– А откуда они узнают? – возразил другой, рядом. Высокий, широкоплечий, глаза щелками, поверх красной рубахи кольчуга. – Караванщик молчать будет. Я ему сейчас язык отрежу. Дальше Ерофей уже не слышал. Редко у него бывало такое, чтобы красная пелена взор застила. Пару раз в жизни, в бою. Он тогда себя не помнил. Вот и сейчас накатило. Рыча от ярости, московит бросился на ворогов. С голыми руками. Потому как все оружие в ауле осталось. Рвал и бил, кто только под руку попался. А потом получил по голове и окунулся во тьму. Когда очнулся, все тело нестерпимо болело. Залит кровью, своей и чужой. Одежда порвана. Правый глаз заплыл, еле видит, пары зубов нет. Дышать тяжко, ребра сломаны. Нога порезана, кровь на штанине. Крепко связан, только пальцами рук шевелил. Огляделся. Жугермек лежал на том же месте. Рядом, у саксаула, валялись два бандита. Бездыханные. Остальные столпились поодаль. Тот, с косичкой, обернулся. На лице ссадины. В руке шкатулка. Криво улыбнулся. Вот такой веселый человек попался. – Да ты, караванщик, хуже бешеного пса. Еле одолели. Ты что, из-за мальчишки так разволновался? А что скажешь, когда весь аул раскромсаем? Ерофей вновь зарычал. Бандит покивал. – Да, да, порубим на мелкие кусочки. И тебя заставим смотреть. Прямо сейчас. Эй, Жындыбас, положи его на коня. Узкоглазый да здоровенный, тот, что грозил язык отнять, ухватил московита. Потащил за собой, поднял, бросил, как куль с мукой, поперек седла. Поехали к аулу. Кровь прилила к опущенной голове. Ерофей висел вниз головой, смотрел назад, больше некуда. Сквозь кусты видел Жугермека. Мальчонка лежал недвижимо, уставился в землю. А потом пропал за густыми ветками. Ерофей глядел на копыта коня, на сухую землю, старался не потерять сознание от боли. По приглушенному людскому говору, собачьему лаю и дыму костров понял, что доехали до аула. Конь остановился. Ерофея стащили с седла, бросили наземь. Жындыбас поднял пленника, поставил на колени. К пришельцам сбежался весь аул. Старики стояли молча, старухи что-то шептали, наверное, молитвы. Ребятишки выглядывали из-за взрослых. Женщин и вовсе куда-то попрятали. Впереди стоял Абдикен. – Здравствуй, почтенный аксакал, – сказал тот, что с косичкой. – Рад видеть тебя в добром здравии. – И тебе не хворать, Аламай. – Кокжал очень сердится на тебя, Абдикен. Слух пошел, ты убийцу Шоны, вот этого урусута, приютил у себя. А ребята, посланные за ним в погоню, куда-то пропали. Старик кивнул. – Было такое. Этот человек, да опустит Аллах над ним свой покров, наш гость. Мы сидели с ним за одним дастарханом. – А наши люди? – не унимался человек Кокжала. Абдикен оглянулся на соплеменников. Рядом стоял Сасыкбай, с ненавистью смотрел на приезжих. Заметил взгляд Абдикена, сделал шаг вперед, сплюнул. – Эй, Аламай! Видишь вон того ишака? Я на нем корм с базара вожу. – Вижу, Саке, хорошо вижу. И что? – А иди и поцелуй его в зад. Ты спрашиваешь, что сталось с вашими шакалами? Загляни в навозную кучу, мы туда их кинули. Аламай удивился: – Какой ты смелый, Саке! А что скажешь, если мы вам горла порежем, как баранам? Жындыбас, начни с урусута. Ого, вроде обещали все до конца показать. Ну, да ладно. К Марфе и детишкам быстрее попаду, решил Ерофей. Здоровяк пхнул его ногой, наклонил. Схватил за волосы, поднял голову. Поднес к горлу лезвие кинжала. Эх, Рузи. Не получилось твою шкатулку до Чач-града довезти. Ты уж не обессудь. Ерофей закрыл глаза, приготовился умирать. – Погоди, не торопись, уважаемый, – вдруг крикнул знакомый голос. – Ты еще ишаку под хвост не заглянул. Ерофей открыл глаза. Жители аула расступились. Из-за их спин вышел Серке. В руке меч. Радостно улыбнулся, подмигнул Ерофею. – Ух ты, да у вас защитник появился, – удивился Аламай. – И не один, – густым басом ответили сбоку. Глянь, а это Тауман. Тоже вышел из толпы. На две головы выше Жындыбаса будет, на плече палица. Лезвие у горла дрогнуло. – И про меня не забывайте, – крикнули с другой стороны. Все повернули головы. На арбе возле кибитки стоял Кармыс. В руке лук со стрелой. Задорно спросил: – Как поживаешь, суровый северянин? Тебя, смотрю, нельзя без присмотра оставлять, вечно в истории вляпаешься. Ерофей промолчал, только улыбнулся. – Люди бесчестного Кокжала, – крикнул сзади молодой голос. – Сложите оружие и просите прощения. Может, тогда останетесь живы. Как ни трудно было обернуться со связанными руками и сломанными ребрами, но Ерофей справился. Посмотрел вместе со всеми на безусого Атымтая, размахивающего копьем. А рядом с юношей молча скалился Беррен, в каждой руке по сабле. – Это что такое происходит? – спросил Аламай. – Вы кто такие, тупоголовые? – Аул Абдикена под нашей защитой, – ответил Серке. – И лучше вам… – Да я тебе сейчас сердце вырву! – рявкнул Жындыбас. Один из стариков рядом с Абдикеном откинул капюшон. Молодое лицо. Крючковатый нос. Усмешка. Это же Заки. Вытянул руку. С маленьким арбалетом. Болт со звоном ударил в доспехи на широкой груди бандита. Жындыбас охнул, закачался. Глянул на пленника. Поднял руку с кинжалом, целя Ерофею в голову. С той стороны, где стоял Кармыс, свистнула стрела, вошла в глаз бандита. Почти сразу другая, в щеку. Здоровяк опустил руку, выронил кинжал. Повалился лицом вниз. – Бей их! – закричал Серке. Бросился вперед, подняв меч. И началась потеха. Ерофей кубарем покатился в сторону, от греха подальше. Мимо в гущу схватки протопал Тауман, чуть не задел палицей. Сзади вопили бойцы. Старики вокруг криками подбадривали защитников. Московит лежал на боку, пытался встать. Морщился от боли. Прямо перед ним упала голова одного из бандитов. Перевернулась, брызгая кровью, покатилась дальше. Торчащая шейная кость цеплялась за землю. Какое приятное зрелище. Надо надеяться, это тот, кто убил Жугермека. Ерофея схватили за руки, помогли встать. – Ох и помяли же тебя, Ереке, – это, оказывается, Сасыкбай подоспел. И еще пара стариков. – Ну ничего, главное жив остался. Как говорится, кто откусывает слишком большой ломоть, может подавиться. Я уж думал, все, сейчас этот верзила тебя зарежет, как ягненка. – Лучше бы зарезал, – ответил Ерофей. – Не уберег я мальчонку, Саке. Как теперь Абдикену в глаза посмотрю? И повалился заново кулем на землю. Ноги не держали. А лучше и вовсе земля поглотила бы. Все одно, лишь бы пред старейшиной и его женой не являться.