— Он погибнет! — вырвалось у вождя. — Сейчас раздастся выстрел, и воин упадет! — Нет, — возразил я вождю. — Его не убьют. — Так ты думаешь, что ему дадут вырваться наружу, через кольцо оцепления? — Его возьмут в плен, точно так же, как я захватил тебя самого. — Но он будет защищаться и поднимет шум! — Ничего у него не выйдет. Ты же знаешь, где стоит Виннету. Юма, если он будет идти в том же направлении, что и прежде, то пройдет близко от него, и апач схватит его так же, как я поступил с тобой. Смотри! Все случилось так, как я предсказывал. Юма беззаботно шел вперед. Потом мы увидели, как за ним с быстротой молнии вынырнул апач; столь же мгновенно оба исчезли. Их скрывала трава, где мы не могли их видеть. Но короткое время спустя Виннету снова поднялся, он схватил пленника и исчез с ним за деревьями. — Он… он его одолел! — выдавил из себя Большой Рот. — И притом в полной тишине, так что твои люди ничего и не заметили! Ты видишь, как у нас все отлажено. И тем не менее я был бы рад, если бы твой воин успел поднять шум. — Почему? — Потому что тогда мы бы все уже могли решить. Зачем нам долгое ожидание? Я бы дал сигнал к атаке. И тут я поднес два пальца ко рту, словно хотел свистнуть. Тогда вождь юма быстро, так быстро, как только мог, заговорил: — Стой! Не делай этою! Подожди еще немного! — С чего это? Вам ведь не избежать своей судьбы. — А вдруг? Ты сам говорил об этом, когда мы ехали к мимбренхо. — Что-то не припомню. Конечно, я сказал это только для того, чтобы вождь еще больше разволновался. Он же с настоятельной просьбой в голосе продолжал: — Ты не мог этого забыть, ты должен был помнить об этом! — И что же я тогда сказал? — Ты потребовал от меня быть правдивым! — Правдивым? Ах, вот что! Но когда я, наконец, доберусь до правды, это не сможет никого спасти, потому что ты не хочешь выполнить то, что я тебе предложил. — А что это такое? — Призвать своих воинов сложить оружие и сдаться. Он пристыженно посмотрел в землю. Я умышленно загонял его в тупик, добавив: — Тебе же говорили достаточно ясно, что на рассвете ты должен быть готов к этому, но ты нас высмеял. Утро еще не занялось, а ты уже изменил свое мнение. Поэтому я могу рассчитывать и на другие перемены — я тебе не верю. Я полагаю, что за твоими словами скрывается какая-то хитрость, и дам сигнал: пусть начнется бой. — Подожди, хоть немного еще подожди, послушай, что я скажу тебе! — Говори, но только быстрее! У меня нет желания бесполезно тратить с тобой время. — Есть ли гарантия, что вы пощадите моих воинов, когда они сложат оружие, и смогут ли они снова получить свободу? — Скажу прямо: такая возможность есть. — А мне тоже сохранят жизнь и выпустят на свободу? — Это гораздо труднее. Твои люди менее виновны, чем ты. Твои злодеяния так велики, что для твоего спасения должно произойти нечто чрезвычайное. К тому же Сильный Бизон не помилует тебя ни в коем случае, ни при каких условиях. К нему ты можешь просто не обращаться. — А к тебе и Виннету? — Ну, это надо подумать. Возможно, что-то получится. — Возможно, всегда — только возможно! Кончай скорее, перестань меня томить! Если ты произносишь слово «возможно», то должен и думать об этой возможности! — Это, конечно, верно. Я хотел бы знать всю правду, всю подноготную о твоих связях с теми бледнолицыми, которых зовут Мелтоном и Уэллером, о том, почему по их желанию ты совершил нападение на асиенду Арройо, о том, какие намерения у них относительно белых переселенцев. Готов ли ты все это мне рассказать? — А ты готов спасти меня за мои откровения? — Если это будет в моих силах, то да. — Тогда я расскажу тебе все, что ты хочешь знать. — Хорошо! Стало быть, я стану задавать тебе вопросы, на которые ты будешь отвечать в строгом соответствии с истиной, а потом… — Не сейчас, не сейчас! — живо прервал он меня. — Теперь для этого нет времени. Если проснется еще кто-нибудь из моих воинов, то вряд ли он поведет себя так же спокойно. Если он поднимет шум, то проснутся остальные, а тогда ваши воины начнут в них стрелять. — Пожалуй, это верно! — А если мимбренхо увидят кровь, то будет намного труднее, чем сейчас, спасти нас, если это вообще окажется возможным! — В этом я тоже убежден, — хладнокровно заметил я. — Поэтому торопись! Прежде всего постарайся предотвратить кровопролитие! Потом я тебе все расскажу. Клянусь тебе! — Твоей клятве я поверю только в том случае, если ты подтвердишь ее трубкой мира. — Но у нас на это нет времени! Трубку мира мы можем раскурить позже! — Вполне возможно, но сейчас я могу лишь с большим трудом тебе поверить. Подумай, как тяжело мне будет добиться твоего освобождения, когда Сильный Бизон станет противиться этому изо всех сил! — А ему и знать не надо, что ты ночью развяжешь нам путы. — Хм! Может быть, так я и сделаю, потому что, будучи христианином, чувствую глубокое отвращение к смерти даже самого злостного своего врага. — Тогда поспеши, не заставляй меня больше ждать! Не надо больше слов! Поторопись. Он оказался куда более торопливым, чем я это предполагал; пришлось несколько сдержать его порыв: — Но прежде я должен совершенно определенно знать, на что мне можно рассчитывать. Ты хочешь, чтобы я тайно выпустил тебя и твоих людей, а за это обещаешь, что они сдадутся потом добровольно? Правильно ли я тебя понял? — Ну, ясное дело! — Ты еще должен рассказать мне возможно подробнее всю правду о тех двух бледнолицых, чтобы я смог разобраться во всех их планах? — Да, клянусь тебе в этом! Однако я хочу, чтобы и ты сдержал свое слово! Ты в самом деле освободишь нас? — Я всегда держу слово. — Тогда мы договорились, и теперь ты можешь прямо приступить к действиям, чтобы предотвратить убийство моих воинов. — Я сделаю это, но только при том условии, если у тебя нет тайных мыслей. — Моя душа свободна от всяких коварных мыслей. Спаси же нас! — Тогда иди к Сильному Бизону и Виннету, скажи им, что ты хочешь отправить к своим воинам посыльного с приказом. — Ты думаешь, что я должен отправить к ним посланца? Ему воины вряд ли поверят, я должен сам пойти к ним! — Сам? На это я не могу пойти. — Ты должен согласиться, если серьезно намерен спасти меня и моих людей! — Я должен? Заметь себе, что Олд Шеттерхэнд никогда не бывает должен! Я обещал тайно освободить тебя, но не говорил, что позволю тебе отправиться к твоим воинам. — Тогда ты не сможешь нас освободить, потому что мои воины будут слушать только меня и ни за что не поверят словам посланца. — Ну, не я же, а ты сам виноват в том, что твои воины не будут слушаться переданного им приказа вождя. Ты должен был внушить им больше уважения и почтительности к себе, больше послушания! У него, разумеется, не было каких-нибудь скрытых мыслей, когда он настаивал на том, чтобы самому отправиться к соплеменникам. Теперь он увидел, что я неумолим, и пошел на уступки: — Как можешь ты требовать, чтобы мои воины подчинились какому-то мимбренхо! — А разве ты единственный юма, которого мы взяли в плен? Воин, которого мы захватили вместе с тобой, ехал с нами вместе и видел весь наш отряд. Двое часовых, плененных мною, прошагали вдоль всей внешней стороны наших постов и знают, стало быть, почти так же хорошо, как ты, что юма погибнут, если только вынудят нас взяться за оружие. Если я пошлю эту троицу в ваш лагерь, а ты передашь с ними свой приказ, то им несомненно поверят. Если же нет, то я свое дело сделал и не несу никакой вины за то, что так много юма пойдут на смерть. — Хорошо, я согласен; веди меня к троим сторожам!