Он очень устал, потому что все близкие сотрудники Мюллера не спали всю ночь, организуя наблюдение по секторам за машиной Штирлица. Засада была оставлена и возле его дома, и рядом с этой конспиративной радиоквартирой, но Штирлиц как в воду канул. Причем Мюллер запретил сообщать о том, что Штирлица ищут, Кальтенбруннеру, тем более Шелленбергу. Мюллер решил сыграть эту партию сам – он понимал, что это очень сложная партия. Он знал, что именно Борман является полноправным хозяином громадных денежных сумм, размещенных в банках Швеции, Швейцарии, Бразилии и – через подставных лиц – даже в США. Борман не забывает услуг. Борман не забывает зла. Он записывает все, так или иначе связанное с Гитлером, – даже на носовых платках. Но он ничего не записывает, когда дело касается его самого, – он это запоминает навечно. Поэтому партию со Штирлицем, который звонил к Борману и виделся с ним, шеф гестапо разыгрывал самостоятельно. Все было бы просто и уже неинтересно со Штирлицем, не существуй его звонка к Борману и их встречи. Круг замкнулся: Штирлиц – шифр в Берне – русская радистка. И этот круг покоился на мощном фундаменте – Бормане. Поэтому шеф гестапо и его ближайшие сотрудники не спали всю ночь и вымотались до последнего предела, расставляя капканы, готовясь к решительному поединку. – Я не стану говорить больше, – сказала Кэт. – Я буду молчать до тех пор, пока вы не позволите мне покормить мальчика. Логика матери противна логике палача. Если бы Кэт молчала о ребенке, ей бы пришлось самой испить горькую чашу пытки. Но она, движимая своим естеством, подталкивала Рольфа к тому решению, которого у него не было, когда он ехал сюда. Он знал о твердости русских разведчиков, он знал, что они предпочитают смерть предательству. Сейчас вдруг Рольфа осенило. – Вот что, – сказал он, – не будем попусту тратить время. Мы скоро устроим вам очную ставку с вашим резидентом: почувствовав провал, он решил бежать за границу, но у него это не вышло. Он рассчитывал на свою машину, – Рольф резанул взглядом побелевшее лицо Кэт, – у него хорошая машина, не так ли? Но он ошибся: наши машины не хуже, а лучше, чем его. Вы нас во всей этой кутерьме не интересуете. Нас интересует он. И вы нам скажете о нем все. Все, – повторил он. – До конца. – Мне нечего говорить. Тогда Рольф поднялся, отошел к окну и, распахнув его, поежился. – Снова мороз, – сказал он. – Когда же весна придет? Мы все так устали без весны. Он закрыл окно, подошел к Кэт и попросил ее: – Пожалуйста, руки. Кэт вытянула руки, и на ее запястьях захлопнулись наручники. – И ноги, пожалуйста, – сказал Рольф. – Что вы хотите делать? – спросила Кэт. – Что вы задумали? Он защелкнул замки кандалов у нее на лодыжках и крикнул: – Гельмут! Барбара! Никто ему не ответил. Он распахнул дверь и крикнул: – Барбара! Гельмут! Те вбежали в комнату, потому что они успели привыкнуть к спокойному голосу Рольфа, а сейчас он был истеричным, высоким, срывающимся. У Рольфа были все основания кричать так: Мюллер поручил ему сегодня, именно сегодня, заставить русскую говорить. Когда Штирлиц попадется, главный козырь должен быть в кармане Мюллера. – Принесите младенца, – сказал Рольф. Гельмут пошел за мальчиком, а Рольф подвинул к окну маленький стол, на котором стояла ваза с искусственными цветами. Потом он распахнул окно и сказал: – Я не зря напоминал вам о морозе. Достаточно подержать ваше дитя три или пять минут вот на этом столе – голенького, без пеленок, – и он умрет. Или – или. Решайте. – Вы не сделаете этого! – закричала Кэт и забилась на стуле. – Вы не сделаете этого! Убейте меня! Убейте! Убейте меня! Вы не можете этого сделать! – Да, мне это будет очень страшно делать! – ответил Рольф. – Но именем всех матерей рейха я сделаю это! Именем детей рейха, которые гибнут под бомбами, я сделаю это! Кэт упала со стула, покатилась по полу, умоляя: – У вас ведь есть сердце?! Что вы делаете?! Я не верю вам! – Где ребенок?! – закричал Рольф. – Несите его сюда, черт возьми! – Вы же мать! – сказала Барбара. – Будьте благоразумны… Она говорила, и ее била мелкая дрожь, потому что такого ей еще видеть не приходилось. Гельмут вошел с ребенком на руках. Рольф взял у него мальчика, положил на стол и начал распеленывать. Кэт закричала – страшно, по-звериному. – Ну! – заорал Рольф. – Вы не мать! Вы тупая убийца! Ну! Мальчик плакал, ротик у него был квадратным от обиды. – Ну! – продолжал кричать Рольф. – Я не буду считать до трех. Я просто отворю окно и сниму с твоего ребенка одеяло. Ясно? Ты выполняешь свой долг перед своим народом, я – перед своим! Кэт вдруг почувствовала какую-то легкость, все кругом наполнилось звоном, и она потеряла сознание. Рольф присел на краешек стола и сказал: – Гельмут, возьми мальчика… Солдат взял ребенка и хотел уйти, но Рольф остановил его: – Не уходи. Она сейчас очнется, и я буду продолжать… Барбара, пожалуйста, принесите воды. Ей и мне. И сердечные капли. – Сколько ей надо капать? – Не ей, а мне! – Хорошо. Сколько? – Откуда я знаю?! Десять. Или тридцать… Он опустился на корточки перед Кэт и пошлепал ее по щекам. – Долго это у них продолжается? – спросил Рольф у Гельмута. – Сколько бы времени это продолжалось с вашей матерью? – Да… С моей матерью… Эти сволочи хотят быть чистенькими, а мне поручают гнусность… Дайте спичку, пожалуйста. – Я не курю. – Барбара! – крикнул Рольф. – Захватите спички! Барбара принесла два стакана воды. Рольф выпил тот стакан, где вода была мутная, чуть голубоватая. Он поморщился и сказал: – Фу, какая гадость. Закурив, он опустился на корточки перед Кэт и приподнял ее веко. На него глянул широко раскрытый зрачок. – А она не умерла? – спросил он. – Ну-ка, Барбара, посмотрите… Барбара повернула голову Кэт. – Нет. Она дышит. – Сделайте с ней что-нибудь. Времени совсем мало. Там ждут. Барбара начала бить Кэт по щекам – осторожно, массируя, очень ласково. Сделав большой глоток из стакана, она прыснула в лицо Кэт холодной водой. Кэт глубоко вздохнула, и лицо ее несколько раз свела судорога. Мальчик по-прежнему надрывно кричал. – Да сделайте вы с ним что-нибудь! – попросил Рольф. – Невозможно слушать. – Он хочет есть. – Что вы заладили, как попугай?! Думаете, у вас одного есть сердце! Мальчик кричал, заходясь, – крик его был пронзителен. Личико сделалось синим, веки набухли, и губы обметало белым. – Уйдите! – махнул рукой Рольф, и Гельмут вышел. Кэт очнулась, когда Гельмут унес мальчика. Мальчик кричал где-то неподалеку, но в комнате было тепло, значит Рольф еще не открывал окно. «Лучше бы мне умереть, – жалобно подумала Кэт. – Это было бы спасением. Для всех. Для маленького, для Юстаса и для меня. Это самый прекрасный, самый добрый выход для меня…» Рольф сказал: – По-моему, она пришла в себя. Барбара снова опустилась на колени перед Кэт и открыла двумя пальцами ее глаза. Кэт смотрела на Барбару, и веко ее дергалось. – Да, – сказала Барбара. Кэт попробовала играть продолжение беспамятства, но лицо выдавало ее: оно снова ожило, неподвластное ее воле, потому что в соседней комнате кричал мальчик. – Хватит, хватит, – сказал Рольф. – Где была правда – там была правда, а сейчас вы начинаете свои бабьи игры. Не выйдет. Вы сунулись в мужское дело, и фокусы тут не проходят. Барбара, помогите ей сеть. Ну! Откройте глаза! Живо! Кэт не двигалась и глаза не открывала. – Ладно, – сказал Рольф. – Оставьте ее, Барбара. Я ведь вижу – она слышит меня. Сейчас я позову Гельмута и отворю окно, и тогда она откроет глаза, но будет уже поздно.