцати пяти миллиардов рублей. — Надо строить, — шепнул Сталину на ухо Струмилин, — электричества с этой станции хватит на всю программу орошения Юга. И на промышленность там останется немеряно, все же двенадцать гигаватт! — Которые потребуется передать не три-четыре тысячи километров! — В следующем году заработает Братский алюминиевый, проводов нам хватит, а два с половиной миллиарда в год — это терпимо. — Здесь миллиарды, там миллиарды… — Таня найдет, где деньги взять. — Таня? Опять Таня? А мы? — Я оговорился: мы найдем. В кармане у Тани… — Клоун. Ладно, завтра отдельно обговорим, а пока… — А пока проект нужно утвердить. В любом случае они еще все следующее лето будут только исследования на местности проводить, так что если что — отменить его успеем без особых потерь. Через неделю после заседания Совета министров Сталин, отловив товарища Серову в Москве, задал ей несколько вопросов: — Таня, я не совсем понимаю некоторые ваши действия, и это меня беспокоит. Вы не могли бы кое-что все же объяснить… словами? — Постараюсь, спрашивайте. — Один вопрос несколько… то есть я не могу понять, почему вы вдруг так плотно занялись железными дорогами в сторону Тунгуски, добычей там полезных ископаемых… — Это очень просто: в тунгусском угле для химика много интересного. Причем извлечь это интересное гораздо проще, чем, скажем, из нефти и ли природного газа. Да, то, что получается после коксования этого угля — нечто невообразимое, и годится лишь в качестве не самого хорошего топлива, например для электростанций. Но этот уголь и в исходном виде больше ни на что не пригоден. То есть тот, который я попросила артельщиков добывать, непригоден, хотя там есть и очень хороший уголь. Но мне для химии нужен как раз плохой, а еще мне нужна и зола из этого угля, так что его возить в европейскую часть страны всяко придется. Но часть можно и на месте использовать: там, кроме угля, есть очень забавные месторождения полиметаллические. Наши геологи очень хорошо поработали, уже таких нашли немало. В основном довольно бедные и небольшие, так что создавать на месте горно-обогатительные комбинаты смысла нет, а вот просто в руде покопаться… Не знаю, вы уже в курсе — я только Станиславу Густавовичу говорила — артельщики только золота тонны две в год там получать будут. Тонн двести серебра, урана под сотню тонн, меди уже тысячи тонн. Ну и, причем в качестве буквально отхода, под сотню тысяч тонн отличной легированной стали. Это только две довольно небольших артели добудут… — Но почему вы все стараетесь передать артелям? — Я просто четко исполняю законы Советского Союза. Я ведь врач, а задача любого врача — если не вдаваться в детали — сделать жизнь людей счастливее. Причем что такое счастье — это люди уже сами решают. Если я знаю, как помочь им в достижении счастья — я это делаю, просто иногда пути к счастью — такие замысловатые… — И вы считаете, что сто тысяч тонн стали сделает людей счастливее? — Ну разве что чуть-чуть. Но кроме этих тонн железа с Тунгуски пойдет — после соответствующей работы, конечно — теплая и удобная одежда, которую сошьют из лавсановых тканей, у людей на столе появятся вкусные и полезные продукты — которые уже есть, но их еще слишком мало, мощнейшие медицинские препараты. Они — благодаря тунгусским артелям — просто появятся чуть пораньше, окажутся чуть подешевле. Прозвучит, наверное, глупо, но все это можно и иными способами сделать — но получится позже и дороже, а людям счастье хочется получить уже сейчас. — И поэтому вы никому ничего не говоря делаете какую-то непонятную работу… — Я ничего не делаю. Я всего лишь слежу за тем, чтобы людям, которые все это делают, не мешали другие люди, которые почему-то сочли себя главными. И опять подчеркну: в артелях все делается в полном соответствии с действующим законодательством. Вы — и я уже полностью согласна с тем, что мне сообщим Решатель — создали государство, в котором каждый человек является кузнецом своего счастья. Именно вы, лично. И вот под сенью законов этого государства люди могут сами решать, чего они хотят. Хотят — и делают это, потому что законы позволяют. А вот то, что отдельные товарищи стараются не позволить — это как раз противозаконно. — Но люди… я имею в виду, люди без должного образования… — Люди, у которых нет знаний и умений в части планирования своего счастья, уже привыкли полагаться на тех, кого этому учили. Проблема заключается лишь в том, что «знать» и «уметь» — это сущности разные. К тому же довольно многие «знающие» быстро забывают о том, что их работа заключается не в причинении счастья себе, любимому, а в создании условий для счастья всему народу. Взять, к примеру, Капицу: мужик гениальный, но вот не хочет он делать то, что стране нужно, а хочет делать то, что ему лично интересно. — Вы считаете, что Капица… — Я не договорила. Это — его право, как право всякого человека заниматься интересным делом. Но те, кому поручено вести людей к счастью, просто обязаны сделать так, чтобы Петру Леонидовичу было интересно заниматься тем, что требуется стране. Лично я не знаю, что он может сделать, поэтому к нему и не лезу. Но знаю, что может сделать, скажем, Курчатов — и мне пришлось его буквально пинками направить его мысли в нужную сторону. Насколько я знаю, он уже занялся двумя важными проектами: водо-водяной атомной станцией на гигаватт с лишним мощности и реактором-размножителем на жидком металле. — Размножитель вроде у Африкантова разрабатывается… — Но всю научную базу под это разрабатывает Игорь Васильевич. — А с космосом? Вы же тоже… пинками направляли? — Нет. Тут все сложнее. Человека в Космос вытащил Королев, но освоить его мы сможем благодаря главным образом Челомею. У Королева сейчас просто нет новых идей, а только, как любит говорить Станислав Густавович, прожекты. А у Челомея идей море, и, что мне особенно в нем нравится, он, в отличие от Королева, не старается везде стать первым и главным. У него сколько идей — столько и ведущих конструкторов. И для него куда как важнее реализация идеи, а не то, кто конкретно ее исполнит. Собственно, по этой причине на последней коллегии Общемаша его и выбрали председателем Совета главных конструкторов, задвинув Королева на положенное ему место. — То есть вы считаете, что Королев для космоса уже бесполезен? — Лично я думаю, что он безвреден. Эту его ракету еще лет несколько нужно доводить, хотя бы добиться того, чтобы на ней можно было поднимать на орбиту тонн по семь с половиной на керосине. А все остальное у него — сплошная маниловщина. — Но вы же сами говорите… — У Королева подходы простые:дайте мне вот такой замечательный двигатель и я построю суперракету. У Макеева, скажем, подход иной: вот, значит, какой есть двигатель, посмотрим, какую ракету я с ним смогу построить. У Янгеля — третий: стране нужна вот такая ракета, посмотрим, кто из двигателистов может мне помочь в ее постройке. А у Челомея — четвертый, который лично мне нравится больше всего: если кто-то сделает двигатель, который и обещал, то мы сделаем примерно вот такую ракету. А если не сделает, то мы сделаем другую ракету, которая тоже сгодится для выполнения нужных задач. Похуже, подороже — но обязательно сделаем. Королев долго ждал своих РД-107 и РД-108, а потом больше года делал ракету на них. Челомей сделал ракету, а затем подобрал двигатели из тех, что уже были сделаны — и ракету получил не за три года, а за полтора. Причем на первые он ставил по пять двигателей, а затем, когда появились помощнее, эту же ракету повторил на четырех. Но вот капитану, который сидит в шахте, может быть даже неизвестно, сколько двигателей на его ракете, потому что он ракетой управляет, а не двигателями. — Интересное рассуждение…