Между тем снег повсеместно стаял и начала пробиваться зеленая трава. Скот уже не ел затхлого сена, волам и коровам стали давать понемногу овса. Утром следующего дня Лисицын и Василий опять отправились очищать корабль. Теперь они нагрузили арбы семенами и земледельческими орудиями, взяли мешок озимой ржи, мешок яровой китайской ржи, мешок гималайского ячменя, мешок крупного камчатского овса и мешок гречи, а также несколько небольших мешков с просом, горохом, льном, коноплей и разными травяными, огородными и садовыми семенами. Из сельских орудий они обнаружили два плуга, две сохи, два почвоуглубителя, скоропашку, две железные бороны, пропашник, ручную веялку, двенадцать топоров, столько же кос и серпов, множество пил, заступов, железных лопат и вил, походную кузницу с полным кузнечным прибором, полный столярный и токарный инструмент с токарным станком хорошей работы. В следующую ездку забрали с корабля все носильное платье и белье, небольшой перегонный медный куб с трубой и кранами, три бочонка с порохом, бочонок с дробью, два пуда свинца, бочонок с водкой, четыре охотничьих ружья, медный трехфунтовый единорог с шестью гранатами (единственная, казалось бы, бесполезная вещь, взятая по страсти Лисицына к артиллерии), чайный погребец с полным прибором, телескоп, две подзорные трубы, два компаса, два самовара, большой запас кухонной, столовой и чайной посуды, ящик с чаем, ящик с удочками различной величины, множество веревок, парусов, железа и чугуна, а также шестерни, колеса, подшипники, выломанные из машин, точило и два жернова от ручной мельницы. Ночью пошел проливной дождь, подул сильный южный ветер, едва не сорвавший брезент с палатки, устроенной над вещами, взятыми с корабля. Потребовались усилия всех троих обитателей хижины, чтобы сохранить все в целости. Утром Лисицын с Василием опять отправились на корабль, вооруженные топорами, с намерением забрать гвозди, доски и тес, оставшуюся муку и рожь, но корабль унесло бурей в море. — Жаль, — сказал Лисицын, — что мы не перетащили на берег все вещи, теперь пропадут. — Полноте жалеть, Бог и так был очень к нам милостив. Сколько полезных вещей он даровал нам по своей благости! — Неужели ты думаешь, что Бог специально послал имущество этого корабля таким ничтожным людям, как мы? — Всем хороши вы, Сергей Петрович, и душа у вас добрая, и сердце жалостливое, и умом одарены с преизбытком, да Божественной веры в себе не имеете. Если Господь промышляет о всякой твари, то тем паче о человеке. У нас и волос не упадет с головы без Его святой воли. Поверьте мне, хоть я и простой человек, но во всем вижу промысел Божий! Неужели вы думаете, что Господь творит что-либо без благой цели? Он послал вас ко мне, чтоб спасти мою жизнь, меня послал к вам на помощь, а обоим нам дал средство воспользоваться чужим добром, чтоб мы не знали ни в чем нужды. — Ну, уж в этом ты не убедишь меня. Нас свел случай. — Не сердитесь на меня за правду, Сергей Петрович, больно мне слышать от вас такие речи. Не далее, как вчера, вы рассказали мне свою жизнь. Сами же сознались, что вели бесполезную, распутную жизнь; любили одного себя, а всех остальных людей считали дрянью. Господь, зная ваше доброе сердце, не прогневался на вас до конца, но смирил вашу гордыню, водворив в этой пустыне. Потом, припомните, вы умирали от голода и пусть без веры, но призвали Господа. Он тотчас же спас вас от неминуемой смерти. А когда вас медведь преследовал на дереве, ради одного возгласа вашего «Господи, помилуй!» сейчас же милосердый Отец наш послал вам спасение. Молитва спасла вас, а не случай! Нет, Сергей Петрович, это Богу было угодно, чтобы вы оставались здесь для получения даров Его. Уверуйте в Бога, молитесь ему от всего сердца и благодарите за благодеяния, от него получаемые, и жизнь никогда не будет вам в тягость, а смерть сделается не страшна. Эта простая, но с жаром сказанная речь сильно тронула сердце Лисицына; он не нашел ничего сказать в опровержение; совесть говорила ему, что слова Василия дышат истиной. — Благодарю тебя, Василий, я хорошенько все обдумаю. — Дай-то Господи, чтобы слова мои упали на добрую почву, — сказал Василий, набожно перекрестившись. Последовавшие за тем трое суток Лисицын все больше молчал, подолгу задумывался. Василий остерегался тревожить его расспросами и в тишине молился Богу, чтобы просветил разум и душу его спасителя. Утром четвертого дня он нечаянно увидел Лисицына, стоящего на коленях и молящегося со слезами. Василий отошел, бросился на колени и возблагодарил Бога, совершившего чудо обращения. Однажды, подоив коров, товарищи уселись на холме, наблюдая за стадом. — Сергей Петрович, — начал Василий, — может вы выслушаете меня, глупого… — Я всегда с удовольствием слушаю тебя, Василий, и речи твои нахожу полезными и умными. — Хочу рассказать вам о себе. Чаю, речь моя послужит обоим нам на пользу. — Сделай милость. Нужно и мне знать тебя покороче. — Когда мне было двенадцать лет, остался я круглым сиротой в селении в ста верстах от Нерчинска на руках у искусного кузнеца и тележника. У него с малолетства учился я ремеслу, которое очень полюбил, и вряд ли в Сибири сыщется кузнец или тележник искуснее меня. Умер мой хозяин. Не имея достатка снять за себя заведение его, я поступил в артель к плотнику и научился всей строительной хитрости, работая на казенном заводе в Кяхте. С измальства будучи смышлен, я топором-то тяпал, а тем временем учился калякать с китайцами. За два года работ на Кяхте я таки порядком наломал свой язык, а после мне это очень пригодилось… Тогда пронеслась молва, что есть страна великая, по которой течет река-море, имя ей Амур. Что по одну ее сторону, по правую, сидят китайцы в своих городах и поселках, а по другую, стало быть по левую, сторону лежат пустынные необитаемые земли, не видавшие сохи от создания мира. Там растут леса дремучие, непроходимые; течет много рек многоводных, в которых рыба кишмя кишит. Что по тем местам ершатся горы высокие, а в них текут жилы серебра и золота. Еще старики рассказывали, что земля та в давние годы была завоевана казаками русскому царю; они и острог там поставили, да как-то оплошали: китайцы их оттуда выгнали и острог разорили, а с той поры, незнаемо почему, землей этой не владели ни русские, ни китайцы. Об Амуре же рассказывали, что река эта — всем рекам мать, что по ней, почитай, на тысячу верст кораблям плавать привольно. Бывало, слушаешь — сердце кипит, дух захватывает — так хотелось бы посмотреть эту страну, поплавать по той по великой реке. Раз работаю в Нерчинске топором и слышу, солдат рассказывает, что приехал какой-то офицер, ищет молодцов-охотников, чтобы с ними по царскому указу разведать реку Амур и прибрежные земли. У меня сердце чуть не выпрыгнуло. Тешу топором балку, а сам все думаю, как бы отыскать этого офицера. Ну-с, на другой день я был принят к офицеру на царскую службу, и вскоре в числе двадцати удальцов отправились мы на розыски. Нашли Амур-реку великую и осмотрели весь прибрежный край, аж до самого Японского моря. Земля и вправду оказалась благодать: чернозем непочатый, леса корабельные, трава на лугах в полроста человека, а реки и озера полны всякой рыбы. Пушистым зверям счету нет, только бить их некому. Таким манером пространствовал я четыре года да с тем офицером в Питер махнул. Там нелегкая толкнула меня жениться. Признаться, очень сердце признобило. В Питере я прожил семь лет; ремесло мое давало мне хороший заработок, а как я кабаков и трактиров не терплю, то жена моя жила припеваючи, а я, глядя на нее, радовался. Вдруг она, голубушка, заболела горячкой да и отдала Богу душу. Я с горя чуть не рехнулся, оставшись один как перст. Тут захотелось мне вернуться на родную сторону, а пуще всего поглядеть бы опять на Амурский привольный край. Идти сухим путем было далеко; вот я и ухватился за случай: граф Ш… вздумал устраивать ферму не то на Камчатке, не то на островах, Бог ведает, а созывал туда за хорошую плату работников и мастеров. Я нанялся кузнецом, с тем чтобы через два года меня беспременно доставили в Охотск. На этом пути и случилась со мной беда. Остальное вам известно. — Спасибо, Василий, за рассказ; он очень заинтересовал меня. — А ведь я не спроста рассказал свою историю. — Так объяснись, пожалуйста, не понимаю… — Дело вот в чем: мы теперь находимся в обширном Приамурском крае; я это достоверно знаю. Стоит только перевалить через горы — мы очутимся в привольной стороне, изобилующей всем, чего только человек пожелать может. Здесь же какая жизнь — Сибирь! — Как?! — вскричал Лисицын. — Удалиться от моря, потерять надежду когда- нибудь возвратиться на родину? — А на что вам это море? Разве у этих берегов кто плавает? Вот, в целый-то год видали вы здесь хоть лодочку? Чтоб попасть нам на родину, нужно не море, а Амур; по нему мы скоро доплывем до наших поселений. — До Амура страшная даль; нужно перейти горы, дремучие леса, болота и реки… — Что ж за диво — горы перейти. С нашими теперешними средствами мы по одной из больших рек, стекающих из гор, доплывем до Амура. Проще и легче пути не найдешь. — Но кто же будет нашим проводником в этой стороне? — Во-первых, Бог, потом компас и, наконец, я. Пространствовав с офицером в этом крае четыре года, я смекнул кое-что. Подумайте, Сергей Петрович; право, речь моя того стоит. Лисицын всю ночь думал о предложении Василия и пришел к заключению, что лучше последовать его совету, чем оставаться здесь в ожидании случайного корабля. Следуя к Амуру и потом по этой реке, они все-таки с каждым днем будут приближаться к родине, как бы ни был труден и продолжителен путь. Наконец, и сам рассказ Василия о чудесном крае пленил его молодое воображение. — Что ж, Сергей Петрович, как вы рассудили? — спросил утром Василий. — Я соглашаюсь на твое предложение, любезный друг! — Слава Богу! — вскричал обрадованный Василий, снял шапку и перекрестился. — Поверьте, Сергей Петрович, худа нам не будет. Видно, так угодно Богу: мне без вас на свете не жить, а вам без меня долго не увидать родины. — Я думаю, ты прав… — Спасибо вам, что послушались, а то бы у меня совести не хватило оставить вас, и изныл бы я с тоски. Решившись на поход, все дружно принялись укладывать вещи на арбы. Укрыв возы веретьями и, увязав веревками, приготовили все к продолжительному переезду. Первого мая, помолясь усердно Богу, чтобы благословил и сохранил их в пути, путешественники заложили в каждую арбу по паре волов; коров привязали сзади к арбам, а овец поручили гнать Петруше вслед за караваном под охранением овчарок. Перед отправлением в неведомый путь Лисицын подвесил под потолком своей хижины мешок с рожью, собрал у печки всю глиняную посуду и еще оставил топор, большой нож, пилу, лук со стрелами, огниво с кремнем и жестяной ящик с трутом и серными спичками. Это он сделал на случай, если б забрел сюда подобный ему несчастливец. Потом заткнул отверстия хижины и дал сигнал трогаться в путь. Веселый скрип колес, мычание коров, блеяние овец и радостный лай собак огласили окрестность, сливаясь с громкой песней Василия. Лисицын не без чувства сожаления оставлял места, дорогие ему по воспоминаниям его несчастий, трудов и некоторого довольства после испытанных им тяжких лишений. Настоящее как ни было худо, но верно, а будущее… Кто знает, что оно сулит ему в неизвестной стране? Вот хижина начала скрываться из глаз и наконец на повороте совершенно исчезла. Лисицын вздохнул и перекрестился, поручив себя милосердию Божию. Теперь я могу рассказать моим молодым читателям, что слова Василия, исполненные сердечной теплоты и живой веры, имели благотворное влияние на Лисицына. Он уверовал в промысел Божий и всем сердцем предался Творцу. Он теперь не встречал утра, не ложился в постель и не приступал ни к какому делу без искренней молитвы. Все его душевные силы были направлены к тому, чтобы исправить свои пороки, смягчить недостатки характера и делать добро во славу Божию, а не для удовлетворения своего тщеславия. Весело и легко стало у него на душе; с терпением он умел теперь переносить неудачи, с удовольствием предавался труду, с благодарностью Творцу встречал всякую радость, с бесстрашием шел навстречу опасностям, ободряемый твердой верой, что у него есть крепкий защитник — Господь. …Караван двигался по компасу прямо на юг. Следуя по этому направлению, путешественники должны были выйти к Амуру, текущему с запада на восток. До захода солнца Лисицын благополучно прибыл к горным отрогам. Путь по долине совершили без затруднений, но теперь предстояло бороться с препятствиями. Расположившись у подошвы горы, путешественники разложили костры, чтобы отогнать зверей, и уселись на траве ужинать, рассуждая, как продолжать им начатый путь. — Будьте благонадежны, — говорил Василий, — здешние горы не такие, чтобы невозможно было через них переехать; где будет трудно, маленечко в сторону возьмем и опять наладимся по компасу на надлежащий трахт. — Ну а если встретятся непреодолимые преграды, что мы будем делать? — Эво что сказали! Да этого статься не может, а если б и взаправду случилось, так что ж из того? Вы ведь не на ветер обучались разным заморским хитростям, а я смело скажу, что знаю свое ремесло. Ваша голова, сударь, и мои руки везде проложат нам дорогу. Лисицын порадовался уверенности своего товарища, но эта радость была нарушена испугом стада; собаки залились страшным лаем и бросились в кусты, где притаился голодный волк, подкрадывавшийся к овцам. Барбос и Серка разом вцепились в оторопевшего зверя, и Василий скоро завладел его шкурой. Рано утром с компасом и топором в руках кузнец отправился в горы отыскивать удобный въезд, пообещав давать о себе знать товарищам выстрелами; а Лисицын, оставшийся с Петрушей при обозе, обещался поддерживать большой дым, по которому Василий мог бы отыскать местопребывание каравана. Через несколько часов Василий явился, весело объявив, что нашел удобный путь. — Как ты не заплутался? — с участием спросил Лисицын. — А топор-то на что? Кабы вы ножичком делали метки на деревьях, так легко отыскали бы обратный путь во время вашего несчастного странствования по лесам. — Как это просто и как умно, — покачал головой Лисицын. Караван двинулся в прежнем порядке и начал подниматься в горы. Местность с каждым шагом делалась живописнее: там кипел горный поток, каскадом низвергавшийся в бездну; тут виднелась обставленная горами долина, застланная ярким ковром живых цветов; здесь встречалась живописная группа вековых сосен или ярко-зеленых пихт; вдруг открывалось величественное озеро, в которое небо смотрелось как в зеркало, а ели купались своими мрачными вершинами. Вся эта дикая, девственная природа была оживлена стаями птиц, порхавших по всем направлениям, и изредка мычанием волов, дружно влекших свои тяжелые арбы по твердой песчаной почве. На крутых спусках путешественники тормозили колеса, а на значительных подъемах, где волам было не под силу поднимать тяжести, они разгружали арбы и перевозили вещи на возвышенность в несколько приемов. Мешавшие на пути деревья спиливали или срубали; топкие места застилали фашинами и накидывали сверху плетней, по которым, как по мосту, свободно переправлялся транспорт. Через глубокие ручьи и расселины набрасывали нетолстые бревна и делали настилы из хвойных лап — словом, путешественники твердой волей и разумным трудом преодолевали препятствия дикой местности на своем пути. Конечно, такой способ передвижения был медлен, тем не менее они с каждым днем подавались вперед. Ночлеги выбирали в долинах, изобильных травою, при речках или озерах, доставлявших как скоту, так и усталым странникам превосходную свежую пищу. В течение двухнедельного путешествия они потеряли только одну овцу, при неосторожном прыжке упавшую в пропасть. Волы и стадо были сыты и бодры. Чем выше они поднимались в горы, тем местность делалась суровее и путь труднее. Однажды, пройдя целый день вдоль узкой долины, заключавшейся между двумя отвесными скалами и постепенно суживавшейся, они подошли к ущелью, перегороженному огромным камнем, по-видимому недавно обрушившимся с ближайшей горы; за этим камнем начинался карниз над глубокой пропастью. Путь должен был пролегать по этому карнизу, который по мере своего протяжения делался все шире и удобнее для проезда. — Вот грех-то! — вскричал Василий. — Ворочаться назад — много времени потеряем, а одолеть этого чурбана не одолеем, в нем, чай, больше ста пудов будет. Видно, придется шапку пороху подложить. — Нет, Василий, сдвинем мы его по-другому. — Уж не чаете ли вы камень руками сдвинуть? — Именно руками, Василий, только с помощью рычага и головы, на которую ты так много надеялся. Теперь уж поздно. Переночуем в этой долине. — Да я все ума не приложу, как вы без пороху сдвинете с места такую махину? — Отвечу тебе присказкой: утро вечера мудренее. Встав рано, Лисицын вместе с Василием выпилили пятисаженное бревно, а от комля отпилили двухаршинный отрезок толщиной не менее аршина. Потом, немного подкопав камень, подсунули под него тонкий конец бревна, подняв толстый конец его на козлы; после этого подкатили под тонкий конец отрезок и, вышибив козлы, налегли всей своей тяжестью на толстый конец бревна. От этого действия камень повернулся на бок; повторив этот прием три раза, они скатили гиганта в бездну, куда он полетел с оглушительным шумом. Очистив дорогу, путешественники осторожно провели скот по узкому месту и два дня двигались беспрепятственно. На третий день путь их был прегражден крутым, почти отвесным обрывом. У подошвы этого обрыва расстилалась обширная зеленая равнина, пересеченная серебристыми ручейками, живописно извивавшимися по темной зелени. Горы со всех сторон отступили далеко. Если бы путешественники отыскали удобный спуск, то могли бы надеяться беспрепятственно пройти значительное пространство. До самой ночи Лисицын и Василий искали спуск с крутизны, но возвратились к своему стаду усталые и печальные. — Что ж, Сергей Петрович, нужно вернуться, — угрюмо сказал кузнец на следующее утро. — Нет, друг мой. Я не спал всю ночь, думал о нашем горе — и ларчик просто открылся. — Про какой ларчик вы говорите? — удивился Василий. — Виноват, я хотел сказать, что мы легко спустимся с этой крутизны. — Кубарем, что ли? Меня такое зло берет, что готов башку разбить о камень. — Побереги свою голову, дружище! Не случалось ли тебе видеть, как роют глубокие колодцы?