Она так счастлива, сейчас, здесь – зачем этот проклятый стук?! Не выдержав, Марш медленно перевернулась на живот и встала на четвереньки. У нее кружилась голова, но она все еще была счастлива. Стук стал громче и чаще. Наверное стучат в дверь. Кто вообще стучит в двери, есть же датчики? Марш знала, кто мог стучать. Она зажмурилась. Прислушалась. Вставать не хотелось – ползти гораздо удобнее. … Ну что за утро, все, все не так! Бесси сначала звонила в дверь и махала руками, чтобы датчики ее засекли, а потом стала стучать – может, у Марш что-то сломалось. Как батареи. А может, она спит и не слышит. Бесси не любила никого будить, но Освальд сказал, что вопрос буквально жизни и смерти, и она ему поверила. А Марш не открывала, и это было так плохо, так страшно, что хотелось плакать. Она так перепугалась, что не заметила, как дверь отъехала в сторону. Марш стояла на пороге и смотрела сверху вниз. Бесси ее только по повязке узнала, все лицо серое, и глаз тоже серый. А линза – красная, круглая – прилипла к щеке. Марш стояла, морщась, словно ей было больно от света в коридоре. В ее комнате было совсем темно, только экраны на столе что-то показывали, часто мигая то рыжим, то лиловым светом. – Чего тебе? – неожиданно дружелюбно спросила Марш. – Освальд звонил, – быстро сказала Бесси. – Сказал, сказал бежать к тебе, сказать… сказать… – Забыла?.. – В голосе Марш дрогнула надежда. Бесси поняла, что она не хочет слышать ответ, но Освальд тоже был бледный, и ему тоже было страшно! – Сказать, Анни пошла в башню ставить камеры! – выдохнула она. – Как… здорово… – прошептала Марш. Отвернулась от Бесси, не закрывая дверь. Села за стол и медленно опустила голову на скрещенные руки. – Марш? Марш? – позвала Бесси. – Эй… Бесси было немного страшно. Она все-таки зашла в комнату и закрыла дверь – было холодно, Марш вот тоже дрожала как-то странно, но лезть с утешениями не решалась. Наверное, произошло что-то очень плохое. Что-то с камерами, и Марш теперь грустно. Но Бесси понятия не имела, что делать, если кому-то плохо из-за башни и камер. Звать врача? Наверное, Марш хватит рейтинга чтобы врач приехал быстро. – Освальд – малолетний засранец, – тихо сказала Марш, не поднимая головы. Только повернулась, чтобы видеть Бесси. Лицо у нее было спокойное. – Почему?.. – Он мог пойти туда. Всем сказать, увести… как ты сказала… Анни? Кто это вообще такая… я не знаю, – слабо улыбнулась Марш. – Я знаю! – вспомнила Бесси, обрадованная тем, что можно хоть чем-то помочь. – Там была такая девочка с нарисованными веснушками, у нее еще платок, платок синий был. Она с Рихардом дружит… – Дружит? С Гершеллом? – задумчиво повторила Марш. – Теперь-то, наверное, не дружит… – Думаешь, они поругались? Из-за камер? Бесси не знала, что делать. Она не хотела говорить глупости, и, если честно, не очень хотела говорить с Марш – от нее веяло угрожающим, страшным холодом, и с каждым словом Бесси холод словно становился сильнее. И сейчас холод стал такой жуткий, что хотелось броситься из комнаты в коридор, вернуться к себе, спрятаться, и больше никогда с Марш не разговаривать. Бесси могла бы так сделать. Ей даже Аби разрешил – ее рейтинг говорил, что она плохой человек, а плохие люди поступают именно так. Но она не смогла. И что говорить Бесси не знала. Встала у Марш за спиной, посомневалась пару секунд – она даже руки трогать не разрешала! – а потом обняла ее за талию. Уткнулась носом в выбритый затылок и закрыла глаза. Все еще было страшно. Марш не шевелилась, только мелко дрожала, и спина у нее была сгорбленная, позвонки все даже через толстый свитер прощупывались. И все равно было страшно. Бесси даже не знала, почему. Не убьет же она ее? И не ударит? Нет, точно нет, Марш хорошая, только притворяется злой. Бесси цифры на браслете видела, и даже без цифр она всегда это знала! А если ругаться будет – пусть ругается! Это здорово даже будет, если Марш опять ругаться начнет, она же всегда ругалась, а значит, когда она ругается – все хорошо. – Освальд ничего не сделал, – пробормотала Марш. – А я бы сделала, если бы знала… Бесси, ты мне веришь? Веришь? – Верю, – честно ответила Бесси, радуясь, что Марш заговорила. – Освальду плохо было, – она решила и за него заступиться. – У него лицо такое… плохо ему, – беспомощно закончила она. – Плохо… вот как… Марш вдруг выпрямилась и повернулась к ней. Бесси торопливо разжала руки и отступила на шаг. Непривычно было что Марш снизу вверх смотрит. Внимательно, как будто ждет, что Бесси что-то умное скажет, а она не знала, что говорить! Не знала она, не знала, что такое не сделал Освальд и почему тот славный старичок Рихард Гершелл поссорился с девочкой с нарисованными веснушками! Ну что ей сказать? Чего она ждет? И у Аби спросить нельзя, Марш не любит, не любит Аби! – Позвони Освальду, – тихо попросила Марш. – Давай посмотрим, какое у него лицо. А сначала… видишь ту штуку в углу? Дай мне ее… пожалуйста… … Марш все еще плохо различала очертания предметов, но приступ почти отступил. Она кое-как натянула манжету, которая тут же начала разъяренно клевать ее иглой. От лекарств тошнило и кружилась голова, но Бесси принесла такие новости, что Марш вдруг понадобилась вся злость, заключенная в контейнерах под черным бархатом. Сначала пришла радость. Одуряющая радость, лучше всех взрывов, всех лекарств, такая злая и звонкая, что Марш даже сначала не поверила, что это чудо действительно случилось с ней. «Анни пошла в башню ставить камеры» – ну разве можно придумать лучше? Чего хотят шесть миллионов жадных глаз и искривленных ртов? Крови. В этом мире осталось так мало настоящей крови. Стоит пролиться хоть капле, как в сети поднимался встревоженный гул миллионов мух. Мухи бросали сиропы конвентов про осознанное потребление и дерьмо конвентов с семейными драмами, потому что где-то случилось нечто по-настоящему редкое. Аби не давал проливаться крови, Аби осуждал и пресекал любое насилие, но если кровь проливалась, мухи из сети слизывали ее без остатка. Иначе не существовали бы Стравки, иначе Марш не получила бы свою осу. И теперь у Марш есть такая потрясающая, такая сладкая тема. Лучше лезвий с серебристыми рукоятями, лучше взрывов и высказываний про сенатора Кьера. Тема на десять золотых ос и одну потрясающую, совершенную месть. Если люди узнают, что выпускники Гершелла не только взорвали башню, но и убили человека – он лишится не только карьеры. Он не просто не поедет в Средний Эддаберг, он в лучшем случае переедет в соседнюю с Леопольдом комнату. Убили человека. В соседнюю комнату. Убили человека. Когда она опубликует манифесты – убьет еще троих. Выставит этих дурачков убийцами, и они получат такой шквал репортов, что им даже штраф не успеет прийти. Освальд тоже виноват. Да! И может быть, Даффи и Иви тоже знали, что девчонка пошла в башню, и тоже ничего не сказали, не захотели быть хорошими людьми, так почему Марш должна?! Она убьет еще троих – и Рихарда Гершелла. Или не убьет больше никого. И тогда все будет зря. Гершелл вывернется и наверняка поедет в Средний Эддаберг, а Марш останутся остывшие руины заброшенных домов, умирающий Леопольд и призрак девушки, рисовавшей себе веснушки. Комната стала беспощадно четкой. Оказывается, в ней все это время было темно. А потом пришло осознание – его вбила в кожу игла в манжете, его выжег в сознании строгий взгляд Леопольда и присыпал солью растерянный шепот Бесси. Марш подняла взгляд. Бесси что-то бормотала в воротник, видимо, пытаясь дозвониться до Освальда. – Аби говорит, профиль Освальда заблокирован, – расстроенно сообщила Бесси. – Вот как… – тихо сказала Марш. – Ну что же… Без него обойдемся. Скажи мне, Бесси, я плохой человек? Она посмотрела так, будто удивлялась, что Марш не понимает каких-то очень простых вещей. Подошла к ней, взяла за руку, и Марш не стала отдергивать ладонь. Впервые позволила кому-то разглядывать свой браслет. И она все надеялась, что Бесси скажет что-то другое. Что она не даст самый глупый и пустой из возможных ответов. Единственный ответ, в котором Марш точно не найдет утешения. – Аби говорит, нет, – улыбнулась ей Бесси, показывая свой браслет. – Это я, я плохой человек. Это было плохое утешение. Худшее из всех, что Марш могла себе представить. – Бесси… иди к себе, ладно? Возьми вот… ботинки бери, пальто – и иди, хорошо? Эта девочка позвала ее из белого безумия, не дала туда уйти. И Марш не была ей благодарна, но никак не могла ее ненавидеть. Марш теперь убийца. Это такая необычная роль, которая под надзором Аби почти никому не достается. Она убийца, и ее аватар – тоже, ведь они вместе решились на взрыв. А Аби она обманула – Марш не хотела себе врать. Ее прошлое, ее настоящее и будущее спеклись в одно беспощадное слово, и Марш понятия не имела, что теперь делать. Ей было страшно. Ей хотелось, чтобы хоть кто-то сказал, что она ни в чем не виновата.