— Это точно. Но не в данном случае! Потому что стоял-то Оболенский в двух метрах от президента и улыбался в ответ на какую-то его шутку. Вот тебе и подумаешь! Это, Аня, человек, с которым шутит президент России! — Что еще? — хмуро спросила Измайлова. Задача осложнялась. Оказывается, дело придется вести не с глупым пескарем, а с китом. Кита так просто не подсечешь… Тут гарпун нужен. — Да все общеизвестно: олигарх, решающий голос в «Соло-банке», определенный контроль над прессой и телевидением и так далее, и тому подобное… Книгоиздатель. «Олма-пресс» — это его детище. Любитель антиквариата. Интересуется древней философией, учениями всякими… Женат. Жена, правда, больна чем-то. Что-то с ногами… Лет пять без движения. Где-то в Италии ее лечат. Н-да… Что еще?.. Ах, да! Он — извращенец. — Как это?! — ахнула Аня. — Женщин предпочитает, — с досадой махнул рукой Юрик. — А на настоящую мужскую любовь — ноль внимания. Я специально около него пару раз прошелся, улыбнулся так… Ну, знаешь… Пустой номер! Только нос наморщил. — Понятно, — с облегчением вздохнула Аня. — А я уж испугалась, что весь наш план полетел к черту. Тонкое это дело — сексуальная ориентация. — Это точно, — кивнул Юрик, который своей сексуальной ориентации ни от кого не скрывал. — Да ты не волнуйся. Все у тебя получится. Выбьешь ты у него разрешение на пару снимков. От него не убудет. А в благодарность дерни его за нос. Видишь, какой у него нос? Красавец! Есть за что дернуть. Хоть двумя руками можно. Нос у Оболенского действительно был великолепен. Он выдавал своего владельца с головой. Когда тот был недоволен, нос морщился, собирался в злые складки, как у разъяренного тигра. Наоборот, в час хорошего расположения духа нос разбухал, пламенел, как плащ тореадора, как знамя, под которым полки с громовым «ура» празднуют победу. Огромный, с горбинкой на переносице, покрытый сетью сиреневых прожилок, пористый нос жил своей жизнью и реагировал на происходящие события так же чутко, как хвост собаки. В данную минуту нос уныло висел, безучастный и равнодушный, не радующийся ни солнцу, ни порывам свежего ветра, щекочущего ноздри. Нос не любил одиночества. Без женского общества он впадал в печаль и хандрил. Ему хотелось изогнуться, как орлиный клюв, и занять место во главе стола, за которым поднимают пенящиеся шампанским бокалы, закружить над откровенным декольте, вдохнуть дразнящий запах надушенных локонов и зарыться в трепещущие женские груди. Нос хотел многого — всего, и наливающийся на его кончике багрянец был отсветами этих желаний. — Пора! — Аня сбросила маску скучающей примадонны и решительно поднялась с кресла. — Чувствую себя такой дурой!.. Если бы Антонов заранее договорился о съемках, мне не пришлось бы разыгрывать эту комедию! — Если бы да кабы… Только незнаком Антонов с Оболенским, лично не представлен. А знакомство, сама понимаешь, дело тонкое. Первое впечатление накладывает отпечаток на все дальнейшие отношения. Но Кирилл своего добьется. Через «мисс Россию» он познакомится с Оболенским, а Оболенский — это деньги, это раскрутка на телевидении и в прессе, это престиж и известность. Так что все зависит от тебя. Да что это я?!.. Не мне тебя учить тонкостям интриги, — Юрик занял покинутое кресло и вытянул ноги. — Итак, зрители заняли свои места. Поднялся занавес… Представление начинается! Измайлова поправила прическу и медленно, будто прогуливаясь, направилась к Оболенскому. Она почувствовала себя как птенец, впервые вылетевший из гнезда: и назад не вернуться, и впереди — неизвестность. Пока еще Аня смутно представляла, с чего начать разговор. Оставалось только положиться на импровизацию. Вадим Оболенский стоял у самого борта, взявшись руками за поручни, и смотрел вдаль, за горизонт. О чем может думать человек, находясь на палубе корабля в открытом море? Вспоминать землю? Стремиться заглянуть за горизонт? Наслаждаться свободой?.. — Свобода!.. — сказала Аня, проходя мимо Оболенского. — Какая насмешка!.. — Что? — рассеянно обернулся Вадим Владимирович. — Это вы мне? — Ну что вы!.. — кокетливо смутилась Измайлова. — Извините, если потревожила… Просто иногда, когда не с кем поговорить, я разговариваю сама с собой. Вот и сейчас у меня вырвалось! Это бескрайнее море… Оно завораживает меня иллюзией освобождения. Кажется, что прежняя жизнь кончена и я начинаю другую жизнь, полную свободы и приключений, что в этих наполненных соленым ветром просторах я смогу обрести себя, обновиться — возродиться, что ли… А потом я поняла, что море смеется надо мной, и ужасно огорчилась. Понимаете? — Признаться, нет. — Оболенский оторвался от поручней, пожал плечами. Он собирался уйти в каюту. — Я, знаете ли, не романтик. Так что извините. — Конечно же, вы — не романтик, — с горечью произнесла Аня. — Вы узник, такой же, как я и как все на этом теплоходе. Поменялась лишь камера заключения. — Хм… Что вы сказали? — Наверное, вы, как и я, ступили на палубу этого корабля, надеясь обрести освобождение, тогда как в действительности оказались в заточении. В этом и заключается вся насмешка. — Но ведь мы в открытом море, — удивился Оболенский. — Ветер, простор… В отличие от вас я представляю себе тюрьму несколько иначе. «Зацепила, зацепила!.. — ликовала Аня. — Теперь не дать сорваться…» — О, я тоже читала рекламные проспекты, — доверительно сказала она. — В них говорилось, что отправиться в море на корабле — значит вдохнуть полной грудью счастья на открытом просторе. Оставим в стороне двусмысленные фразы о полной груди, но открытый простор — это просто издевательство. Вы не находите? — Ну… — Заключенный тоже видит через решетку открытый простор неба, но не становится от этого менее свободным. Так и здесь. — Как? Оболенский заинтересовался откровениями незнакомки и уходить пока не собирался. Но нос. его продолжал уныло висеть, а это было дурным знаком: беседа могла в любой момент закончиться. Анна знала, что второго шанса у нее уже не будет: если он сейчас раскланяется и уйдет, то следующая ее попытка свести знакомство обречена на провал: Вадим Владимирович сочтет даму слишком назойливой и поднимет мосты. В таком случае не будет и никаких фотографий: «мисс Россия» пикнуть без своего покровителя не посмеет. Тогда Ане лучше не сходить на берег. Можно сразу прыгать в море, доплыть до Турции и согласиться на участь седьмой жены какого-нибудь паши. Ведь Кирилл Антонов разорвет ее на мелкие кусочки, если она не привезет ему фотографии первой красавицы страны. Эти опасения разогрели красноречие Анны до цицероновских высот. Она почувствовала, что ее понесло, что она городит глупости, но остановиться было невозможно. — Понимаете, э-э… — Вадим Владимирович, — подсказал Оболенский. — Очень приятно, — расцвела в улыбке Измайлова. — А меня зовут Анна. Можно просто Аня. — Аня? Прекрасное русское имя. Просто Аня! Замечательно! Оболенский натянуто поклонился, отдавая дань вежливости. Лицо его было невозмутимо, и только нос выдал своего владельца: кончик его слегка порозовел, а ноздри затрепетали. Задумчиво глядя в морскую даль, Аня грустно сказала: — Сейчас в нашем обществе считается, что больше всех борется за свободу и любит ее тот, кто громче всех кричит о ней. Я вспоминаю, как однажды Булат Окуджава рассказывал анекдот в одной компании… — О, Окуджаву я любил слушать, но только его песни, а вот рассказы — не приходилось. И что же он говорил о свободе? — Спросили как-то у вороны, любит ли та свободу. «О да! Свобода — это воздух, свет, небо, солнце. Как это все прекрасно!» Спросили у орла. Он буркнул: «Угу, люблю». Их обоих посадили в клетки. Через месяц пришли к клетке с вороной и спросили о свободе. — О, я люблю свободу! Это так прекрасно! Воздух, небо, солнце, простор!.. Подошли к клетке с орлом, а орел — мертв. Анна сделала актерскую паузу. Она чувствовала, что попала в точку. Оболенский переваривал услышанное, и она продолжила атаку: — Понимаете, Вадим Владимирович… Мы с вами покинули землю. Пусть она занимает всего четвертую часть планеты, но это — по-настоящему открытое пространство. Там можно двигаться в любую сторону сколь угодно долго, там происходят события, там вершится история. А здесь, на корабле… — Аня театрально обвела рукой палубу, чуть заметно подмигнула Юрику. — Здесь круг людей ограничен, идти можно от поручня до поручня и не далее, если, конечно, не хотите свалиться в море, и вокруг только небо и вода. Небо и вода… Вот они — невидимые стены вашей… то есть нашей тюрьмы! Но на суше каждая тюрьма имеет дверь, хотя и крепко запертую. Эта дверь иногда открывается, и, отсидев свой срок, каждый сможет вернуться через нее в мир людей. А здесь этой двери нет. Вы и безо всякой двери лишены свободы — никуда не денетесь, никуда не убежите. Вот вам и открытый простор!.. Вот вам и дыхание свободы! — Аня всплеснула руками. — Эти мысли приводят меня в отчаяние. Анины глаза повлажнели. Подобно истинной актрисе, она вжилась в роль настолько, что сама поверила в созданный образ. И слезы были последним мазком, завершающим картину. Какой мужчина останется равнодушным при виде женских слез?! Вот и Оболенский не остался. Нос его налился багрянцем, даже, казалось, изогнулся орлиным клювом. Значит, проняло. Сейчас начнет вить гнездышко и брать бедную девушку под свое крыло. — О, зачем же так огорчаться, Аня?! Ну-ка улыбнитесь! У вас чудесная улыбка. И не нужно слез. Здесь и так слишком много соленой воды. Анна рассмеялась. — Ах, Вадим Владимирович!.. Какой вы шутник! — Просто Вадим. Договорились? — Конечно. — Давайте спустимся в бар, — предложил Оболенский. — Думаю, бокал хорошего вина развеет ваши печали. Не скрою, вы меня заинтересовали. Кто вы? Искусствовед? Певица? Поэтесса? Душа у вас чуткая и ранимая. О, конечно же, вы — наяда, богиня морских глубин, существо таинственное и мистическое? Я угадал? — Почти. Я — фотограф. — Ага. Аккредитованы? — Нет. Я, так сказать, свободная художница. Работаю на разных заказчиков. Улыбка моментально слетела с губ Оболенского. Даже нос потерял орлиный изгиб и напоминал теперь утиный клюв. — Значит, не аккредитованы?.. М-м… Как же так?!.. Это был критический момент. Если Оболенский поймет, что эта встреча не случайна, он и близко не подпустит Аню к «мисс России». Для него Таня Кустодиева — это удачно вложенный капитал, который должен принести баснословную прибыль. Каждая рекламная фотография Тани — это звонкая монета, и Оболенский не позволит всяким свободным художницам запускать руку в свой кошелек. — Вы, наверное, никогда не занимались фотографией, — будто не замечая неловкого молчания, воскликнула Аня. — Это огромный мир, таинственный и мистический, — здесь я должна с вами согласиться. — Что же в нем мистического? — Профессиональный фотограф, как Фауст, пытается остановить прекрасное мгновение. Иногда это получается. Разве это не мистика? Оболенский улыбнулся, покачал головой. Наивный вид Измайловой убедил его в беспочвенности подозрений. В конце концов, половина пассажиров теплохода — профессиональные фотографы. Что удивительного, что он натолкнулся на одну из них. — У нас с вами несколько разные понятия о мистике, — сказал он, — но то, что вы говорите, тоже заслуживает внимания. Но что же мы стоим?! Вперед! Нас ждет сухой мартини. Кстати, вы приглашены на бал? Он взял Аню под руку и повел ее вдоль сетчатого ограждения к переходу на нижнюю палубу. — Ох уж, эти женщины, — пробормотал Юрик, провожая их взглядом. — Разве ж можно с ними связываться?! Он удобнее разлегся в кресле и задремал, зная, что Измайлова вырвет у Оболенского согласие на несколько рекламных снимков, а значит, вскоре предстоит работа и будет уже не до сна. * * * Праздничный вечер еще не начался, но воздух в зале уже дрожал от нервного напряжения. Запоздавшие зрители торопливо рассаживались за столиками, а те, кто заняли свои места, ежеминутно поглядывали на входную дверь: вот-вот должна появиться королева костюмированного бала — «мисс Россия».