— И вы всегда находили людей, которые готовы были кормить вас и не задерживали? — Да. Я заходил всегда только в самые бедные дома. Часто меня принимали подмастерья, которые, правда, смеялись надо мной, но не выдавали полиции. Наоборот, они кормили меня хлебом и давали добрые советы. Но я все же не мог долго вынести такой жизни, таких скитаний. День ото дня мне становилось все хуже, пока наконец где-то за Магдебургом я не остался лежать посреди дороги. От голода, упадка сил я не мог двигаться дальше и зарылся в сугроб, чтобы там окончить свои дни. Я знал, что там наверняка замерзну. И я сейчас же заснул. Я проснулся оттого, что подо мной скрипели тяжелые колеса. Над собой я увидел брезент повозки; сам я лежал на теплой соломе и был прикрыт двумя толстыми попонами. Через какое-то время с передка повозки на меня взглянуло широкое, покрасневшее от мороза лицо. Возница увидел, что я открыл глаза, и спросил: — Ты ожил, паренек? Откуда ты идешь? — Из Саксонии. — А куда направляешься? — В Америку. — Великолепно! А что на это скажет твой отец? — Ничего. У меня его нет. — А твоя мать? — Ей не до меня. Она каждый день напивается допьяна. — А чем ты, собственно говоря, занимался? — Я — сапожный подмастерье. — Как тебя зовут? — Конрад. — Хорошо! Теперь слушай, что я тебе сейчас скажу! Вот там, возле тебя, висят в корзинке хлеб и сыр: можешь поесть, сколько в тебя влезет. Потом заройся в солому поглубже и не вылезай оттуда до тех пор, пока я сам тебя не вытащу! После этих слов человек исчез. Повторять про корзинку второй раз мне было не надо. В ней я нашел половину краюхи хлеба и большую головку сыра — всю эту еду я умял без остатка. Потом я залез под попоны, зарылся в солому и быстро заснул. Когда я проснулся, была глубокая ночь. Человек, говоривший со мной днем, лежал рядом со мной в повозке, которая остановилась посреди деревни, прямо на дороге. — Парень, ты, однако, был голоден! — сказал он. — Да и спать ты горазд! Заметил ли ты, что мы несколько раз останавливались? — Нет. — Значит, ты хочешь в Америку? Ну, тогда ты попал очень кстати, потому что я тоже направляюсь за океан. Хочешь со мной? — С большим удовольствием. — Но ты же ушел без разрешения, удрал от своего хозяина! У тебя, наверное, и паспорта нет, и вообще никакого документа? — Кроме того, что на мне, ничего нет. — Слушай, а ведь это не так уж много! Но мне тебя жаль. Я выкопал тебя из снега, готов и в дальнейшем заботиться о тебе, если ты пообещаешь мне две вещи. Во-первых, ты должен меня слушать, а потом — ты никому не будешь рассказывать, кто ты такой, откуда взялся и куда направляешься. — Это я охотно выполню. — Хорошо! Тогда оставайся со мной, пока мы не попадем в Америку. Будешь называть меня братаном. Твой дедушка был братом моего отца. Ты — из Хальберштадта. Я взял тебя к себе, потому что все твои прочие родственники умерли, а со мной ты ездишь всего три месяца. Будешь говорить всегда только так, а не иначе? — Да, — сказал я. — Тогда тебе будет хорошо со мной. Значит, договорились! Пока ты спал, мы проехали через город; там я купил тебе у старьевщика ботинки и костюм. Примерь-ка! Он немного откинул брезент, чтобы стало посветлее, и я мог сменить свои лохмотья на новое платье. Потом я должен был усесться рядом с ним, и мы покатили к гостинице, где он намерен был переночевать. — Гуманный спаситель был, оказывается, возницей и занимался извозным промыслом? — прервал я его рассказ. — Да он был тем, что называют в Гарце[4] сельским возницей. — А, я представляю, что это такое. Люди едут на тяжелых повозках из страны в страну, подбирают с оказией груз и часто возвращаются на родину только через несколько лет. Своих лошадей они украшают меховыми попонами и надевают на них какие-то особенные хомуты. Это — трудолюбивые и порядочные люди, которым можно доверить целое состояние, не заботясь о его сохранности. Но ваш возница, кажется, был нечестным, по меньшей мере — с вами, потому что он сказал вам, что тоже едет в Америку, а это не могло быть правдой. Весьма вероятно, что он просто хотел вас использовать. — Правильно. Но сначала я полностью доверял ему и даже полюбил его. Он звал меня Конрадом, а я его братаном. Я кормил и чистил лошадь, спал с нею в стойле и по мере возможностей брал на себя и другую работу. За это он меня кормил, а время от времени давал какую-нибудь поношенную одежду, но больше ничего. Когда прошло несколько месяцев, а мы даже не приблизились к Америке, я, конечно, понял, что он меня обманул, но свободная жизнь мне нравилась, и я оставался у него, пока он не отправился как-то в Оттендорф. Местечко это расположено возле моря, и мечты об Америке внезапно вспыхнули во мне с новой силой, и в результате я убежал в Бремерхафен. — Без денег? — Он, конечно, думал, что у меня ничего нет, и это его успокаивало. Но за те полтора года, что при нем находился, я не раз нагружал и разгружал повозки, за что перепадали кое-какие деньги. Эти небольшие суммы я утаивал от братана и тщательно хранил их. Так вот и получилось, что я смог добраться до Бремерхафена, не нищенствуя. На долгую жизнь в городе моих денег, конечно, не хватило бы. Поэтому я сразу же спросил, как мне пройти в ближайший матросский кабачок. Я не раз слышал, что именно в подобных кабачках может представиться возможность уехать в Америку. В кабачке, куда я попал, сидело много матросов. Один из них обратил на меня внимание и стал меня расспрашивать, я рассказал ему столько, сколько посчитал нужным, а он ответил, что хочет помочь мне. Он заказал для меня еду, а потом мы пили различные напитки: ром, арак, коньяк, пунш — пока я не потерял сознание. Когда я пришел в себя, то увидел, что нахожусь в какой-то узкой норе, размером вряд ли больше собачьей конуры, и вокруг меня темно. Надо мной что-то скрипело, а подо мной журчала вода. Время от времени до меня доносились обрывки каких-то команд. Я ощупью попытался найти выход из своей конуры, но не нашел его и вынужден был остаться лежать. Самочувствие у меня было плохое, голова гудела, словно там кто-то играл на контрабасе, а все тело было разбитым. Через какое-то время, но не очень скоро, я услышал шаги, потом — скрежет отодвигаемой задвижки, сразу же за этим я увидел перед собой человека в матросской одежде, державшего в руке фонарь. Я узнал того самого матроса, с которым я накануне сидел в кабачке. Он громко расхохотался и сказал: — Ну, сухопутная крыса, выходи! Капитан хочет тебя видеть. Но говори с ним повежливей и ни в чем ему не перечь, а то он не из добряков, может и ударить. С трудом я вылез из своей норы. Позже я узнал, что провел ночь в арестантской для строптивых членов команды. Я последовал за своим «добрым другом» по двум очень узким и крутым трапам, а потом оказался на верхней палубе шедшего под всеми парусами корабля. Вокруг нас ничего не было видно — одна вода. Меня отвели на корму, где уже поджидал капитан. На нем были очень белые брюки, на голове — обшитая золотыми галунами фуражка, а лицо обрамляли огромные усы и клинообразная борода. Он взял меня за плечи, несколько раз повернул, потом проверил мои мускулы и крепость рук, осклабился, словно кошка на мышь, которую собирается вот-вот проглотить, и спросил: «Откуда ты?» И на этот, и на все последующие вопросы я, не колеблясь, отвечал только правду, потому что при одном взгляде на его физиономию ложь застывала у меня на устах. «Ты, кажется, тот еще фрукт, но тобой займутся. Я намерен взять тебя юнгой. Вот стоит боцман, которому ты будешь подчиняться. За любое неповиновение получишь порку. Ну, а теперь пошел вон!» Боцман, на которого он указал, выглядел еще ужаснее капитана. Он взял меня за руку и потащил за собой, потом дал в руки горшок с дегтем и указал на канат, который болтался за бортом судна. От меня, ни разу в жизни не видевшего моря, потребовали» чтобы я висел за бортом и мазал его дегтем с наружной стороны. Я отказался, и тогда меня привязали к доске и лупили так долго, пока я не лишился от крика голоса. Мне стало так грустно, как никогда еще в жизни не было, и это еще мягко сказано. Мы направлялись в Вест-Индию, где-то разгружались и загружались снова, но меня на берег не пускали, да к тому же запрещали общаться с каждым, кто там побывал. Потом мы пошли в Бостон, оттуда — в Марсель, затем — в Саутгемптон и наконец — снова в Америку, на этот раз — в Нью-Йорк. — Дорогой мой, зачем же вы все это терпели? — Потому что я боялся, что меня просто убьют. — Ба! Вы просто ничего не соображали. В море вы, конечно, были в безраздельной власти капитана, но в любой гавани вы могли найти возможность освободиться. — Даже если меня силой удерживали на борту? — Даже тогда. На судно ведь приезжают разные чиновники. Вам достаточно было только обратиться к одному из них, и он бы помог. — На такое я не осмелился, потому что был беглецом. Но в Нью-Йорке я все же освободился. Капитана возненавидели двое матросов, которые были поумней меня. Ночью они тайком удрали на шлюпке, прихватив меня с собой. Побег удался, и я вышел на американский берег свободным человеком. Сначала я спрятался подальше, чтобы меня не увидели ни капитан, ни кто-нибудь из его сыщиков. В день нашего побега жители города что-то праздновали и никто не работал. Я отыскал строящийся дом и забрался туда, намереваясь выспаться, потому что длительный отдых был мне даже нужнее, чем еда и питье. Проснулся я уже вечером. Я был голоден, но тем не менее продолжал лежать, потому что, во-первых, я все еще боялся капитана, а, во-вторых, мне пришла в голову мысль: не найду ли я работу на стройке. — Это вы отлично придумали. Только работа могла вас спасти. — Да, я это, пожалуй, хорошо понимал. Корабельная школа, пройденная мною, была ужасной и сломила меня. И вот я решил ждать до следующего утра. Очень рано пришли каменщики и плотники. Я обращался ко многим из них, но они не понимали по-немецки, пока наконец я не встретил пруссака, уроженца окрестностей Кенигсберга. Он представлял себе Америку страной, заполненной горами золота, и вот… стал здесь подносчиком кирпичей. Благодаря его хлопотам, я получил ту же работу. Она была нелегкой, но дело пошло. Я жил исключительно бережливо и к зиме отложил больше сотни долларов. На эти деньги я отправился в Филадельфию, чтобы там заняться своим первоначальным ремеслом. — Но вы же сказали, что ничему не выучились! — Конечно, если пользоваться понятиями наших соотечественников. Но я узнал, что такое разделение труда. В Филадельфии я поступил на фабрику, где каждый рабочий умеет выполнять всего лишь одну операцию. А для этого не надо быть опытным сапожным мастером. В течение целого года я пришивал носки. За это время я накопил триста долларов и поехал в Чикаго, чтобы там поступить точно на такую же фабрику. Там я, конечно, долго не остался. Я хотел чему-нибудь научиться, но при разделении труда это оказалось невозможным. Я встретил одного ирландца, также сколотившего небольшую сумму. Он знал страну гораздо лучше меня и предложил мне отправиться вместе с ним на Запад бродячим торговцем — они легко зарабатывают деньги. Я согласился. Мы перебрались через Миссисипи, сложили свои капиталы, закупили товары и отправились вверх по Миссури. За два месяца мы распродали все товары и удвоили свой первоначальный капитал. Были сделаны еще четыре таких поездки, пока мой компаньон внезапно не исчез, прихватив не только свои, но и мои деньги. — Ага! Тогда вы снова смогли спокойно заняться пришиванием носков к ботинкам! — Я брался за другие дела, за все, что мне предлагали, работал прилежно, но больше не смог сделать никаких сбережений. С отчаяния я подался в золотоискатели. — Чтобы ничего не найти! — Верно. Голодными мы скитались по горам, и среди нас не было ни одного вестмена. Поэтому нам страшно не везло. В конце концов на нас напали навахи. Мы едва скрылись от них, но они бы нас наверняка настигли снова, если бы мы не повстречали Виннету, который довел нас до озера Марипоза, где мы увидели вас. — Если бы вы в тот вечер рассказали мне свою историю вот так, как сегодня, то я бы дал вам какой-нибудь хороший совет, а то и помог бы делом. — Этого я не мог сделать. Мои беспрестанные несчастья запугали меня. Как мог я, оказавшийся на дне жизни, докучать Олд Шеттерхэнду! И эта робость, возможно, сослужила мне хорошую службу. Потому что, спрашиваю я себя, стал ли бы я миллионером, если бы следовал вашим советам. — Разумеется, я разделяю ваши сомнения. Скорее, я даже твердо убежден, что мне самому не удалось бы зайти так далеко. Ну, рассказывайте дальше! Что вы делали в Калифорнии? — Ремесло меня не обогатило, торговля — тем более, тогда я попытался заняться земледелием. Я нанялся слугой в одно из поместий. Хозяин вскоре полюбил меня. Дело мне нравилось, и скоро мне стали платить больше. Но однажды черт соблазнил меня сыграть в карты. Я поставил на кон половину своего годового заработка и выиграл, притом был достаточно рассудительным, чтобы закончить игру. За два года я скопил пятьсот долларов. В это самое время хозяин послал меня за покупками в Джоун-Сити, а я взял свои деньги с собой, чтобы в городе вложить их понадежнее. Там я повстречался с одним янки, предложившим мне кусок земли в верховьях реки Птичьих Перьев. Он клялся самым дорогим, что этот участок представляет собой самые лучшие земли во всей Калифорнии. Я подскочил как ужаленный. Тогда я был слугой, а мог сам стать хозяином. Сотоварищи янки тоже стали меня уговаривать, и я купил эту землю. — За сколько? — Четыреста долларов, и все наличными. — Янки и в самом деле был владельцем земли или его право на нее можно было оспорить? Вы же знаете, сколько обмана встречалось при подобных продажах. Я знаю, что не раз продавались и покупались вовсе не существующие имения. — Нет, в моем случае это было не так. Прежде чем совершить покупку, я дал документы на проверку властям. Имение это существовало в реальности, земля принадлежала самому янки, и он мог ее продавать. — А почему же он ее продавал? Если он ее так расхваливал, то уж лучше бы ему оставить эту землю себе! — Для этого у него были причины. Он любил приключения и не мог усидеть на клочке земли. — Хм! Пожалуй, здесь что-то скрывалось! — Конечно. Потому что его сотоварищи, едва была заключена сделка и я заплатил деньги, стали высмеивать меня. Они прямо сказали мне, что я купил болото, никуда не годное болото. — Болото, или по-английски «свомп»? Ага, теперь-то мы приближаемся к вашему Ойл-Свомпу! — Когда после своего возвращения я рассказал о сделке хозяину, он очень на меня разозлился. Он неохотно отпустил меня и попробовал даже уговорить меня плюнуть на это болото, позабыть о потерянных четырехстах долларах и остаться у него. Он считал, что тем самым я сохраню при себе последнюю сотню долларов, которая должна была пойти на дорогу, а потраченные деньги я очень быстро накоплю у него вновь. Но я не пошел на это. Раз уж я купил землю, то я хотел по крайней мере увидеть ее, хотя бы на это и должны были уйти последние деньги. Итак, я отправился в дорогу, а вскоре встретил и спутника. Им оказался сын одного немца по фамилии Аккерман, разбогатевшего в Сан-Франциско и купившего лесной участок в верховьях той же реки, поблизости от моего болота. Потом отец поехал туда, чтобы построить в своем имении лесопильный завод. Он уже начал понемногу заниматься заготовкой леса, но позднее объем работ должен был значительно возрасти. Дела пока удерживали его сына в Сан-Франциско. Покончив с ними молодой человек теперь отправился вслед за отцом. Так мы и встретились в дороге. Он бывал в тех горах, но только однажды, да и то ненадолго. Он посмотрел мою карту и план, покачал головой и сказал: «Я вижу, что вы стали нашим ближайшим соседом, и не могу вас ничем обнадежить. Вы действительно купили болото. Конечно, за такую цену вы приобрели очень большой участок, но он ни на что не годится, совсем ни на что». Это было плохим утешением. Когда мы добрались до его отца и тот обо всем услышал, он подтвердил слова своего сына: «Вы владеете большой котловиной, которая целиком занята болотом, а окружена она голыми неплодородными скалами. Самое большее, что вы там найдете — это несколько отдельно стоящих кустов. Что поделаешь! Вы свои деньги выбросили на ветер». Я был в полном расстройстве: «Тогда я хочу по меньшей мере увидеть это болото. Это ведь станет единственным, что я могу с него получить». И тогда старший Аккерман ответил: «Конечно, единственным. Отдохните сегодня у меня, а утром поедете, и, если вам будет угодно, я поеду вместе с вами». На следующее утро мы отправились в путь. Сын его тоже поехал с нами. Долго мы ехали через густой хвойный бор, который принадлежал Аккерману и был почти неисчерпаемым источником сырья для его лесопильного завода. Потом путь пошел между голыми скалами, среди которых внезапно открылась широкая котловина, имевшая весьма неприглядный вид. Перед нами лежало болото, одно сплошное болото. На краю его виднелось несколько кустов. Потом шли заросли тростника, а за ними — мох, буро-зеленый болотный мох, перемежавшийся лужицами воды. Каждое второе растение здесь было погибшим, а животные совсем покинули эти печальные места. — Вот оно, ваше владение! — сказал старший Аккерман. — Выглядит оно так удручающе, что я, сколько раз ни появлялся здесь, сразу же поворачивал обратно. — Дальше, на ту сторону болота, вы, пожалуй, не забирались? — Нет. — А я очень хотел бы перебраться туда, чтобы посмотреть, как участок выглядит с той стороны. — Естественно, так же точно, как здесь. Это же понятно с первого взгляда.