Потом все коммуны почему-то съехали с квартир в полуразрушенное двухэтажное здание, готовое под снос, – то ли бывшая школа, то ли садик; мы называли его странным словом Бехзод. Какое-то время мы жили там все вместе. Здание было таким старым, что казалось, стены могут рухнуть в любую минуту. Пол и потолок тряслись даже от детских шагов; на нас сыпалась, а то и падала кусками, штукатурка. Оттуда мы так же ходили в школу во вторую смену нашим маленьким коллективом. На Бехзоде я впервые украла. Сахар Правда, в самый первый раз я украла, даже не понимая, что это кража. Нас, детей из коммуны, привели на выставку достижений народного хозяйства, и в павильоне восточных сладостей я увидела подсвеченную пиалу с прозрачными кристаллами сахара нават. С тех пор как я стала частью коллектива, у меня не было игрушек, а это выглядело сказочно. Достаточно протянуть руку – и эта сказка станет моей. Всюду висели предупреждения, что трогать экспонаты нельзя, но я, улучив момент, когда смотрительница зала отвернулась, схватила полную пригоршню этих сахарных кристаллов и только потом поняла, что спрятать их некуда. На мне был короткий летний сарафан, открытые сандалии и трусики. Недолго думая я сунула все содержимое кулака в трусы и, нелепо двигаясь, чтобы сахар не высыпался, пошла за всеми на выход. На улице же, в отличие от выставочного зала, стояла страшная жара, и буквально через несколько шагов я почувствовала, как конфеты противной липкой струйкой устремились из моих трусов вниз по ногам в сандалии. Я запрыгнула в ближайшие кусты и стала отдирать полурасплавленные кусочки от своих трусов. Никто этого не заметил. Четвертак Следующий случай произошел уже на Бехзоде. Я всегда была голодна. И я украла из общей кассы двадцать пять рублей. Открыла потихоньку шкафчик – там лежали четыре четвертака, других купюр не было. И я взяла одну. По дороге из школы (мне удалось уйти одной!) я накупила булочек и всяких сладостей – так много, что одной и не съесть. Ехала в троллейбусе, ела и наслаждалась. Но каким-то образом об этом узнали. Как обычно, всех созвали на беседу. Все встали в круг. В середине расхаживал Главный. Начал издалека: о светлом будущем, о наших задачах. Обычно, как только начиналась беседа, каждый из нас ожидал, что разбирать будут именно его. И пока не всплывало имя, все дрожали – каждый за себя. Теперь настала моя очередь. Меня вызвали в центр. Главный что-то орал. Я от страха и ужаса не понимала что. Когда он злился и орал, на его мясистом носу набухала синяя прожилка – через весь нос. (Годы спустя, разговаривая с теми, кто ушел из секты, я узнала, что многие помнят эту синюю прожилку.) Он тогда бил меня по лицу. Мне было очень больно и стыдно. Когда эта беседа кончилась, все сели ужинать. Точнее, легли: на пол стелилась длинная клеенка, на ней раскладывался нарезанный хлеб. Дежурный наливал в тарелки суп или кашу, и все передавали тарелки из рук в руки. В этот раз руки у меня дрожали, горячий суп проливался, но боли я не чувствовала. – На сколько баллов злоба? – На 8. – Расскажи, что у тебя на душе? – Не знаю…. – Не юли. Все ты прекрасно знаешь. Вон, какие глаза лживые. Кафе «минутка», или советский макдоналдс Мы всегда были голодными. Около школы было кафе «Минутка»: серое здание с голубыми полосками под крышей. На переменах мы туда бегали и доедали то, что оставалось на столах. Надо было выследить покупателя, дождаться, когда он уйдет, и успеть перехватить оставшуюся еду у уборщицы. Было очень вкусно; особенно молочные коктейли, пирожные и сосиски в тесте. Во всех столовых и кафе Советского Союза на тарелках и блюдцах было написано «Общепит», а коктейли разливали в одинаковые граненые стаканы. А во всех больницах постельное белье украшал вензель «Минздрав». Кафе «Минутка» тоже встречались по всей огромной стране, и ассортимент в них был одинаковый, что в Таджикистане, что в Сибири. Вся страна была сектой. – Сегодня у тебя был протест? – Да. – На что? – Не помню. – Вспоминай! Внешний вид Все взрослые в коммуне постоянно носили на груди значки с изображением Ф. Э. Дзержинского, подростки – комсомольские и пионерские, а мы, дети, – октябрятские. Кроме этого, очень поощрялась одежда тридцатых годов: блузки с кружевами, юбки, приталенные платья и обязательно косынки или платки на голове у женщин. Также очень приветствовались военные пилотки. Никто не пользовался косметикой и не носил украшений, разве что очень маленькие и скромные. Значок: Ф. Э. Дзержинский И гигиена, и нормальное питание всегда презирались как буржуазные предрассудки. Считалось, что тот, кто стремится к чистоте, – мещанин, и система его ценностей неправильная. Никто не придавал значения тому, моют ли дети руки, чистят ли зубы, носят ли чистое белье. Поэтому мы все всегда ходили грязными. И у всех были вши. – О чем сегодня думала? – Хотелось конфету. – И все? Больше ничего тебя в жизни не волнует? День смерти Брежнева В день, когда умер Брежнев, в городе был траур. Настала минута молчания, с улицы слышались сирены. По телевизору показывали похороны и балет «Лебединое озеро». Нас выстроили в шеренгу перед телевизором и на октябрятские значки, которые мы постоянно носили на любой одежде, повязали черные ленточки. Мы должны были плакать или хотя бы выглядеть скорбными, но один мальчик лет семи почему-то хихикнул. Юлия Викторовна, младшая дочка Главного, выхватила его из шеренги, оттащила в коридор, схватила ремень и начала жестоко избивать. Била куда попало. Он долго плакал, кричал; его поставили в угол там же, в коридоре, за дверь. Юлия Викторовна, недалекая и озлобленная, была одним из самых жестоких взрослых в коммуне. А будучи еще и дочкой Главного, она вовсю пользовалась своей вседозволенностью. Я всегда старалась держаться от нее подальше, но это было не в моей власти. За разные провинности нас часто били. Одна девочка пила чай, держала кружку рукой с отставленным мизинцем. Юлия Викторовна с размаху ударила ее по руке и по лицу. Чай пролился и обжег девочку. Нам говорили, что пальчик отставляет только «псевдоинтеллигенция», мы же должны ее истребить, а миром должен править пролетариат, рабочие люди. – О чем сегодня думала? – Ужасно, что умер наш Брежнев. Как же мы будем жить дальше? Андропов и Черненко – лучшие времена Как ни удивительно, но после смерти Брежнева, с 1982 по 1985 год, для нас настали самые лучшие, раздольные времена. Группа «вышла из тени», приобретя официальный статус и высокое положение и урвав право работать и заниматься «научной деятельностью» как в Ленинградском вычислительном центре, так и в Ленинградском институте информатики АН СССР. А в центре города, на территории Александро-Невской лавры, группа открыла официальную клинику. В нее съезжались лечиться от запоев, шизофрении, олигофрении, наркомании, а также снимать стресс и представители творческой элиты, и партийные функционеры.