— Когда он появился… О Боже! Прошло-то семь лет! Семь лет! Он был… почти черным! В плечах раздался… И с бородой! Встреть я его на улице, не узнала бы! Однако надо было прятать его. Я обратилась к хозяйке, и та поселила его в своем домике в порту Рипа-Гранде. Хочу сказать, что хозяйка была состоятельной женщиной. Ей принадлежат этот дом, мельница на Квиринале, амбар для хранения муки и при нем домишко… Все это досталось ей в наследство. Гаэтано жил там почти год, никуда не выходил, читал запоем, писал. Довольно быстро он понял, что о нем уже забыли. Тот нунций перебрался в другое место, бывшие товарищи тоже разбрелись кто куда. Когда ему надоело сидеть взаперти, хозяйка подыскала подходящую работенку: должность в библиотеке Ватикана. Поначалу ему пришлось трудновато, но он доказал, на что способен. Ведь он знал латынь, испанский и немного французский. Ему стали доверять. В 1512 году его назначили помощником префекта. А вообще-то он замещал Ингирами, потому что того почти никогда не было на месте. — И он не боялся быть узнанным? — удивился я. — В этом квартале ему нечего было бояться. К тому же он был осторожен, особенно вначале: никогда ни с кем не спорил, избегал заговаривать первым… — А как же мэтр д'Алеманио? — Синьора не хотела, чтобы хозяин знал о его прошлом. И он никогда не интересовался судьбой Гаэтано, так чего ради лезть ему в душу? — А лошади… — вмешался Леонардо, — он любил лошадей? Старая служанка взглянула на мэтра так, будто он изрек пророчество. — Да, так оно и было! Он пристрастился к ним, когда скитался по Испании. А раз его комната находится в Ватикане, он в любое время мог брать лошадь в папской конюшне. Думаю, он хороший наездник… Она посмотрела на наши удовлетворенные лица и нерешительно спросила: — Вы… вы из-за этого пришли? Он украл лошадь? Не хотелось ни лгать ей, ни разбивать ее сердце. — Это… несколько сложнее, — слукавил я. — Он неким образом… как бы сказать… получил старые долги. Очень старые. Но верно и то, что он уехал навсегда. Чтобы утешить вас, я сказал бы… что у него не было другого выхода. Смалодушничав, мы быстро положили конец беседе и ушли, горячо поблагодарив старую Розину. Все равно рано или поздно эта женщина узнает правду… Группа солдат обложила дворец Капедиферро. От нечего делать они играли во дворе в кости. Их заранее предупредили о нашем прибытии, и нас без промедления пропустили в небольшую красную гостиную, где уже находились обе родственницы главного смотрителя улиц. По их разгневанным лицам можно было судить о том, как неприятна дамам вся эта суматоха. — Надеюсь, вы последние, господа? — раздраженно спросила мать. — Нам часами задают вопросы, на которые мы не знаем, что отвечать! Леонардо, из учтивости откинув свой капюшон, заговорил примирительным тоном: — Нас тоже огорчает этот беспорядок, сударыни, и мы хотели бы устранить его. Однако случилось нечто серьезное, и от ваших показаний, возможно, зависит жизнь человека. — Даже так? — вздохнула она. — Мы этого очень боимся, — подтвердил Леонардо. Пока завязывался разговор, я не спускал глаз с Флоры. Она восхитительно смотрелась в платье из голубой тафты, вышитом жемчужинками, однако отвечала на мои взгляды с глубочайшим безразличием. Ее холодность обескуражила меня. Несколько дней назад она открыла мне свою дверь и свое сердце; я до сих пор ощущал прикосновение ее волос к моим плечам… — Когда вы обнаружили отсутствие мессера Капедиферро? — продолжил да Винчи. — Вчера он не обедал. В этом нет ничего необычного, но он не появился и к ужину… — А ночью? — Горничная нашла его постель нетронутой. — Взял он с собой одежду, оружие, какую-либо вещь? — Синьор… — раздраженно ответила старшая Альдобрандини, — ваша полиция раз десять обыскала весь дом… Да и слуги уверяют: ничего не пропало. А вообще мы с дочерью живем здесь не больше месяца. Я не веду учет одежды моего кузена и не слежу за его приходами и уходами. — Показался ли он вам обеспокоенным? — вмешался я. — Казался ли он в последнее время чем-то озабоченным, молчаливым? Или был с вами откровенен? — Вы говорите о главном смотрителе улиц, молодой человек! Не знаю, принято ли это в вашей семье, но в нашей… К нашему большому удивлению, Флора оборвала ее: — Вам лучше сказать правду, мама… Все озадаченно посмотрели на девушку. Меня же ее выходка не удивила. — …иначе мессер Синибальди опять будет торчать под нашими окнами… Впрочем, вас не видно было уже три дня, — бросила она в мой адрес. — Должно быть, прятались в кустах шиповника… Вы там исцарапали себе лицо? Поразившись такому нахальству, я невольно пощупал щеки: они горели. К счастью, Леонардо вывел меня из затруднения: — Что это за правда, о которой говорит ваша дочь? Синьора Альдобрандини замялась: — Об этом… о таком говорить не приличествует, и мой кузен не простит мне… — Ваше умолчание, синьора, повлечет за собой еще худшие последствия. — Ну… раз вы так считаете… Так и быть! Два дня назад, утром, когда я проснулась, мне показалось, что я слышу рыдания со стороны кухни. Я спустилась и, открыв дверь, увидела своего кузена. Он сидел за столом перед кувшином с вином, одетый, будто только что пришел домой. Он плакал. Я подумала, что это от вина, потому что он, по всей видимости, был пьян. Он что-то невнятно бормотал… какие-то ругательства. Заметив меня, он встал и, сжав кулаки, прошел мимо. Я ясно расслышала, как он сказал: «Но я туда пойду! Можешь мне верить, пойду!» Потом он поднялся в свою комнату. Я даже не поняла, узнал ли он меня. — Вы больше ничего не расслышали? — Бред пьяного, который я не смогла бы повторить. Было там что-то и о женщине. Он проклинал какую-то Веронику. И… — она перекрестилась, — и его святейшество Льва Десятого. Но только не подумайте, что я очень уж прислушивалась и… В соседней комнате вдруг раздались возбужденные голоса, и в гостиную ворвался Балтазар, не дав синьоре договорить: — Гвидо, наконец-то! Целый час тебя разыскиваю! Он мельком взглянул на обеих дам, небрежно поклонился им: — Простите за вторжение, но у меня приказ папы! Схватил меня за руку и, не дав мне опомниться, потянул в прихожую. Леонардо последовал за нами. — Гвидо, — выпалил Балтазар, — есть срочное дело! Кардинал поручил передать вам вот это! Читайте! Скорее! Я вскрыл запечатанный пакет. Письмо было написано почерком Бибьены. «Гаэтано прислал нам письмо, в котором велит срочно прибыть в катакомбы для суда над Капедиферро. Если через четыре часа нас там не будет, он убьет его и уничтожит известную вам вещь… Я немедленно отправляюсь туда с командором Сан-Спирито и капитаном полиции. По получении сего пусть вас проводят на старую Аппиеву дорогу. После большого виноградника и разрушенной башни вы увидите проход в развалившейся стене. В ста шагах к югу вы найдете провал в скале. Туда спущена веревочная лестница, которую вы заметите по привязанной к ней красной ленточке. Поспешите, никого не ставьте в известность. Леонардо знает, что он должен сделать». — Катакомбы… — пробормотал да Винчи. — Последняя жертва! Человек, брошенный в яму на гравюре Босха! Конечно же: это не колодец, это катакомбы! — Нам нужны лошади, — засуетился я. — Балтазар! — Погоди, — остановил меня мэтр. — Сперва нужно вернуться в Ватикан. — В Ватикан? Но у нас нет времени, да и в письме сказано… — Мне необходимо кое-что забрать в Бельведере. А ты пойдешь за планом подземелий. Гаэтано наверняка подготовил себе другой выход. Я извинился перед дамами и попрощался. Не скрывая досады, пристально взглянул на Флору. Она же посмотрела на меня, как на пустое место… На колокольне Санта-Мария-Портико колокола пробили половину третьего. 24 Балтазар и другой солдат подвезли нас на своих лошадях к древней римской дороге. У разрушенной башни стояли три привязанные лошади, одна из которых принадлежала капитану Барбери. Балтазар узнал ее, но не высказал удивления. — Возвращайтесь назад, под деревья, — сказал я ему, — и не показывайтесь. Затем мы перешагнули через руины небольшой стены и направились к югу, к куче из камней, старых кирпичей и обломков скалы. Пройдя немного, заметили красную тряпку, обозначавшую вход в расщелину. Была она довольно широкой, пролезть в нее можно было свободно, однако она круто уходила в глубину. Путь был указан веревочной лестницей. Леонардо развернул план катакомб, повертел его и так и сяк. — Увы, никаких отметок! Невозможно сориентироваться. Я первым ухватился за лестницу, чтобы начать спуск. У Гаэтано, видимо, выработалась привычка лазить по подобным штукам, чего нельзя было сказать ни обо мне, ни о Леонардо. Я слышал его охи и вздохи. Мы спускались все ниже и ниже, нас обволакивали холодная сырость, непроницаемая темнота. Наконец футов через пятнадцать мы ступили на твердую почву.