– Иногда приходилось. – Но это же огромный риск, – поднял брови Фалько. – Очень опасное дело. Со своих олимпийских высот Баярд одарил его снисходительным взглядом: – Жизнь вообще опасное дело. – Ну да, конечно… И я восхищаюсь, что вы отыскали в ней самую опасную сферу. Признаюсь вам, что всегда завидовал людям действия. Баярд принял очередной комплимент невозмутимо, однако высокомерия в его потеплевшем взгляде стало чуть меньше. – Бывают такие моменты в истории, когда бездействие – преступно. – Согласен с вами и симпатизирую вашим усилиям… Однако у каждого из нас свои резоны видеть происходящее так, как видит. – И каковы же они у вас? Фалько положил нож и вилку на край тарелки и слегка откинулся на спинку стула. Он делал вид, что с большим трудом подбирает слова. – Сердце мое – с Республикой. Однако насчет моих земляков иллюзий не питаю. Монархию они уже свергли, первую республику разрушили, загубят и нынешнюю… Скажу вам честно – дикие мавры Франко и наемники из Легиона страшат меня не больше, чем малограмотные уголовники, которые называют себя кто анархистами, кто коммунистами. По обе стороны фронта у меня остались могилы расстрелянных родственников и друзей. – Вы были в Испании после переворота? – спросил Баярд. – Нет. – С тех пор многие ошибки удалось исправить. – Ну, вот когда исправят все, я и переменю свое мнение… А до тех пор предпочитаю наблюдать издалека. – Начо кое о чем умолчал, – не растерявшись, пошел импровизировать Кюссен. – Он вовлечен в испанские дела куда сильней, чем говорит. И движением бровей укорил Фалько за ложную скромность. – Это к делу не относится, Гупси. – Еще как относится. Не в его привычках бахвалиться, но несколько недель назад он внес очень щедрый вклад в дело Республики. – Ну, довольно, довольно… – Санитарные машины, – торжествующе произнес Кюссен, словно это все разъясняло. – Выделил значительную сумму на покупку санитарных машин! Баярд взглянул на Фалько с внезапным одобрением. Слова австрийца удивили его и обрадовали. – Вот как… Это делает вам честь, – сказал он и обернулся к Эдди: – А? Как ты считаешь, дорогая? – Разумеется. Фалько взял свой бокал и приподнял его, глядя на Баярда: – Как я уже говорил, мне известно, чтó вы делали в Испании. Известно и про знаменитую эскадрилью, и про ваше героическое участие в борьбе испанского народа. И я вас благодарю от всего сердца. Надеюсь, у нас еще будет случай об этом поговорить. – С удовольствием. – Если смогу быть вам чем-нибудь полезен, я – с радостью… Фалько выпил под одобрительным взглядом Кюссена, и следом выпили все. – Превосходно, – сказал австриец, слегка похлопывая себя по животу. – Мы можем сегодня ближе к вечеру посмотреть работы Эдди… Они прекрасны, они скандальны, они невероятны. Теперь Фалько глядел на женщину. Та по-прежнему молчала, не сводя с него изучающих синих глаз, которые ничего не выражали, но все же что-то как будто таили в самой глубине. – Ни минуты не сомневаюсь. Фалько нравилась залитая весенним сиянием Сена, где по набережным прогуливались фланёры и покачивали бедрами женщины, впервые в этом сезоне надевшие светлые платья, нравились бульвары под сенью платанов. Простившись с новыми знакомыми – договорились встретиться в шесть вечера в галерее «Энафф», – пройдясь немного в оживленной толчее по левому берегу вдоль ларьков букинистов, торговавших старыми журналами, книгами и гравюрами, он поглядел на часы и вошел в «бар-табак», купил у кассирши жетон и набрал телефонный номер. – Это месье Жибер? – Вы ошиблись номером. – Я договорился о встрече с ним в половине пятого, – настаивал Фалько. – Повторяю – вы не туда попали. – Простите. Дал отбой, снова взглянул на часы, вышел на улицу и неторопливо зашагал на угол улицы Юшетт, где возле книжного магазина Жибера Жёна находилось кафе. По дороге несколько раз переходил с одной стороны улицы на другую, спустился на станцию метро «Сен-Мишель» и снова вышел наружу, пока не убедился, что слежки за ним нет. И наконец, добравшись до кафе, где в этот час было не слишком людно, занял столик в глубине террасы под полотняным навесом, сев спиной к стене. Так ему были видны улица и прохожие. Связник появился в условленный час – в 16.10 (Фалько, назначая встречу, подразумевал, что она произойдет на двадцать минут раньше названного времени). И оказался человеком средних лет: утомленное лицо, тонкие усики, зачесанные назад волосы с глубокими залысинами. Лихорадочно блестящие воспаленные глаза. Изысканные манеры противоречили непрезентабельному облику – он был в мятом коричневом костюме в полоску, с шейным платком вместо галстука. Без шляпы. На вид – конторский служащий невысокого ранга. Он уселся на плетеный стул за соседним столиком, вытянул ноги и заказал кофе. И оказался так близко к Фалько, что они едва не соприкасались плечами. Тесно стоявшие столики в парижских кафе облегчали негласные контакты. – Вы «Голуаз» курите? – спросил Фалько. – Нет, «Житан». – Как к вам обращаться? – Меня устроит «Санчес». – Хорошо. Назвавшийся Санчесом выложил на столешницу синюю пачку сигарет и коробок спичек. Пальцы левой руки у него пожелтели от никотина. Фалько взял сигарету, прикурил, а спички спрятал в карман. И стал рассеянно наблюдать за прохожими. Через мгновение сосед произнес негромко: – Там телефонные номера и адреса контактов. Кроме того, мне приказано подготовить несколько боевых ребят, причем непременно французов. – Это необходимое условие, – лаконично сказал Фалько. – А почему не испанцев, позвольте полюбопытствовать? Тут есть наши. Толковые парни. Умелые и надежные. – Надо постараться, чтобы никто не связал франкистов с тем, что мы готовим. – А что мы готовим? Я ведь даже не знаю, чем вы тут заняты. Я не жалуюсь, поймите… Выполняю приказы. Но я не ясновидящий – так уж вышло. – Понимаю. Но подробности смогу сообщить лишь дня через два. Санчес ненадолго задумался. – Ну, есть один подходящий… Ветеран войны, требует, чтобы к нему обращались «майор Вердье». Руководит парижской группой кагуляров[23]. – Слышал о таком, – кивнул Фалько. – Тогда можно не объяснять, что это за птица. Фалько в самом деле знал об этой тайной организации ультраправых радикалов и антисемитов. Эта остервенелая публика не гнушалась самой тяжкой уголовщиной и люто ненавидела Народный фронт и Испанскую Республику. – Вердье в случае надобности сможет нас поддержать, – добавил Санчес. – Он это делал уже не раз. И все оставалось шито-крыто. Кагуляры нас время от времени, так сказать, прикрывают. Только неизменно просят не слишком это афишировать. – И чем же мы расплачиваемся за их содействие? – Итальянским оружием, которое ввозим через Марсель. Надо будет – и сейчас сделаем им выгодное предложение. Они знают, что мы держим слово. Они замолчали, когда к ним приблизился официант с подносом, на котором стояли кофе с молоком и стакан воды для Санчеса и бутылочка минеральной для Фалько. – Как обстоят дела сейчас? – спросил тот, когда официант ушел. Санчес собрался было ответить, но тяжко закашлялся. Справившись с приступом, прижал к губам платок и сейчас же спрятал его в карман. Слишком поспешно, отметил Фалько. – Для нас довольно благоприятно, – наконец ответил Санчес. – Переезд республиканского правительства в Валенсию привел к отставке их посла и всех его людей. Вся сеть красной разведки в Париже развалилась. На вкус Фалько, французская сигарета была слишком едкой. Он погасил ее в пепельнице с логотипом Дюбонне. – Восстановят скоро? – Не думаю. Так или иначе, она и раньше работала отвратительно. – Да уж знаю… – А теперь и совсем из рук вон, – продолжал Санчес. – Посол смылся, оставив стотысячную дыру в бюджете миссии и не заплатив своим французским и испанским агентам. Разведчики, работавшие под дипломатическим прикрытием, денег не считали, швыряли их направо и налево, благо не свои, а казенные. Платили огромные суммы за сведения, которые легко найти в любой газетенке за пятнадцать сантимов. В посольство валом валили все проходимцы и жулики Европы, предлагая недостоверную информацию и сомнительные поставки оружия и урывая за это самые лакомые куски из секретных фондов.