— Тогда, джентльмены, приносите ее сюда. Мне бы хотелось взглянуть на ребенка, к которому все так настойчиво стремятся. Уверяю вас, здесь, в семье, которая больше всех печется о здоровье, она будет в безопасности. Норрис и Венделл снова переглянулись. Разве можно сомневаться в том, что здесь Мегги будет куда лучше, чем и грязной лачуге Хепзибы? — Роза никогда не простит, если мы примем такое решение без нее, — проговорил Норрис. — Она больше всех тревожится о ребенке. Ей и решать. — Вы наделяете семнадцатилетнюю девушку слишком большой властью. — Пусть ей всего семнадцать, сэр, но она заслуживает уважения. Ведь, несмотря на все трудности, Роза выжила сама и сумела поддержать племянницу. — Вы станете рисковать жизнью ребенка, доверяя ее суждениям? — Да. Стану. — Тогда, господни Маршалл, ваша собственная рассудительность вызывает у меня сомнения. Нельзя доверять простой девице, когда дело касается такой серьезной ответственности! Стук в дверь заставил всех троих обернуться. В комнату вошла обеспокоенная Элиза Лакауэй. — Олдос, у вас ничего не случилось? — Heт, нет. — Гренвилл тяжело вздохнул. — Просто у нас завязался горячий спор. — Тебя слышно наверху, именно поэтому я и спустилась. Чарлз проснулся и будет очень счастлив увидеть друзей. — Она взглянула на Венделла и Норриса. — Он хотел убедиться, что вы не уйдете, не поговорив с ним. — У нас и в мыслях такого не было, — возразил Венделл. — Мы очень надеялись, что ему захочется увидеть гостей. — Он отчаянно нуждается в гостях. — Идите. — Гренвилл бесцеремонно махнул рукой, выпроваживая молодых людей из комнаты. — Наша беседа окончена. Грубое прощание брата с гостями заставило Элизу поморщиться, но, провожая Норриса и Венделла из гостиной на лестницу, она воздержалась от пояснений. Вместо этого Элиза стала говорить о Чарлзе. — Он хотел спуститься вниз, чтобы увидеть вас, — сообщила госпожа Лакауэй, — но я настояла на том, что он должен остаться в постели, поскольку еще плохо держится на ногах. Чарлз едва начал выздоравливать и еще слишком слаб. Они добрались до самой верхней ступеньки, и Норрис в очередной раз взглянул на портреты Гренвиллов, висевшие в коридоре второго этажа, окинул взором галерею картин, изображавших людей как молодых, так и старых, как мужчин, так и женщин. На одном из полотен он узнал Чарлза — юноша стоял у письменного стола в щеголеватом костюме. Его левый локоть с небрежным изяществом опирался на стопку книг, а кисть руки, та самая кисть, которой больше нет, спадала на кожаные корешки. — А вот и твои друзья, мой дорогой, — объявила Элиза. Они увидели, что Чарлз очень бледен, но, несмотря на это, лицо его расплылось в улыбке. Культю левого запястья он осмотрительно спрятал под одеялом. — Раскаты дядюшкиного голоса были слышны даже здесь, — заметил Чарлз. — Похоже, внизу состоялся чрезвычайно оживленный спор. Пододвинув стул, Венделл уселся возле постели: — Знай мы, что ты уже проснулся, поднялись бы к тебе раньше. Чарлз попытался сесть на кровати, но его мать возразила: — Не надо, Чарлз. Тебе нужно полежать. — Матушка, я лежу вот уже несколько дней, и это мне опостылело. В конце концов мне все равно придется подняться. Элиза быстро подперла его спину подушками, когда Чарлз с болезненной гримасой подался вперед. — Так как ты себя чувствуешь, дружище? — осведомился Венделл. — Болит все так же сильно? — Только когда морфий перестает действовать. Но я стараюсь не допускать этого. — Чарлз с трудом выдавил усталую улыбку. — И все же мне лучше. Можно взглянуть на дело с другой стороны. Теперь мне уже не придется извиняться, что я не выучился играть на фортепиано! — В этом нет ничего смешного, дорогой мой, — вздохнула Элиза. — Матушка, вы не станете возражать, если я немного побуду наедине с друзьями? Мне кажется, я не видал их целую вечность. — Будем считать, что это признак твоего выздоровления. — Элиза поднялась. — Джентльмены, прошу вас, не утомляйте его. Я проведаю тебя чуть позже, дорогой. Чарлз подождал, пока матушка выйдет из комнаты, а затем раздраженно вздохнул. — Боже, она меня подавляет! — Тебе и вправду лучше? — спросил Норрис. — Дядюшка говорит, симптомы хорошие. Со вторника у меня ни разу не было лихорадки. Нынче утром меня осматривал доктор Сьюэлл и остался доволен раной. — Взглянув на перевязанное запястье, Чарлз добавил: — Он спас мне жизнь. При упоминании имени доктора Сьюэлла ни Венделл, ни Норрис не произнесли ни слова. — Ну а теперь расскажите мне последние новости, — попросил Чарлз, радостно глядя на друзей. — Что там происходит? — Нам не хватает тебя на занятиях, — проговорил Норрис. — Обморочного Чарли? Неудивительно, что по мне скучают. На меня всегда можно положиться — рядом со мной любой будет выглядеть умником. — Время лежания в постели можно потратить на учение, — предложил Венделл. — Когда вернешься на занятия, будешь самым большим умником из всех нас. — Ты ведь знаешь, что я не вернусь. — Конечно, вернешься. — Венделл, — спокойно обратился к другу Норрис, — человечнее будет сказать правду, ты так не считаешь? — По правде говоря, все это к лучшему, — заметил Чарлз. — Я в любом случае не смог бы стать доктором. И это всем известно. Я никогда не проявлял ни таланта, ни интереса к медицине. Все дело было в дядюшкиных чаяниях, дядюшкиных надеждах. Я не похож на вас. Счастливчики, вы всегда знали, кем хотите стать. — А кем хочешь стать ты? — поинтересовался Норрис. — Спроси у Венделла. Он знает. — Чарлз указал на своего друга детства. — Мы оба состояли в Литературном клубе Андовера[8]. Ведь не только его одолевают всплески поэтического вдохновения. Норрис издал удивленный смешок: — Ты хочешь стать поэтом? — Дядюшка не смог смириться с этим раньше, зато теперь ему придется. И почему я не вправе выбрать литературную жизнь? Посмотрите на Джонни Гринлифа Уиттиера[9]. Некоторые его стихи уже снискали успех. А этот малый, писатель из Салема, господин Готорн[10]. Он всего на несколько лет старше меня, но я готов побиться об заклад — Натаниэл очень скоро сделает себе имя. Почему бы не заняться тем, чем пылко увлечен? — Чарлз бросил взгляд на Венделла: — Как ты это назвал однажды? Тягой к перу? — Пьянящей радостью авторства. — Да, верно! Пьянящая радость! — Чарлз вздохнул. — Но при таком занятии вряд ли можно сколотить состояние. — Я почему-то сомневаюсь, что тебе есть нужда беспокоиться об этом, — сухо возразил Венделл, окидывая взглядом хорошо обставленную спальню. — Трудность в том, что дядюшка считает, будто стихи и романы — просто легкомысленное развлечение, не имеющее особого смысла. Венделл сочувственно кивнул. — Мой отец тоже сказал бы нечто подобное. — И у тебя ни разу не возник соблазн пренебречь его мнением? Наперекор ему выбрать жизнь литератора? — Но у меня нет богатого дядюшки. К тому же мне вполне нравится медицина. Она меня устраивает. — Ну а меня она никогда не устраивала. И теперь дядюшке придется с этим смириться. — Чарлз бросил взгляд на свою культю. — Нет ничего бесполезнее однорукого хирурга. — Эх, зато однорукий поэт! Из тебя получится невероятно романтическая фигура. — И какая женщина прельстится мною? — горестно проговорил Чарлз. — Теперь, когда я лишился кисти? Протянув руку Венделл сжал плечо друга: — Чарли, послушай меня. Любая женщина, заслуживающая твоего знакомства, стоящая твоей любви, не обратит ни малейшего внимания на то, что у тебя нет кисти. Скрип половиц возвестил о возвращении Элизы. — Джентльмены, — проговорила она, — думаю, ему пора отдохнуть. — Матушка, мы просто разговариваем. — Доктор Сьюэлл не велел тебе напрягаться. — Пока я напрягаю только один орган — свой язык. Венделл поднялся: — В любом случае нам пора идти. — Подождите. Вы так и не сказали, зачем приходили к дядюшке. — О, без особой причины. По поводу этой вестэндской истории.