— Бодрствуют… и в сознании? — Натан посмотрел на них с внезапным беспокойством. — Простое сковывающее заклинание удерживает их неподвижными, но они слышат наш разговор. — А они спят? — спросил Натан, боясь услышать ответ. — Нет, они бодрствуют каждую секунду каждого дня. Мы не можем оказаться неподготовленными. Это оружие может стать нашим последним средством. Иксакс не могут ничего делать, кроме как стоять здесь и думать о своем долге, который когда-нибудь должны выполнить. Натан нервно шагнул назад, пытаясь осознать кошмарное положение этих трех воинов — неважно, добровольцы они или их заставили силой. Они были преобразованы магией повелителя плоти, вынуждены стоять неподвижно и смотреть перед собой — каждую секунду на протяжении пятнадцати веков. По спине Натана пробежал холодок. Сейчас эти воины Иксакс, должно быть, совершенно безумны. Сквозь прорезь в железном шлеме ближайшего воина Натан увидел блеск желтых глаз, пристально смотревших на него. Глава 21 Бэннон шел по улицам Ильдакара, погрузившись в свои мысли и ощущая груз вины, которая походила на тяжелую тележку, полную тесаного камня. Он так стискивал зубы от сдерживаемого гнева и отвращения, что его челюсти ныли. С тех пор, как он увидел, что кровожадным чемпионом арены был Ян — простодушный, беззаботный, смешливый Ян с острова Кирия, — Бэннона настолько поглотили темные воспоминания, что он едва мог мириться с самим собой. Утром, пробудившись от полного кошмаров сна, он посмотрел на свое лицо в зеркальную гладь чаши, плеснул водой в покрасневшие глаза и снова уставился на свое теперь искаженное отражение. После представления на арене он избегал Никки и Натана, хотя его друзья знали печальную историю о том, как он сбежал от норукайцев, позволив тем захватить в плен своего лучшего друга… Когда юноша покинул огромный особняк, не зная, что делать дальше, то встретил Амоса, Джеда и Брока. Наряженные в яркие цвета товарищи, смеясь и толкая друг друга, формально предложили Бэннону составить им компанию в делах, намеченных на этот день. Бэннон, однако, чувствовал себя лишним в их обществе. — Нет, спасибо… У меня другие планы на это утро. Казалось, им было все равно, присоединится он к ним или нет. Собравшись с мужеством, Бэннон решил столкнуться с одним из самых горьких моментов своего прошлого и теперь спускался по улицам в поисках тренировочных ям воинов арены. Он смотрел только вперед, ни с кем не разговаривал и не отвечал на призывы уличных торговцев и ремесленников. Возле его бедра в ножнах покоился Крепыш, а пальцы Бэннона лежали на потертой кожаной оплетке рукояти меча. Юноша не собирался сражаться, но привычное ощущение клинка под рукой придавало ему сил для того, что он должен сделать. Его терзал тот день на Кирии, когда он и Ян спустились в свою тайную бухту с приливными заводями, полными ракушек, крабов и интересных рыбок. Это было прекрасное место для игры двух любопытных мальчишек с горящими глазами, и Бэннон считал его убежищем от своего отца. Когда он бывал там со своим лучшим другом Яном, то чувствовал себя в безопасности и мог представить себе более яркий мир. Но бухта оказалась небезопасным местом. Корабли норукайских работорговцев обогнули мыс и отправили к берегу лодки. Свирепые покрытые шрамами мужчины схватили Бэннона и пытались утащить, чтобы сделать рабом. Но Ян бросился на них, дав своему другу шанс сбежать… и при этом сам попал в плен. Вместо того чтобы вернуться помочь, сражаться и спасти Яна, Бэннон убежал. Последнее, что он помнил после того, как вскарабкался на вершину обрыва и оглянулся, — отчаянный взгляд своего друга, которого работорговцы швырнули в лодку. Они уплыли с ним навсегда… Бэннон и не надеялся увидеть Яна вновь. Он полагал, его друг сгинул в какой-нибудь зловонной адской дыре. Теперь он знал: Яна привезли сюда и продали в рабство, где его научили сражаться. Бэннон припомнил кровавую ярость, овладевшую им во время битвы с норукайцами в бухте Ренда. Он убил многих обезображенных мужчин, когда всплеск гнева привел его в бешенство, которого он никогда прежде не испытывал. Должно быть, Ян, приговоренный жить и умереть на арене, сражался так каждый день. Только вчера он стоял на песке пред ликующей публикой, лицом к лицу с чудовищным двуглавым воином. Эта битва не была необычной: такова была жизнь Яна. Бэннону стало плохо. Он приложил руку к животу, пытаясь успокоить клокотавший от эмоций желудок. Он должен увидеть своего друга, должен поговорить с ним. Чего бы ему ни стоило, как бы ни пришлось умолять Амоса или властительницу и главнокомандующего волшебника, он должен освободить Яна, хотя и опоздал на много лет. Юноша приблизился к высоким стенам арены и оказался перед зверинцем с незнакомыми и смертельно опасными созданиями. В стене песчаника, на котором был построен город, было несколько входов в туннели, ведущие к темным камерам. Оттуда слышались вой, рык, шум и грубый голос главного укротителя Айвена, который кричал на животных. Доносившееся из проема густое зловоние отдавало мускусом, экскрементами и было наполнено болью. Бэннон всмотрелся в туннель и с трудом сглотнул. Ему сказали, что один из этих больших туннелей ведет к подземным тренировочным ямам — там держали и обучали бойцов арены. В больших зарешеченных загонах держали хищных зверей, которые шагали взад-вперед и были готовы наброситься на любого врага. Бэннон уставился на огромного боевого медведя, который снова и снова бросался на крепкие железные прутья. Серо-зеленые ящеры размером с небольшого дракона шипели и фыркали, плескаясь в луже нечистот на полу своего загона. В освещенном факелами широком туннеле стоял Айвен. Рядом с ним была тележка, нагруженная кровавыми кусками мяса, разрубленными толстыми костями и сваленными в кучу влажными внутренностями. На вершине горы мяса лежали две отрубленные головы яксенов. На их обмякших мертвых мордах было удивительно человеческое выражение отчаяния. Айвен поднял одну из голов за спутанные черные волосы и бросил в зарешеченное логово, в котором обитали три песчаные пумы. Когда глаза Бэннона привыкли к полумраку, он стал смотреть, как кошки сражаются за голову. Он подумал о Мрра, которая осталась за городом, и его сердце сжалось от осознания, что кошка знала, каким зловещим был этот славный город. Неудивительно, что она убежала, когда к ним направились Амос и его товарищи. На рыжеватых шкурах пум были выжжены символы заклинаний — такие же, как у Мрра… и на кожаной жилетке главного укротителя. Айвен рычал на них, словно подражая своим же пленным зверям. Он хлопнул широкой ладонью по решетке, издавая грохот: — Разорвите голову на части! Думайте о ней как о жертве — у вас будет больше еды, если вы убьете хоть кого-то на боевой арене. Трока пум смотрела на главного укротителя, и их золотистые кошачьи глаза сверкали ненавистью. Айвен согнул пальцы на левой руке и сосредоточился, явно используя дар. Пумы съежились, словно получали приказ, а затем напали друг на друга, сражаясь за уже потрепанную голову. Айвен рассмеялся. Чувствуя еще большее отвращение, Бэннон отшатнулся от зверинца и вошел в соседний туннель, прорубленный в песчанике. Он надеялся, что проход приведет его туда, где держат плененных бойцов. В двух шагах от входа в туннель, прямо за тем местом, докуда доставали косые лучи солнечного света, стояла Морасит, прислонившись к стене и наблюдая за ним. Она выглядела не слишком настороженной, но само ее присутствие было угрозой. Бэннон предположил, что никакой другой охранник и не требовался. У женщины были коротко постриженные русые волосы и темно-карие глаза. Незакрытая одеждой кожа на ее руках, животе и бедрах была украшена шрамами в виде узоров и заклинаний. Когда Бэннон замешкался, Морасит равнодушно и безо всякого интереса посмотрела на него. Она скрестила руки на полосе из черной кожи, прикрывавшей ее грудь, но ничего не сказала, вынуждая его рассказать, зачем он пришел. — Я… мне нужно увидеть чемпиона. — Хочешь сразиться с ним? — спросила она. — Вряд ли ты справишься с чемпионом. Сегодня мы не проводим бои с добровольцами. — Нет… он мой старый друг. Его зовут Ян. Я знал его, когда он был ребенком с острова Кирия. Он помнит меня. — Он — чемпион, — сказала Морасит. — Ему не нужно другое имя, а когда его победят и убьют, появится новый чемпион. У Ильдакара всегда был чемпион. — Но он мой друг, — упорствовал Бэннон. — Я просто хочу поговорить с ним. Я был там, когда… — Он тяжело сглотнул. — …когда его захватили норукайские работорговцы. Морасит фыркнула. — Ни у кого из наших бойцов нет прошлого. Теперь не имеет значения, чем они занимались до обучения. — Она посмотрела на него, желая увидеть мольбу на его лице. Но юноша не оправдал ее ожиданий и не отступил. Наконец, Морасит выпрямилась. — Но это останется на усмотрение Адессы. Я позволю тебе поговорить с ней. Надменно повернувшись, Морасит пошла по темному туннелю, ожидая, что юноша последует за ней. Бэннон поспешил за женщиной, заметив, что на ее голой спине тоже нанесены узоры заклинаний. Она была жилистой и мускулистой, и повязка на талии прикрывала ее крепкие ягодицы, при этом плотно их облегая. Ее дразнящая и соблазнительная походка излучала болезненную чувственность. Бэннон с трудом сглотнул, заставляя себя думать о Яне, запертом в этих клетках, истязаемом все эти годы, вынужденном сражаться. Жизнь его друга была кошмаром. Жизнь Бэннона начала разваливаться, когда он потерял своего друга. Он получил множество других глубоких ран. Юноша бежал с Кирии в поисках новой идеальной жизни. Он не смог ничего сделать, чтобы спасти свою убитую мать или утопленных котят, которые стали для него символом многочисленных утрат. Но, возможно, он мог как-то помочь Яну Морасит вела его через прохладные туннели в песчанике, которые перешли в широкий, хорошо освещенный грот. Несколько круглых ям в каменном полу наверняка служили тренировочными площадками. Многочисленные проходы в скалистых стенах вели к отдельным камерам с решетками, которые служили бойцам и домом, и тюрьмой. — Адесса! — крикнула Морасит. — Этот тщедушный кусок мяса хочет видеть чемпиона. Заявляет, что он его друг. Суровая наставница вышла из большой камеры, выдолбленной в каменной стене. — У чемпиона нет друзей, кроме меня. Я его наставница. Я — причина его существования. Адесса была старше и опытней молодой Морасит, стоявшей на страже. Изгибы ее тела больше ассоциировались со сжатой пружиной, чем с женственными формами. На ее лице были морщины, а темные волосы пестрели сединой. Карие глаза смотрели на него, как наконечники арбалетных болтов, нацеленные опытным лучником. Бэннон едва не дрогнул, но собрался с силами. Прикоснувшись пальцами к рукояти Крепыша, он встретился взглядом с Адессой. — Имя чемпиона — Ян. Он мой друг. Он вспомнит меня. — Затем юноша понизил голос и пробормотал: — Пресвятая Мать морей, надеюсь, он меня вспомнит. Адесса посмотрела на него с любопытством. — Смутно припоминаю, как он давным-давно сказал, что его зовут Ян. К тому моменту, как он попал ко мне, норукайцы почти выжгли в нем эту личность. Но это может быть интересно. — Ее тонкие губы сжались в жесткую линию. — Лила, возвращайся на свой пост. Я сама разберусь. Молодая Морасит бросила быстрый взгляд на Бэннона, а затем неторопливо пошла по туннелю, чтобы вернуться к своим обязанностям. Адесса повела юношу через главный тренировочный грот в боковой туннель, в котором было полно тюремных камер, закрытых решетками. — Я предоставила ему самую просторную камеру. Это право чемпиона — одна из наград за то, что он боец. — Адесса посмотрела на Бэннона и перевела взгляд на его меч. — Ты воображаешь себя воином? Он расправил плечи: — Я убил мечом многих, но только когда это было необходимо. — Убийство всегда необходимо, если борьба оправдана, — произнесла Адесса. — Однако сомневаюсь, что тебя обучили должным образом. — Меня тренировал волшебник Натан Рал. Он выдающийся фехтовальщик. — Я слышала, что он даже не волшебник, — сказала Адесса. — Чемпион — лучшее, что у нас есть. Я суровый наставник, но я горжусь им и вознаграждаю разными способами. — Тогда вы можете наградить его свободой, — предложил Бэннон. В его голосе звучала смелость, которой он на самом деле не ощущал. — Его схватили на Кирии, когда он был еще мальчишкой. Он не раб. Глаза наставницы Морасит расширились, и она едко усмехнулась: — Ты не понимаешь, что значит «раб». Его жизнь не принадлежит ему. Ею владеет Ильдакар, и он служит своей цели. Я обладаю им. Тренирую его. Вознаграждаю до тех пор, пока он меня не подведет. И тогда у нас будет следующий чемпион. — Его имя Ян, — настаивал юноша. А затем добавил: — А меня зовут Бэннон. — Имена переоценены. — Адесса остановилась перед стеной из железных прутьев, за которой была хорошо освещенная камера. Обстановка состояла из плетеного коврика на каменном полу, спального тюфяка, таза воды и ночного горшка. — Чемпион, — позвала Адесса, — к тебе посетитель. Сердце Бэннона чуть не разбилось при виде парня, лежавшего на тюфяке. Он узнал Яна во время боя на арене, но теперь он увидел своего друга вблизи. Когда чемпион сел на тюфяк и посмотрел на него, Бэннон понял, что Ян — больше не Ян. Он стал незнакомцем. — Это я, Бэннон, — хрипло сказал он. — Помнишь меня? Помнишь Кирию? Наш дом? В детстве мы были друзьями. Чемпион поднялся с тюфяка и подошел к решетчатой двери. На нем была только набедренная повязка. Его тело состояло из бугров твердых мышц и белых шрамов. Он молчал. — Я Бэннон, — снова сказал юноша, схватив прутья клетки и умоляюще глядя в глаза своего друга. — Раньше мы играли вместе, исследовали остров, работали на капустных полях. Разве ты не помнишь? Мы плескались в волнах прибоя и обыскивали лужи, оставшиеся после отлива. А потом, в тот день… — Горло Бэннона пересохло. Он вздохнул. — В тот день пришли работорговцы. — Бэннон? — спросил его собеседник, словно пробуя на вкус это слово. Он сжал зубы, голос стал тверже и мрачнее: — Бэннон. — Да, работорговцы пытались схватить нас обоих, но ты помог мне вырваться. И я… — Он не был уверен, что сможет продолжить. Воспоминания о том дне были почти невыносимы, но все же он сказал: — Я убежал, и они тебя забрали. Я тебе не помог. Прости. Мне очень жаль! — Слезы текли по его лицу. Его грудь свело судорогой, и он зарыдал. — Пресвятая Мать морей, мне очень жаль! Лицо Яна оставалось непроницаемой каменной маской. Он никак не реагировал и не узнавал своего друга. Бэннон смотрел на него сквозь пелену слез. Ему было мучительно смотреть на такое преображение. Глаза его друга выглядели мертвыми, наполненными желанием убивать. Из беззаботного мальчика с острова он превратился в беспощадного бойца.