Марченко я встретил совершенно случайно. Я мчался по лестнице вниз, он поднимался мне навстречу. – Товарищ Марченко, какая встреча, а я про тебя только вспоминал! – Здравствуйте, товарищ старший лейтенант… – Он как-то незаметно оказался сбоку от меня, хотя только что мы стояли лицом к лицу. Не совсем так, лицо интенданта было на уровне моего живота. Но в сторону он сместился мгновенно. Наверное, есть какие-то специальные курсы для снабженцев, на которых учат вот так, быстро уворачиваться, даже если угрозы еще никакой нет. – Да не спеши ты, вопросик у меня к тебе, – сказал я, хватая его за ремень. – Скажи-ка, дорогой товарищ, а как так получилось, что у моей жены есть твой номер телефона и она знает, что тебе можно по нему звонить? – Так я это… – с видимым облегчением ответил Марченко, видать, грешки побольше за ним имеются, – номер телефона Вере Андреевне еще здесь, в управлении дал, она записала, я сказал, что может звонить в любое время, мало ли что по хозяйству понадобится… Для пользы дела, как говорится… – Слушай, Марченко, – осенило меня, – а куда можно собаку пристроить? А то бесхозная же остается. – Ничем не могу помочь, – с видимым сожалением ответил техник-интендант второго ранга. Наверное, вот такое участливое выражение лица они тоже на специальных курсах осваивают. – Была бы служебная, куда ни шло, а так… Сами понимаете, время такое. * * * Ночью и не спали вовсе. Какое там спать, тут бы надышаться напоследок одним воздухом с любимой, запомнить запах складочек ее кожи и прикосновение волос, звук ее голоса! Эх, не могу я про любовь, простите, но поверьте, от меня будто часть тела, да что там тела, души моей собирались отнять. Как представлю себе, что уже утром моя рыжая сядет в самолет и улетит за тысячу верст в далекую Москву, аж волком выть хочется! Уж не знаю, что там на душе у нее было, она молчала, но, видать, тоже не праздник, всплакнула пару раз, видел. Собрались, вышли на улицу в потемках. У подъезда чернел силуэт «эмки». Гриша заметил нас, вылез из кабины, взял у Веры вещмешок. Даже дверцу заднюю открыл перед ней. Комфронта у Охрименко дверь открывал самостоятельно. И Эмилия Карловна, помнится, очень даже равноправно вместе с мужским полом самостоятельно располагалась в машине, водителя тогда это не волновало никак. Тронулись. Григорий даже машину вел мягче, что ли, трясло совсем не так, как обычно. И на скорости это не отражалось. До Узина ехать километров семьдесят, при очень большой удаче часа полтора, а так – и все два, если не больше. Но Охрименко вел машину как самолет, не обращая внимания на помехи. По крайней мере, объезжал он их так, будто их и не было. Уж не знаю, что там у него со зрением было, но темнота для нашего шофера проблемой не была ни разу. Мы с Верой сидели сзади, взявшись за руки. Время от времени она прижималась ко мне теснее и шептала на ухо всякие нежности, от чего я просто таял. Так и дорога до аэродрома пролетела совсем незаметно. – Готовьтесь, сейчас потрясет, – заговорил молчавший до сих пор Охрименко. – Это дорога до аэродрома, тут километров пять, наверное, но ужас просто какой-то. Хорошо еще, дождей не было, а то тут, если грязь расквасит, то считай, пропало, и танк утонет, не только наша «эмка». Почти рассвело, так что дорога, состоящая, казалось, из одних рытвин и ям, была хорошо видна. По ней, наверное, и не ездили уже, разбивали обочину. Через пару километров параллельно нам протянулась узкоколейка, наверное, от какого-то заводика. По ней, понурив голову, брел какой-то военный, время от времени сбиваясь с шага на шпалах. – Подвезем? – спросил Охрименко. – А то ему еще километра три по путям плестись. – Конечно, – ответил я. – Отчего же не подбросить? Пешеход остановившуюся машину заметил, сбежал вниз с насыпи. – Здравствуйте, – заглянул он в стекло возле водительской дверцы. – А то я иду, иду, на этих шпалах все ноги посбивал. А дорога сами видите… лучше по железке. – Садитесь, товарищ младший лейтенант, – сказал Охрименко и кивнул на сиденье рядом с собой. Молоденький парень, лет двадцати, наверное, а если и старше, то не намного, быстро обежал машину и запрыгнул на переднее сиденье. – Еще раз доброе утро, – сказал он. – Вчера отправили с донесением на ночь глядя, вот и пришлось в потемках добираться. Слово за слово, пока доехали, познакомились. Младшего лейтенанта звали Егором Саблиным, был он в меру разговорчив, поведал, что летает на СБ (других самолетов в 138-м полку и не было) и заодно командует комсомольской организацией, собирается в партию вступить. – Сколько боевых вылетов? – поинтересовался я. – Пока два, – покраснел Саблин. – Но обещают чаще выпускать. Военлет в подробностях рассказал о своих подвигах, пообещал, что даст еще немцам прикурить. – Ой, Петя, смотри! – Вера дернула меня за руку. С одного из деревьев сорвалась рыжая белка-летяга и ловко спланировала на соседнюю сосну. – Их тут полно, – подтвердил Саблин. – Одно мучение с ними. – Это почему же? – удивился я. – Постоянно лезут на территорию части, а охрана из БАО и так вся на взводе из-за немецких диверсантов. Уже несколько раз стрельба просто так поднималась. Смотрит часовой – в кустах кто-то шебуршится, и давай палить. Понабрали крестьян по объявлению…. Один раз целого лося завалили. Нам потом неделю котлеты из его мяса девчата из БАО подавали на ужин. Вкуснятина! На подъезде мы сначала увидели Узин. Довольно-таки большое село, по крайней мере, издалека мне так показалось. Сам аэродром был гораздо ближе. Егор попросил остановиться там, откуда ему было бы поближе идти, и показал нам на стоявший чуть поодаль Ли-2. Или он еще ПС-84? Не помню, когда их переименовали. – Вот это ваш, вчера прилетел. Спасибо, что подвезли! На самом аэродроме все было скромненько. Три ангара, несколько хлипковатых с виду домиков, казарма. Все, что только можно, накрыто маскировочной сеткой. В транспортник что-то грузили; с того места, где мы остановились, чтобы высадить Егора, видно не было. Еще минута – и мы приехали. Стоявший у трапа военврач первого ранга, грузный мужчина в возрасте сильно за пятьдесят, обрадованно шагнул навстречу Вере, не обращая на нас внимания. – Наконец-то, Вера Андреевна, я уже переживать начал! Доброе утро! Через полчаса вылетать, а вас все нет. – И вам доброе утро, Николай Дмитриевич, – ответила Вера. – Познакомьтесь, это мой муж, Петр Николаевич. Военврач кивнул, не глядя на меня, и пошел от нас к самолету. Наверное, на его начальственном языке это значило, что он милостиво разрешил какому-то старлею, случайно оказавшемуся мужем Веры Андреевны, попрощаться с этой замечательной женщиной. – Все, Петя, уезжай, – сказала рыжая, обняв меня. – А то я сейчас рыдать начну. Помни только, что я тебя люблю. И… спасибо тебе за все! – Она быстро поцеловала меня в губы, оттолкнула слегка и пошла, не оборачиваясь, к трапу. Я тоже не люблю все эти сырости при прощании, так что, запрыгнув на заднее сиденье «эмки», захлопнул дверь и бросил Григорию: – Поехали, нечего нам здесь больше делать. – Эх, хорошая у тебя жена, Петя, – с легкой завистью в голосе сказал Охрименко. – Сразу видно, что для тебя. Вот прямо без щелочки и зазора. Редко такое бывает. – То-то я смотрю, ты копытом землю рыть начал, как ее увидел, – улыбнувшись, сказал я. – И дверь открыл, и вещи подал, и вез как царицу. – Дурак ты, Петя, – обиженно ответил Гриша. – Я ж уважение показать, а не абы что! – Спасибо тебе за уважение и добрые слова, – попытался я успокоить его. – Сам видишь, весь на нервах, вот дурь всякая и лезет. – Ладно, давай, ложись там, покемарь, пока едем, – немного помолчав, сказал Охрименко и прибавил газку, от чего наша «эмка» еще сильнее затряслась на грунтовке. * * * Как ни странно, пристроить Пирата удалось практически мгновенно. Хорошо известно, что от бдительных соседей не удается скрыть даже самый тихий пук, не говоря уже о более громких вещах. Вечером, буквально через несколько минут после моего прихода, в нашу дверь тихонечко постучались. Скорее, даже поскребся кто-то, робко и несмело. Я открыл, для чего мне пришлось переступить через разлегшееся на половину прихожей тело Пирата, который на стук если и среагировал, то совсем незаметно. На пороге стоял сосед, алкоголик Миша. Вымытый, свежевыбритый (на подбородке остался приклеенный на место пореза небрежно оторванный кусок газеты) и даже в чистых, хоть и мятых, темно-синих диагоналевых брюках. – Здравствуйте, – произнес он и замолчал, уставившись в мои сапоги. – На выпивку не дам, я же говорил, – сказал я и собрался закрыть дверь. – Нет, товарищ старший лейтенант, я не про то! – выпалил он. – Я в завязке, правда, вот верите, после нашего разговора ни капли! Я по поводу собачки, Пирата! – Что там не так с нашим псом? – Нет, нет, ничего! – поспешно замахал руками Миша. – Вы извините меня за мое поведение, ну, тогда, как я в дверь ломился. Просто я… услышал, что хозяйка ваша уехала… вот, такое дело… а вы же на службе день при дне… а Пират ваш, получается, один все время… Отдайте его мне, пожалуйста! Я же собаководом на службе был, я ж их люблю, вот поверьте! Вы не смотрите, товарищ старший лейтенант, я ж не всегда такой был… Просто… одно к одному… собаку мою, Ладку, на службе японцы подстрелили, я… ну как водится, бухлом глушил. Домой приехал, вроде очухался, а тут жена возьми да и помри… роды тяжелые… Я и дал слабину… А Пирату вашему со мной хорошо будет, вот увидите! – Наверное, надо у Пирата спросить, – подумав, сказал я. – Особенно насчет такого дела, как новый хозяин. Я оглянулся. Наглый мешок с блохами стоял прямо за мной и, похоже, был рад возможности уйти в свободное плавание. По крайней мере, он вовсю лыбился, глядя на пьяницу, а хвост его мотался из стороны в сторону с такой силой и частотой, что, подключи к нему динамку, наверняка электричества хватило бы на весь наш дом. – Пойдешь ко мне? – спросил Миша, садясь на корточки. Песель шагнул вперед, оглянулся на меня на миг и пошел к проклятому алкашу! Больше в мою сторону даже глаз не скосил! А ведь сколько тушенки было скормлено гаду! Ладно, не особо много той тушенки на него пошло, но все равно! Черная неблагодарность, дорогие друзья! Пират ему чуть глаз не вылизал от радости, представляете? Миша встал, погладил пса по голове, виновато улыбнулся и пошел вниз по лестнице, сопровождаемый гнусным предателем. На самом деле я, хоть и взгрустнул немного, но рад был, что удалось пристроить собаку. Все лучше, чем просто оставить пса на улице. Да и Миша этот, может, за ум возьмется. Потому что выпивать сейчас ой как недешево будет, особенно под немцем. * * * А потом понеслось. Не служба, а марафонский бег. Что днем, что ночью командующий носился по частям и проводил множество совещаний в управлении фронта. По примеру Аркаши я домой ходить перестал. Да и что там делать? На стены посмотреть? Белье постирать и у нас можно организовать, поесть что придется, поспать в машине, пока едем или пока Михаил Петрович совещания проводит. Как-то незаметно, по капельке, но обстановка не совсем совпадала с тем, что было в той жизни. Там на день позже отошли, там держались вместо того, чтобы отходить. А в иных местах – наоборот. Но общая картина от этого не менялась. Точно так же держались зубами на Днепре, да и Гудериан с фон Клейстом никуда не делись. Надвигалась та самая большая задница, застила собой всю Украину. А я все никак не мог улучить момент для того, чтобы дать совет, который сможет перевернуть все в нашу пользу. Ждал подходящий момент и старался не утонуть в текучке. А повседневные заботы затягивали не хуже болота. Иной раз я даже не помнил, какое сегодня число. Только и грел душу конвертик с письмом от Веры, в котором она прописала, где живет, да в каких краях ее можно найти, случись мне оказаться рядом. Двадцать пятого июля, уже вечером, Кирпонос вызвал меня в кабинет и сказал: