— Да я и не собираюсь их принуждать. Мы отправимся туда вдвоем, а парни останутся здесь, где их присутствие принесет нам пользу. — Мой брат считает, что они должны шпионить за Плейером? — Да. Он обязательно вернется, хотя и будет очень осторожным. Меня он не узнал, а значит, не догадался, что мы приехали сюда с какой-то враждебной целью. Он посчитает встречу с нами случайностью и не поскачет сразу же к источнику, чтобы рассказать о ней сообщникам. Конечно, тебя он боится, а значит, вернется украдкой, чтобы посмотреть, здесь ли ты или уже ускакал. Если он нас больше не увидит, то сразу же почувствует себя увереннее, и оба мимбренхо смогли бы за ним наблюдать, чтобы узнать, что он делает здесь, на опустошенной асиенде. — Может произойти и так, как сказал мой брат. Они могут наблюдать за ним, не спуская глаз, но осторожно и незаметно, чтобы он не заметил их. Когда мы вернемся из Уреса, они могли бы нам сообщить, где он скрывается, а мы схватим его и заставим рассказать все, что мы хотели бы знать. Стало быть, Виннету был согласен со мной. Мальчишкам мимбренхо мы не должны были говорить о своем решении, но, принимая во внимание их юность, дали им необходимые указания. Мы оба, Виннету и я, дали нашим коням напиться из ручья, а потом, даже не отдохнув, отправились в Урес. Дорога мне была известна: я уже однажды здесь проезжал. Пока было светло, мы скакали так быстро, как только могли, а когда стало темно, мы дали коням отдохнуть часа три или четыре, пока не взошла луна, и тогда мы снова тронулись в путь. Благодаря выносливости наших коней мы достигли своей цели к полудню следующего дня; однако других нагрузок мы им не могли дать, потому что вороные были так изнурены, что по окраине городка они шли спотыкаясь, а мы, сильно проголодавшись, спешились перед первой же встретившейся нам таверной. Как жалко она ни выглядела, но мы смогли получить там вино и тортилью[75] для себя, кукурузное зерно и воду для коней. Об оплате счета мне не надо было беспокоиться. Правда, кошелек у меня был пустой, но у Виннету всегда были при себе если не деньги, так золотой песок или самородки, так что в его обществе, пожалуй, нельзя было попасть в затруднительное положение. Но куда же теперь идти, чтобы найти Мелтона и асьендеро? Излишний вопрос! Кто в пустыне умеет отыскать нужного человека, тому нетрудно и в городе с девятитысячным населением найти двух людей, которые, будучи чужестранцами, наверняка обратили на себя внимание местных жителей. Мне и в голову не пришло долго спрашивать да искать. Позаботившись о лошадях и проглотив лепешку-тортилью, мы с Виннету направились прямо к моему приятелю чиновнику, у которого я уже бывал во время своего предыдущего посещения города. Полицейский, в тот раз наставлявший меня, снова слонялся без дела перед присутственным зданием, а когда мы вошли в помещение, то снова увидели возлежащую в гамаке сеньору. За нею, как и тогда, отдыхал тоже в гамаке ее супруг, но сегодня рядом с ним был подвешен третий гамак, в котором, к моей радости, сидел собственной персоной асьендеро, куривший тонкую сигару и безмятежно покачивающийся. Он, казалось, чувствовал себя очень уютно в обществе курящей дамы. Когда он увидел, что мы вошли, то вместо приветствия закричал, обращаясь ко мне: — Per Dios![76] Этот немец! Что вам здесь надо? Я полагал, что вы находитесь в плену у индейцев! Но я вижу, что вас освободили? — Вы тоже были в плену, — ответил я, — но я тоже вижу вас на свободе. Благодаря каким обстоятельствам это произошло? — Если бы не сеньор Мелтон, я и сегодня бы пребывал в неволе, а может быть, был бы уже мертв. Угрозами о будущих наказаниях он нагнал на краснокожих такой страх, что они нас отпустили. За вас тоже кто-нибудь вступился? — Да, но это был мой нож. — Как это понимать? — А понимать это надо так, что я сам себя освободил. Заступник, вроде Мелтона, мне не нужен, да я и не мог бы благодарить его за освобождение. Вообще говоря, вы сильно заблуждаетесь, считая, что чем-то ему обязаны. Я предостерегал вас в свое время, и мое тогдашнее мнение оказалось полностью справедливым. — Наверное, сеньор, вы хотели сказать полностью несправедливым. Со мной Мелтон обошелся как честный человек, а после того, что он для меня сделал, я прямо заявляю, что вы до сих пор его оговариваете, хотя я вам однажды за это уже сделал выговор! — Хотя вы этого типа назвали честным человеком, но он величайший негодяй. Вы действительно считаете честным поступком то, что он подговорил индейцев напасть на поместье и сжечь его? — Я не верю, что все это сделал Мелтон. Однажды вы уже произносили при мне свои обвинения, а так как мое тогдашнее к ним отношение, кажется, не возымело на вас действия, я теперь убедительнейшим образом докажу вам, как несправедливы вы были к почтенному человеку. Мало того, что вы без приглашения ворвались в поместье — вы стали вмешиваться в мои дела и давать мне советы, которых я совершенно не просил от вас. Скажу вам только одно, чего вы, конечно, еще не знаете, а именно: Мелтон купил у меня асиенду. — Но я об этом уже знаю! — Ах, так? Вам уже сообщили? И тем не менее вы осмеливаетесь подозревать этого сеньора! И вы не считаете, что он совершил благородный поступок, купив поместье? — Благородный? Почему же это? — Вследствие причиненного краснокожими ущерба имение обесценилось. Необходимы огромные деньги и очень много времени, чтобы опять привести его в прежнее состояние. Я сразу стал бедняком, и ни один человек в мире не дал бы мне за асиенду ни сентаво[77]. А доброе сердце этого господина было тронуто моим бедственным положением, и он, когда мы снова стали свободными, предложил купить у меня поместье. — Понятно! И вы были очень обрадованы таким исключительным добросердечием? — Бросьте шутить! С его стороны это был действительно благородный поступок, так как он заплатил мне сумму, какую не сможет вернуть с асиенды в течение десяти лет! Я бы сказал, что для этого потребуется двадцать, нет — тридцать лет! Так долго он будет вкладывать в поместье свои трудовые деньги, не получая ни одного сентаво прибыли. — А можно ли мне спросить, сколько он дал? — Две тысячи песо! С такими деньгами я могу начать новое дело, тогда как на разоренной асиенде я бы умер с голоду! — Покупка уже оформлена по закону и не может быть больше расторгнута? — Нет. Да я был бы глупейшим человеком, если бы таил в себе такие мысли. — Он заплатил две тысячи песо? — Да, сразу же после того, как мы обговорили цену. — Так, значит, это произошло не здесь, в Уресе, после оформления сделки, а раньше? — Да, раньше, сразу же после нашего освобождения. И притом в звонкой золотой монете. И вот это самое обстоятельство — то, что он заплатил, хотя имение еще по закону не принадлежало ему, является блестящим доказательством его доброго сердца и его честности. — Хм! Я предпочел бы ему лично сообщить свое мнение о его добром сердце и его честности. Надеюсь, он еще здесь? — Нет, вчера он уже уехал. — И вы знаете куда? — Разумеется, на асиенду. Значит, вы должны отправиться именно туда, если хотите лично ему засвидетельствовать свои извинения за плохие о нем отзывы. — И вы уверены, что он находится на асиенде? — Да. А куда же ему еще ехать? Он решил немедленно начать восстанавливать поместье. — Для этого в имении отсутствует самая малость: там абсолютно ничего нет, все разрушено. Значит, весьма правдоподобно, что именно из города он должен был доставить туда все необходимое? — А что там нужно? — Прежде всего — рабочие. — Они у него есть. Ваши соотечественники, которых я выписал из Германии; они же находятся там. — А инструменты? Ваши же, похоже, все сгорели. А к этому еще нужны семена, большие запасы провизии, потому что сейчас там ничего не осталось, каменщики, плотники и прочие мастеровые: надо ведь строить новые здания. Да нужно еще много чего. И все это он прихватил с собой? — Я о таких вещах его не спрашивал, так как это меня не беспокоит, потому что асиенда мне не принадлежит. Я только знаю, что он уехал. — И сразу после оформления сделки? — Сразу же. Он не желал терять ни часа. — Он уехал один? — Конечно! Я вообще не понимаю, какое вы имеете право задавать столько вопросов? И для чего это вам все знать, а мне отвечать? Разумеется, вы сюда приехали за другим, и я вынужден попросить, чтобы вы оставили меня в покое! Он отвернулся от меня, что должно было означать его полное нежелание иметь со мной дальше какое-нибудь дело. Естественно, я не удержался и ответил: — К сожалению, я не могу оставить вас в покое. Я оказался здесь именно для того, чтобы разыскать вас и переговорить с вами об этом деле. В этот момент вмешалась рассерженная дама: — Это же невежливо, бесцеремонно! Вы слышали, что дон Тимотео больше не хочет ни знать вас, ни слушать, значит, вам следует удалиться. — Вы заблуждаетесь, сеньора. Дон Тимотео выслушал меня. Если вам стало скучно, то вы можете покинуть помещение. — Мне покинуть помещение? Что вы себе позволяете! По вашему разговору, да и по всему вашему поведению видно, что вы немец, варвар. Дон Тимотео — наш гость, и мы заботимся о том, чтобы он чувствовал себя у нас, как дома. Я здесь хозяйка и приказываю вам немедленно покинуть это помещение! — Тогда, пожалуйста, скажите-ка мне любезно, что это за помещение. — Об этом можно прочесть на двери, и я полагаю, что вы это сделали. Или вы не умеете читать? Этому бы я не удивилась. — Тогда я позволю вам разъяснить, что я, очень даже может быть, могу читать лучше, чем все находящиеся в этой комнате. Сейчас я нахожусь в служебном помещении вашего супруга. Вам здесь делать нечего, как, пожалуй, и мне, но я пришел сюда к нему на прием. И если кто из нас двоих имеет основания попросить другого удалиться, то такое право принадлежит именно мне. Я видел, что она в ответ на такое замечание готова была возмутиться, но ей удалось овладеть собой, и, выразив ко мне величайшее презрение, она обратилась через плечо к своему супругу: — Выгони сейчас же этого человека вон, немедленно! Тогда правитель Уреса выполз из своего гамака, подошел ко мне, встал в надменную позу, призванную внушить мне уважение, и сказал, указывая при этом на дверь: — Сеньор, не хотите ли вы немедленно выйти? Или мне надо посадить вас в тюрьму за неповиновение? Прежде чем я успел ответить, Виннету быстро шагнул вперед, схватил чиновника под руки, приподнял его, отнес к гамаку, бережно положив туда, и сказал: — Мой белый брат может лежать здесь и спокойно подождать, пока мы не закончим говорить. А его белая жена должна молчать, когда говорят мужчины. Место скво среди ее детей, а не в совете взрослых мужчин. Мы пришли говорить с асьендеро, и он должен нас выслушать, желает он того или нет. Если кто хочет выдворить нас отсюда, пусть попробует. Вот здесь стоит мой белый брат Олд Шеттерхэнд, а я — Виннету, вождь апачей, имя которого известно и в Уресе! Конечно, его знали здесь, потому что едва он произнес последние слова, как дама, несмотря на оскорбление, нанесенное апачем ей и ее мужу, воскликнула совсем другим тоном, чем прежде, в разговоре со мной: — Виннету! Вождь апачей! Знаменитый индеец! Известный всем краснокожий! Возможно ли, правда ли, что перед нами именно он? Апач был слишком горд, чтобы отвечать на ее слова; он словно их и не расслышал; поэтому за него ответил я: — Да, сеньора, это он. А теперь вы, несмотря на некоторые странности нашего поведения, которые вам в самом деле могут не нравиться, разрешите остаться здесь и довести начатое дело до конца. Если же вы против этого, то рискуете быть вынесенной Виннету и посаженной прямо на мостовую, как только что он усадил вашего супруга в гамак. Здесь она всплеснула руками и восхищенно воскликнула: — Оказаться в руках Виннету! О, что за приключение! Весь город будет говорить об этом и помрет от зависти! Я согласна на это! — А я вам, сеньора, не советую. Есть разница, носят ли вас на руках или вышвыривают на улицу. Лучше молча приглядитесь к моему краснокожему другу, чтобы потом расписывать его своим подружкам! Это самый полезный совет, какой я вам могу дать. Но если только вы снова заговорите, то сразу же лишитесь возможности находиться рядом с ним. Она раскурила новую сигару и опять улеглась в свой гамак с таким видом, словно оказалась в цирке, где вот-вот публике будет показано величайшее чудо в мире. Ее достопочтенный супруг теперь, когда он узнал, кто его так энергично переместил, казался ничуть не обиженным, а с видимым удовлетворением разглядывал индейского вождя. Что касается асьендеро, то ему, как, впрочем, и супружеской паре, имя Олд Шеттерхэнда ничего не говорило, но о Виннету они слышали так часто и много, что одно имя заворожило их. Теперь асьендеро даже не думал о том, чтобы требовать нашего ухода.