На углу Никитской пришлось остановиться — по улице пронеслись с включёнными мигалками две пожарные машины и две полицейские. Хорошо хоть без сирен, мама бы услышала и разволновалась. Уже у самого дома я увидел идущего от метро Виталия Антоновича. Он тоже меня заметил, остановился, махнул рукой. Виталий Антонович куда старше большинства сёрчеров, ему уже под сорок. Собирать кристаллы он начал одним из первых в Москве — если не врёт, так ещё до появления Комков. У него и впрямь талант, он и без зеркалок, в обычных очках, которые носил от близорукости с детства, ухитрялся замечать даже мелкие кристаллики. Как он сам говорил, «помогает астигматизм». Насчёт астигматизма не знаю, это болезнь распространённая, но у других такого умения не было. Мы поздоровались за руку. Виталий Антонович, несмотря на душный вечер, был в светлом костюме, подчеркивая всем своим видом отличие от молодых сёрчеров. И обращались к нему все по имени-отчеству, и в нашей неформальной табели о рангах он числился старшим — так его и называли. — Зайдёшь, Макс? — старший кивнул в сторону кафе, где собирались сёрчеры нашего района. — Не сегодня, Виталий Антонович. Я домой. — Заглядывай, — сказал он. — Конец света не повод для одиночества. Сам он был человеком несемейным и вечера проводил в тусовке. Может, потому и стал лидером — все и всегда знали, где его найти. — Конец света не повод менять привычки, — ухмыльнулся я. — Я плохо предназначен для компаний. И двинулся дальше. В старых фантастических книжках «про апокалипсис» — представляете, такие писали и их даже любили читать! — обычно происходила какая-нибудь хренотень, ну, вроде войны, эпидемии, нашествия инопланетян, появления мутантов, изменения климата. То есть именно то, что сейчас у нас — только никто не догадался, что всё это может случиться одновременно. И первым делом, как считали авторы, рухнет центральная власть. Люди станут бегать с автоматами по пустыням и воевать за банку тушёнки, а управлять ими никто не будет. Кто сильный, тот и прав. Три раза ха-ха. Власть исчезнет только тогда, когда на Земле останется один-единственный человек. И то потому, что собой управлять-то никто не умеет, все предпочитают править другими. Вот и на Земле власти никуда не делись. Конечно, есть Инсеки, которые сами по себе, и чихать им на мировые правительства. Но даже Инсеки с властями сотрудничают и публично не заявляют, что они самые главные. Зачем? Во-первых, это и так все понимают. Во-вторых, всем удобнее, когда между обычными людьми и пришельцами есть прослойка. Так что государственная медицина, образование, полиция, пожарная служба остались, и куча прочих организаций тоже. Но если кому хочется — езжай в пустыню или тайгу, найди себе автомат и бегай в поисках тушёнки. Никто не запрещает. Ещё до Перемены власти занимались в основном тем же, чем сейчас — латанием дыр. Эпидемии шли одна за другой, шесть лет подряд. То старый добрый ковид мутировал, то флай-эбола, то ещё какая гадость. В сетях орали про конец света, про биологический терроризм, что матушка-Земля решила извести человечество. Упёртые считали, что никакой опасности нет — ровно до того момента, как начинали задыхаться или сочиться кровью. Но, как ни странно, в большинстве своём люди приспособились. Привыкли учиться в школах и институтах онлайн, пенсионеры гуляли по балконам, все дружно получали продовольственные наборы от государства. Для многих после Перемены ничего особо и не изменилось. С электричеством стало хуже, конечно. Вся «зелёная энергетика» накрылась, потому что без нормальной Луны приливы стали слабенькие, ветра сменили направление, солнечный свет сквозь пылевое кольцо проходил хуже и солнечные батареи себя не оправдывали. Ну и атомные электростанции закрылись, конечно. Но нефть, газ, уголь — остались, так что в крупных городах и свет давали не по графику, и машины ездили. Папа, когда был в настроении поболтать, называл это «Апокалипсис-лайт». До Перемены он служил крупным чиновником, мы не зря жили в самом центре, и денег он особо не считал. Даже купил мне квартиру в нашем подъезде, когда соседи с перепугу решили уехать в Сибирь, у них был дом на Горном Алтае. Потом министерство, где отец работал, реформировали, его отправили на пенсию. Все счета за рубежом накрылись, квартиру в Питере национализировали, на Рублёвке творился бардак, стихийно возникшие банды отрывались на ненавистных богатеях. Наш загородный дом разграбили и подожгли. Тогда много чего горело… иногда лето Перемены называют летом Пожаров… Так что, хоть мы остались жить в самом центре, и кое-что у отца всё-таки сохранилось, богатыми родители больше не были. Хорошо, что я научился зарабатывать. Возле подъезда никого не было, я открыл кодовый замок и проскользнул внутрь. Кивнул консьержу. Дом у нас хороший, на охрану мы скидываемся. Ночь всё-таки время неспокойное. У полиции и Росгвардии сейчас полномочия огромные, но отчаянного или отчаявшегося народа хватает. — В Комок ходил? — спросил консьерж. Он уже пожилой мужик, под полтос, но крепкий. До Перемены служил в армии, но теперь армий нет, пытался устроиться в полицию, но таких желающих много. Консьерж сидел за перегородкой и смотрел маленький телевизор, короткая дубинка лежала перед ним на столе. — Ага, — сказал я без уточнений. Достал пачку сигарет и через окошко положил перед консьержем. Тот расплылся в улыбке: — Ого! «Соверен»! Я такие курить начинал, ещё в школе учился… Сколько я тебе должен, Макс? Он даже сделал движение, будто лезет в карман. — Нисколько, Андреич. Подарок, — улыбнулся я. С людьми надо поддерживать хорошие отношения, особенно если от них зависит твоя безопасность. — Спасибо ещё больше, — сказал консьерж, нюхая закрытую пачку. — Прям как в детство заглянул… Лифт я вызывать не стал, это плохой тон, зря тратить электричество и ресурсы механизмов. Поднялся на четвёртый этаж, позвонил в дверь. Открыл, конечно, отец. Был он навеселе, но умеренно. — Сына… Я позволил себя обнять и даже поцеловал отца в небритую щёку. Они у меня не алкоголики. Бытовые пьяницы. Ну а что делать пожилым людям, когда мир обрушился? Им уже под семьдесят и ничего в жизни не светит. — Кто там? — позвала из гостиной мама. Голос у неё был чуть громче, чем хотелось бы, и очень характерно вибрировал. Отец виновато посмотрел на меня. Сказал: — Мама… отдыхает. Повернулся в глубину квартиры, крикнул: — Это Максим! Продукты принёс! — Максимушка! Иди сюда! — позвала мама требовательно. Пришлось идти. Я разулся, прошёл по нашей большущей квартире, где стоял затхлый кисловатый запах. Мебель у родителей роскошная, наверное, её всё ещё можно хорошо продать, где сейчас в Москве купишь итальянскую мебель? На стенах висели картины, тоже не самые дешёвые когда-то. Айвазовский и Поленов — это в хорошие времена было важно. Окна наглухо зашторены. Я подумал, что, когда в следующий раз найму людей убирать в доме, скажу, чтобы постирали все шторы. Мама сидела перед телевизором, здоровенным, но тоже старым. Как раз перед Переменой сменили. И смотрела канал «Ностальгия», как делают все сбрендившие пенсы. Шло телешоу, которого давным-давно не было. Весёлый молодящийся ведущий расспрашивал маленькую девочку, кем она хочет стать. Девочка жеманно объясняла, что она уже и так звезда Тик-Тока, а будет суперзвездой интернета. Смотреть на это было грустно, потому что никакого Тик-Тока давно нет, как и интернета. Если девочка выжила в Перемену, то ей трудновато было приспособиться. Мать сидела в кресле, держа в руках красивый хрустальный бокал — тоже с прежних времён. — Максимушка, — мама подставила щёку под поцелуй. — Будешь красненького? Тебе же можно немного вина, ты не за рулём? В бокале была красная жидкость. Я знал, что это: разведённая сиропом водка. Мама делала вид, что это вино, но, может быть, она уже сама в это верила. — Нет, спасибо, — сказал я. — Надо поработать. У меня… сессия. Иногда мама думала, что я ещё школьник. Чаще — что я учусь в институте, куда на самом деле так и не успел поступить. Порой, правда, у неё случались озарения, и она удивлялась: «Максимушка! Тебе же двадцать пять лет! Ты должен был уже закончить институт!» Тогда я говорил, что учусь в аспирантуре, и мама успокаивалась. Но в этот раз уточнять не пришлось, мама сразу закивала: — Конечно. Не надо тебе пить. Это вредно. А учеба — очень важно. Из тебя выйдет прекрасный дипломат. Смотреть на маму было грустно. Она никогда не любила косметику, но за собой следила. А последние годы лицо у неё было обрюзгшее, как у всех пьяниц… да к чёрту, у всех хронических алкоголиков! — Я пойду, мам, — сказал я. — Ты принёс картошку? — неожиданно спросила мама. — Да. — Извини, что попросили о такой мелочи… Я мог бы объяснить, что пакет настоящей картошки нынче — совсем не мелочь. Куда дешевле был бы здоровенный отруб стейка из мраморной говядины, потому что говядину в Комке синтезируют, и она как настоящая, а картошку почему-то не могут. Есть несколько простых вещей, которые они не продают, хоть ты их рэдками засыпь, только руками разводят. Приятно думать, что пришельцы чего-то не могут, но мне кажется, они просто издеваются над людьми. Или дрессируют нас, чтобы люди совсем не перестали заниматься сельским хозяйством и всяким производством. — Хочешь, я пожарю… — мама попробовала встать, но у неё не получилось, она чуть не расплескала бокал. Я подхватил его и поставил на журнальный столик. — Ох, что-то я уже сплю… Заходи завтра, я пожарю. — Конечно, мама, — ответил я. И ушёл, оставив её смотреть по сотому разу весёлое шоу из прежних времён. Канал «Ностальгия» не зря популярен, у них там и новости свои, с новым звуком наложенным на старое видео, и шоу, и сериалы. Если не смотреть в окна, то кажется, что вокруг обычная хорошая жизнь, как в две тысячи двадцатом или двадцать втором, а из всех проблем — только эпидемии и «рост международной напряжённости». Отец ждал меня у дверей. Молча протянул банку пива. — Оставь себе, — сказал я. — Настоящее, из Комка. — Нам с матерью хватает водки с сиропом, — ответил отец. — Не стоит портить продукт. Я подумал и забрал банку. — Они их синтезируют? — спросил отец небрежно. — Или какие-то старые запасы? В отличие от матери он понимал, какой мир за окнами. Только делал вид, что тоже выжил из ума. — Думаю, что синтезируют.