Кое в чем Катя очень неправа, хоть и не может этого знать. Она совсем не бедная. Афера, которой я не горжусь и о которой предпочел бы забыть, сделала из моей Замарашки одну из самых богатых женщин столицы. Она так любила меня, что, не глядя, подписала все, поверив моему «Это просто приложения к брачному контракту». Я избавился от финансового груза, который было бы очень проблематично объяснять официальным органам, которые только то и делают, что копают: сначала под моего отца, потом под меня. Я должен рассказать ей. Тем более, когда еще будет такой подходящий случай? Даже честно подбираю правильные слова, хоть это ни хрена не просто: сказать женщине, что играл с ней в любовь только ради того, чтобы повесить на нее добытые очень грязным способом миллионы. И что если кто-то копнет поглубже, она может сесть очень надолго. Не так-то просто найти слова, чтобы признаться любимой женщине, что использовал ее как громоотвод. — Ты меня задушишь, — жалобно посмеиваясь, мурлычет где-то у моего плеча Катя, и я поздно соображаю, что сжал ее слишком сильно. — Катя, нам нужно… У меня звонит телефон. Это, блядь, уже ни хрена не смешно. На экране имя чертовой журналистки, так что приходится отодвинуться, чтобы Катя случайно не увидела то, что может ее огорчить. Пытаясь включить в мозаику новые факты, рассказанные женой, начинаю видеть всю эту историю в еще более интересном ракурсе. Я слишком хорошо прятал «грязные деньги», чтобы какая-то не самая въедливая журналистка, которая сколотила карьеру на сортирных скандалах, вдруг втерлась в доверие игроков Высшей Лиги. В таких кругах не принято сливать информацию даже о самых ненавистных конкурентах, потому что тех, кто отбился от стада, клеймят «кормом» и рвут на куски без жалости. Если, конечно, раньше этого не сделают мастодонты, которые используют все наши подставные фонды, чтобы отмывать деньги от продажи того, о чем не принято говорить вслух даже наедине с собой. Я сбрасываю звонок, но сука Витковская набирает снова. И так несколько раз подряд, буквально вынуждая выключить звук, потому что у Кати снова волнение на лице, хоть она и пытается скрыть его за улыбкой. Неужели я мог спутать ее с кем-то в кафе? Но ведь она сказала, что это — она. Хоть это и чертов каламбур, от которого у микросхем моего мозга появляются громко орущие о пощаде рты. Или она тоже — часть плана? Главная фигура в игре по сведению с ума и так конченного психа? Глава сорок вторая: Кирилл Глава сорок вторая: Кирилл Уже ночью, когда Катя засыпает после успокоительного чая, который по особому рецепту готовит моя домработница, а на часах уже около полуночи, я набираю номер Витковской. Она отвечает сразу, как будто все это время просидела с телефоном в руке и знала, что я позвоню даже посреди ночи. Конечно, сука знала. Потому что держит меня за яйца, хоть и делает это очень неумело. Если бы я был таким, как мой отец, то давно решил эту проблему вполне известным способом, но я никогда не хотел быть похожим на этого человека, и в некоторой степени только благодаря моей детской обиде журналистка с длинным носом до сих пор жива. Никак не из моего страха быть разоблаченным или человеколюбия. — Неделя давно прошла! — вместо ответа истерично верещит в трубку Витковская и я, морщась, отодвигаю телефон от уха на расстояние вытянутой руки. — Ты понимаешь, что мое терпение уже давно иссякло? Я начинаю думать, что ты не хочешь решать проблему мирным путем! Она так орет, что слышно, наверное, даже за дверью. Интересно, почему меня, эмоционального импотента, считают уродом и дегенератом, а тупую бабу, орущую на меня так, словно я ее законный муж — нормальной? — Рот закрой, — говорю спокойно, когда в ее бессвязном потоке, который даже не пытаюсь понять, образовывается пауза. — Еще раз скажешь что-то громко или мне покажется, что это громко — я перестану играть в хорошего мужика. — В хорошего мужика, который не хочет в тюрьму за финансовые махинации? — язвит она. — Ты записываешь? — Глупый вопрос, конечно она записывает. Но я хочу, чтобы и она понимала — все ее фокусы и уловки я просчитал на ход вперед. Жаль, что не больше, но теперь я обязательно подумаю над этим вплотную. — Я просил мне не названивать. — Ты знаешь, что моя информация может стоить тебе не только состояния, но и свободы. — У тебя всегда есть «какая-то информация». — Тянусь за сигаретой, закуриваю, хоть обычно стараюсь не делать этого в доме. Но уже похуй, каким-то образом суке Витковской удалось задеть меня за живое. — Надеюсь, что-то новое? Я просил подавать к завтраку суточных младенцев? Она издает громкий театральный вдох. — Слушай, Ростов, на твоем месте я бы не добавляла проблем к тем, которые уже есть. — На твоем месте я бы забыл этот номер. — Дым приятно плещется в легких, успокаивает и беззубым ртом нашептывает, что пора бы прекращать носиться с детскими обидами и начать решать проблемы пропорционально их важности. Я должен защитить Катю от всей этой грязи. И от правды, которая ее убьет. А вместе с ней камнем на дно пойду и я, только добровольно и осознанно. Хоть только сейчас мне вдруг по-настоящему стало хотеться жить. — Я не буду с тобой разговаривать по телефону. — Я выпускаю струйку дыма прямо в динамик, представляя, что это — нос поганой журналистки. Я бы с удовольствием срезал с него кончик, а потом нашинковал весь, пласт за пластом, пока лицо Витковской не превратиться в безносую маску. — А я больше не буду звонить! — снова орет она, и на этот раз я спокойно кладу трубку. Все-таки пора сделать то, что «пора» было уже после первой попытки шантажа. Всего один звонок, но на этот случай у меня спрятан другой номер телефона, который я использую только в самых крайних случаях. Точнее, использовал всего пару раз и постоянно испытывал противное чувство вины, как будто где-то рядом вдруг появлялся труп моего отца и с ухмылкой говорил, что я все равно стал таким, как он. Вернее, плохой и бракованной версией его. На всякий случай выхожу из дома, чтобы наглухо исключить возможность быть услышанным. После Катиного приступа паники и ее рассказа о выходке Малахова вряд ли она обрадуется, что я до сих пор поддерживаю связь с этим человеком. Просто моя маленькая Золушка слишком невинная и чистая душа, чтобы понять, почему в жизни каждого Ростова должен быть свой Малахов. Он видит мой номер, сбрасывает и перезванивает сам, как обычно. — Нужно встретиться и поговорить, — говорю коротко и без лишних любезностей. Хорошо, что в моей жизни есть хотя бы дин человек, перед которым можно не корчить эмоциональное существо, но плохо, что этот человек — он. — Через два часа. — Буду ждать вас в сквере, — так же официально отвечает он, называет перекресток на самом отшибе города и кладет трубку, не прощаясь. И очень вовремя, потому что через минуту на крыльце появляется Катя с раскрытым зонтом, бежит ко мне и, встав на цыпочки, словно Пятачок из детского мультика, пытается прикрыть меня от дождя. Надо же, я и не заметил, что моросит. — Катя, сама намокнешь же. — Притягиваю ее к себе слишком сильно, не рассчитав, какая она маленькая и сейчас особенно беспомощная. Забираю у нее зонт и пытаюсь представить, какой была бы жизнь, если бы Лиза тогда не зашла в тот книжный, не забыла так сумочку и Катя не выбежала следом. — Давай планировать детскую? — предлагает она и доверчиво заглядывает мне в глаза, совсем как котенок, который думает, что перед его носом не захлопнут дверь. — Это не мужское занятие, но мы могли бы… сделать что-то вдвоем. Как раньше. — Катя тушуется, поправляет волосы и с улыбкой добавляет: — Наверное, как раньше. — Мне нужно уехать на несколько часов, — стараясь изобразить положенное раскаяние, отказываю я. Мне совсем не хочется оставлять ее одну, но Витковская стала слишком большой проблемой, чтобы и дальше делать вид, будто ее нет. — А завтра до обеда буду дома. Можно попробовать. Катя расстроена, но перспектива переноса — лучше, чем отказ. Она забыла об этом, но в прошлом я слишком часто отказывал ей. Хотя бы теперь нужно перестать делать те же ошибки. Глава сорок третья: Катя Глава сорок третья: Катя — Мне нравится бежевый, — я выбираю один из картонных стикеров на большом круглом развороте, который принесла дизайнер по оформлению. — Подойдет и мальчику, и девочке. Кирилл сидит рядом и рассеянно кивает, очень плохо делая вид, что ему не все равно. Сегодня заседание совета директоров, на котором будет решаться вопрос о его временном отстранении от управления холдингом и, скорее всего, вопрос решится не в пользу моего мужа. Он понимает это, но ничего не может сделать, потому что скандал с высказыванием Лизы за прошедшую неделю не утих, а разгорелся с новой силой. Она дала еще одно интервью, в котором рассказала, как маниакально он относился к людям, с которыми жил под одной крышей, и как разрушил ее собственный брак. Я не помню всех правил жизни высшего общества, но точно знаю, что никто не хочет ввязываться в скандалы. И никто не хочет вести дела с человеком, которого уже заклеймили «недееспособным» со всех федеральных каналов. Особенно рьяно старается тот, который, как я знаю, принадлежит бывшему мужу Лизы, который Кирилл в свое время подарил ему, чтобы бездельник мог заниматься хоть чем-то и содержать семью. — Я немного устала, — говорю, прикладывая ладонь ко лбу, и дизайнер быстро сворачивает свои образцы. — Я пришлю вам эскизы, как только они будут готовы. Профессионала видно издалека: она точно знает, что иногда уйти нужно быстрее, чем собраться по армейской команде «Подъем!» И как только в гостиной остаемся мы вдвоем, Кирилл устало откидывает голову на спинку дивана. — Если сейчас это все не вовремя… — Я знаю, что не вовремя, но, когда затевала все это, была уверена, что совместное планирование в самом деле нас сблизит, и я смогу вспомнить те дни, когда мы были счастливы. — Все хорошо, — Кирилл натянуто улыбается, бросает взгляд на часы и, едва коснувшись губами моей щеки, уходит наверх. Когда он уезжает, я набираю номер Лизы, надеясь, что она ответит. Это чистой воды безумие, но я не могу сидеть сложа руки, пока моего мужа разрывают на части за грехи, которых он не совершал. Она не берет трубку, а через полчаса перезванивает сама, начиная разговор с холодного: — Ты все вспомнила? Решила поболтать по душам?