Как ему следует продолжить? — Твоей скорби нужно положить конец. Хорошо. Кстати, он предпочитал то же. — Это делает тебя слабым. Парис провел языком по своим зубам. — Как будто ты один можешь упрекать меня в слабости. Сколько раз ты поддавался Гневу? Бесчисленное количество раз. И в скольких из этих бессчётных случаях можно винить Богов? Только в одном. Когда демон берет над тобой верх, ты теряешь весь контроль над своими действиями. Так что не будем добавлять лицемерие в список твоих грехов, ладно? Он не обиделся. К сожалению, претензии Париса были неоспоримы. Иногда Гнев завладевал телом Аэрона, и он летел через весь город, разрушая все на своем пути и, вселяя в них ужас. В этих случаях Аэрон знал, что происходит, но не мог остановить резню. Не то чтобы он всегда хотел остановить эту кровавую резню. Некоторые люди заслуживали того, что получали. Но он ненавидел терять контроль над своим телом, словно он был лишь марионеткой. Или обезьянкой, которая танцевала по команде. Когда он был доведен до такого состояния, он презирал своего демона — но не настолько, насколько он презирал себя. Потому что с ненавистью, он также познал гордость. В Гневе. Чтобы совладать с ним требовалась сила, а сила ценна в любом виде. Но все же. Любовь-ненависть — это так волновавшая его решающая схватка. — Возможно не понял, но только что ты доказал мою точку зрения, — сказал он, возвращаясь обратно к разговору. — Слабость рождает разрушения. Без исключений. В случае Париса, траур был просто предлогом для безумия. И такое увлечение может оказаться фатальным. — Какое отношение это имеет ко мне? Какое отношение это имеет к тем людям внизу? — предположил Парис. Настало время взглянуть на ситуацию более масштабно. — Те люди. Они стареют и их сердца отсчитывают последние удары. — И? — И дай мне закончить. Если ты влюбишься в одну из них, то в лучшем случае сможешь провести с ней часть века. Возможно, если болезнь или несчастный случай не постигнут её. Но целый век ты будешь наблюдать как она увядает и умирает. И ты сможешь думать только о том, что проведешь остаток своей бессмертной жизни в одиночестве. — Так пессимистично. сказал Парис — и эта была не та реакция, что ожидал Аэрон. — Ты понимаешь это, как век потери того, кого не можешь защитить. Я вижу это, как век наслаждения великим даром. Дар, который поможет отдохнуть от вечности. Поможет? Бред. Абсурд. Когда ты теряешь что-то ценное, воспоминания о нем становятся поистине мучительными напоминаниями о том, что ты никогда не сможешь обладать этим снова. Эти воспоминания лишь добавляют проблем, они разрушают тебя, Парис… — Аэрон с трудом подбирал слова — ….вместо того, чтобы делать тебя сильнее. Доказательство: то, что он чувствует к Бадену, хранителю демона Недоверия и его лучшему другу. Давным-давно он потерял человека, которого любил больше, чем мог бы любить кровного брата, и теперь, каждый раз когда он был один, он представлял Бадена и размышлял о том, что могло бы быть. Он не желал этого для Париса. Забудь. Время быть более безжалостным. — Если ты так не восприимчив к потерям, почему же до сих пор оплакиваешь и скорбишь по Сиенне? Луч лунного света ударил в лицо Парису, и Аэрон увидел его безжизненные, стеклянные глаза. Очевидно, что он пил. Снова. — У меня не было века с ней. Всего лишь несколько дней вместе. Безжизненный тон. Не останавливайся теперь. — А если бы ты получил сто лет с ней прежде, чем она умерла бы, тогда бы ты смирился с её смертью? Пауза. Он так не думал. — Достаточно! — Парис ударил кулаком по крыше, и все здание содрогнулось. — Я больше не желаю об этом говорить. Слишком плохо. — Потеря — это потеря. Слабость — это слабость. Если мы не позволим себе привязываться к людям, мы не будем волноваться, когда они покинут нас.