«Сколько этой блондиночке? — подумал Оболенский. — Лет двадцать. Совсем еще юная, чувствующая себя неповторимой, сугубо индивидуальной. А на самом деле все они такие одинаковые. Радуется этой своей юности… И безнадежной глупости. Понимание придет позже. А сейчас она даже не задумывается, не видит себя — летает в облаках. И только потом, когда опустится на землю, хлестнет ее стыд за себя теперешнюю, деловито-бестолковую, мнящую себя ослепительной, единственной и самой умной… А может, этого никогда и не случится. Одно у нее достоинство: долгие-долгие годы впереди. О, счастливая пора юности!.. А хотел бы я сам вернуться в свои двадцать лет? Нет, наверняка нет. А прожить сверх отпущенного срока еще двадцать лет? Да, хотел бы. Очень. Потому что человек и создан для того, чтобы жить — жить и оценивать мир. Никакая философия, никакая идея о бесконечной цепи смертей и перерождений не заменит мне меня теперешнего. Все общеизвестные философии созданы для дураков. Я сам выдумаю для себя любую философию и встану в ее центре. Потому что я умею думать и созидать. Я и есть Бог. А эта глупышка думает чужими мыслями, бросается чужими фразами… «Тебя папочка привел». Надо же! В каком фильме она это услышала? Дети есть дети. Они бессмысленно тратят время на драки и прелюбодейство, а если и ищут истину, то находят ее, отмывая старую ложь. Дети построили новый дом, который стал надгробным памятником их глупости и нежеланию вернуться к былым знаниям. И вот они бродят по пустым залам, не видя и не слыша друг друга, — с фишками в руках, с гулкой пустотой в душе, со штампами вместо разума. Нет, они так никогда и не повзрослеют. Проклятые времена. Отброшены за ненадобностью все заслуги прошлого, истинные и ложные, и осталась только суета. А в суете даже слово не напишешь. Обязательно будет грамматическая ошибка. И скорое будущее — безжалостное, холодное будущее склепа… Мать твою, как хочется жить!» Оболенский очнулся от раздумий, осмотрелся вокруг. И совершенно неожиданно для себя заметил за соседним столом знакомое лицо. «Чингачгук, — услужливо подсказала память. — Иван Моховчук». — Нет, не он… Просто кто-то на него чертовски похож. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Иван оглянулся поверх толпы на двери зала. Там стояли двое охранников. — «Секьюрити», мать их! — проворчал он. — Дилетанты хреновы! Теперь они ощупывали металлоискателями пожилую чету: совершенно лысого старика и даму в расшитом золотом вечернем платье. Моховчук втянул правую руку в рукав и почувствовал, как холодный металл выкидного ножа покалывает его пальцы. «Пропустили, — торжествовал он. — Не заметили! А пузырек с кислотой и вовсе не поддается детекторам». Он не смог сдержать улыбку — расцвел, словно радовался предстоящему выигрышу. «Если бы Бойко только знал, — по-детски торжествовал Иван. — Если бы только он увидел меня здесь, в зале! Если бы он понял, что я рискнул пройти сквозь контроль с ножом и пузырьком кислоты!.. О, как бы он рассердился! Схватился бы за голову, затопал бы ногами! Хотя нет… Босс всегда спокоен. Просто изогнул бы этак бровь и начал бы отчитывать, как своих танцорок. Мол, по плану нужно находиться снаружи и «сделать» Надю на выходе из казино, на автостоянке, в ночной темноте. А я здесь! Потому что чувствую себя сильным, способным на неординарные решения. Потому что я могу сам создать и организовать хаос. И еще — меня никто не узнает». Существует множество способов изменить внешность так, чтобы остаться неузнанным. Один из самых безотказных способов — изменить лицо. Лицо занимает в жизни человеческой самое главное место. «У него на лице написано», «на нем лица нет»… И узнают знакомого прежде всего по лицу. Работа в цирке не требовала от Ивана сложного грима. То ли дело — клоуны. Однако азы искусства гримера он все-таки постиг. Можно было сделать накладной нос, надеть парик, наклеить бороду и усы… Однако это было бы хорошо на арене, когда зритель находится далеко и не заметит слоя грима. В цирке любая фальшивая вещь выглядела настоящей, а любая настоящая вещь — подделкой. Иное дело, когда ты находишься среди людей, особенно если эти люди знают тебя. Например, дети всегда узнают отца под ватной бородой Деда Мороза. То же самое могло произойти и в данной ситуации. Вдруг Оболенский узнает его и спросит, зачем он наклеил усы. На том же принципе основан метод привлечения внимания к какой-нибудь одной особенности. Стоит прилепить к носу безобразную бородавку, наложить на щеку рваный шрам, надеть разноцветный пиджак — и никто не запомнит лица: только бородавку, шрам, пиджак. Потому что воспитанный человек отвернется, а невоспитанный будет глазеть, например, на бородавку, и ни тот, ни другой не запомнит лица в целом. Можно было отвлечь внимание от лица и другим; способом — форменной одеждой. Мало кто в состоянии вспомнить, как выглядел адмирал, милиционер или швейцар, а тем более узнать их в штатской одежде. Форма делает человека безликим, притягивая внимание к себе. Но привлекать внимание к своей особе Иван не хотел никаким образом, поэтому этот способ ему тоже не подходил. Ему необходимо было самое обычное лицо, не поддающееся описанию. Ничего экстравагантного — обычный рядовой гражданин, серая лошадка. Чтобы даже если Оболенский или Надя его заметят, то скажут, что тот парень похож на Моховчука, но, несомненно, это не он. Прежде всего Иван изменил походку. Скользящая спортивная походка никуда не годилась. Горсть мелких камешков, насыпанных в туфли, заставляла опираться на носки и поневоле горбиться. Темные очки скрыли глаза. Несколько взмахов расчески создали другую прическу. Четыре пластинки жевательных резинок за щеками округлили овал лица. В фойе казино вошел пожилой сутулый бухгалтер, решивший раз в жизни «оторваться по-американски». От такого просто невозможно ждать никаких неприятностей. И все это Иван сделал без специальной подготовки, на ходу, по наитию. Моховчук двинулся между карточными столами. Сердце билось радостно и тревожно. Именно такое волнение он испытывал, когда увидел взрыв на автостраде. «…Проявить твердость, даже жестокость, — вспомнил он слова босса. — Сосредоточиться только на своей мечте. И это сделает тебя сильным». Он глубоко вздохнул, и все с той же улыбкой направился к рулеточным столам. Он заметил Надю не сразу. Она совсем затерялась среди игроков. Рядом с ней сидела дама с блокнотиком, а за спиной маячил Оболенский. Вадим Владимирович, прикрывая девушку сзади, лишал Ивана возможности что-либо предпринять. Моховчук занял место за соседним столиком. Он по-прежнему слегка волновался. По информации, полученной от Бойко, девушка через пятнадцать минут поднимется наверх для съемок и станет недоступной для акции. Как только она в сопровождении Оболенского направится к лестнице, будет уже слишком поздно что-нибудь делать. Так что времени у Ивана в обрез. Бойко предлагал ждать ее внизу, чертил на листке бумаги план автостоянки, кружком обозначил место акции, пунктиром проводил линию отхода. Но настоящий творец, человек хаоса, может все. Это Иван и собирался доказать. У него был свой отвлекающие внимание публики вариант. Рискованный, но… Главное — правильно выбрать «хлопушку» — объект или действие, отвлекающие внимание публики. Иван вспомнил, как один знакомый иллюзионист как-то ему заявил, что за время, пока он привлекает внимание публики пассами левой руки, за его спиной могут провести слона, и никто этого не заметит. Ах, как пригодилось бы умение того фокусника сейчас! Лезвие ножа по-прежнему холодило ему руку. Нож был острым, как бритва. Но только нож в данной ситуации неприменим. Может, все-таки зря он его взял с собой?.. А если бы секьюрити не были такими лопухами?.. Но без ножа Моховчук чувствовал себя беззащитным, голым, что ли. «Ищи хлопушку», — сказал он себе и лихорадочно начал оценивать по очереди всех игроков за Надиным столом. Юноша с редкими усиками… В глазах азарт и отчаяние. Наверное, проигрался и теперь думает, что сказать родителям. Слишком хило для «хлопушки». Здоровенный бугай в малиновом пиджаке… Пальцы веером, сопли — пузырями, на шее — цепура с гимнастом. По лицу легко определить, что для него ставки — всего лишь один из способов приятного времяпрепровождения. Не то. Дама с блокнотиком. Сосредоточена, движения напряженные. Богатая мимика: надежда, отчаяние, страх… Для нее игра составляет смысл жизни. Вполне, вполне… Такая может устроить скандал. Отметим как запасной вариант. Генеральша с бриллиантовыми сережками… Джигит в черном из «лиц кавказской национальности»… Немец в «хамелеонах»… Не то, не то, не то… Наконец Иван остановил взгляд на молоденькой крашеной блондинке. Та стояла напротив Нади, чуть в стороне, возле крупье. Иван внимательно посмотрел на нее. Даже издалека было заметно, что девушка в подпитии. Ее приятель — похожий на усатого моржа толстяк — пытался увести ее от стола, но у него ничего не получалось. Впрочем, он и не особенно старался: блондинке везло. Только везение это было не ее. Блондинка выбрала систему «русской старушки» — ставила свои фишки на фишки Нади и выигрывала вместе с ней. Вот блондинка наклонилась над столом, чтобы поставить на черное, и Иван увидел, как натянулась на ее спине тоненькая бретель, поддерживающая платье. Теперь он знал, как завершить дело. И нож придется весьма кстати. Хорошо, что лезвие острое. Он начал обходить свой стол, чтобы зайти за спину крашеной блондинке. Он держался боком, за спинами игроков, чтобы Надя не заметила его. Теперь оставалось только ждать. Он посмотрел на часы. Секундная стрелка двигалась слишком быстро, просто летела по циферблату. Черт! Нет ничего хуже, чем ждать благоприятного случая! Так можно прождать всю жизнь! Опять же Оболенский! Совершенно необязательно, чтобы Вадим Владимирович его заметил. Начнутся приветствия, пожелания удачи. К счастью, Оболенский отошел от Нади, чтобы принести ей чего-нибудь прохладительного. В тот же момент блондинка выпрямилась на стуле и нетерпеливо повернулась к своему усатому кавалеру, что-то повелительно сказала. Видимо, тоже попросила что-нибудь принести, только наверняка не прохладительного, а, наоборот, погорячее. Толстяк нехотя кивнул, взял несколько жетонов из ее горки и направился к барной стойке, а она вновь повернулась к столу. За покерным столом послышалась перебранка. Двое секьюрити держали за руки седого мужчину в роговых очках, а он отчаянно возмущался, кричал о произволе и насилии и о том, что роял флеш выпал ему впервые в жизни. — Прочь, сволочи! — ревел он. — Убью! Глаза его дико блестели, он сопротивлялся — оттолкнул одного охранника и свободной рукой начал собирать фишки со стола. В зале возникло замешательство. Взоры посетителей были прикованы к разоблаченному шулеру. На помощь охранникам кинулись еще двое со входа. Сейчас или никогда! Иван нащупал нож. Он шагнул к блондинке, и его рука с ножом сделала быстрое движение за ее спиной. Прикосновение было едва ощутимым, блондинка ничего не почувствовала, однако бретель, скрепляющая ее платье, была перерезана и держалась на нескольких нитях. Одно резкое движение — и нити разорвутся. Иван стал обходить, стол, чтобы в нужный момент оказаться рядом с Надей. Он почувствовал, как у него в висках начинает пульсировать кровь и возникает то ощущение нереальности, иллюзорности происходящего, которое накатило на него тогда, в квартире Светланы Родиной. А вслед за этой волной поднималась вторая — багровая, неистовая, в искорках ненависти и всемогущества. Она возникала сначала в висках, водопадом обрушивалась вниз, и сердце тонуло в мутных потоках. Он теперь уже распознавал эту боль и давно перестал бояться ее. Это была боль, вызываемая возбуждением, опасностью. Наверное, Бойко назвал бы ее родовыми муками. Иван оказался за спиной Нади, которая сидела, опираясь локтями о край стола, и пыталась разобраться, что же там такое творится за спинами посетителей. Она начала поворачиваться в сторону Ивана, когда послышался истошный вопль крашеной блондинки. Надя мгновенно обернулась на крик. Там, на другой стороне стола, блондинка безуспешно пыталась удержать свое платье на груди. Но ее усилия были тщетны — платье соскользнуло вниз, и ее грудь предстала на всеобщее обозрение. Иван вытащил из кармана пузырек с кислотой и открыл крышку. Надя продолжала сидеть на своем стуле, удивленно глядя на блондинку, а та надрывалась в крике, прикрывая грудь ладошками. — Что пялитесь, мерины?! Отвернитесь! Евгений! Что ржете?! Уголь! Она метнулась от стола к дамской комнате, чуть не запуталась в подоле. Толпа окружила ее, послышался смех, непристойные советы, соленые шуточки. Крупье старался призвать публику к порядку, предлагал вернуться к игре и делать ставки, но его голос потонул в общем гаме. В этот момент Иван и плеснул кислоту Наде в лицо. Она закричала, обхватила лицо руками, только никто не обратил внимания на ее слабый крик — все пялились на полуобнаженную блондинку. Иван заторопился к выходу. Он чуть покачивался, словно пьяный. Перед его глазами все еще плавилась кожа девушки, сминалась плоть. И оттого в душе была пустота, какая бывает перед цунами. Словно океан отступил и дно обнажилось на многие километры. Но вот багровые воды вздыбились одним исполинским гребнем и рванулись назад, обрушились на сердце, сметая с его поверхности удаль и решительность. Остался только ужас перед свершенным. И сердце дрогнуло и пошатнулось от невообразимой тяжести. Сердце заворочалось, застонало, как раненый зверь. Сердце продолжало трястись даже после того, как волна схлынула. Казалось, оно раскололось на части и медленно заскользило в бездонную пропасть. Когда Иван, чуть запинаясь, пересек фойе, мир перестал шататься и обрел устойчивость. Он оглянулся на игровой зал, кипящий как муравейник, и усмехнулся, приходя в себя. А потом… Потом он охнул, встряхнул головой, не веря глазам. На лестнице, ведущей на третий этаж, стояла Анна Измайлова, живая и невредимая. Она прильнула к своему фотоаппарату и снимала игровой зал. Иван охнул и выскочил на улицу. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ — …К сожалению, я не могу ее найти. Босс, ее нигде нет. У Нади она не показывалась. И на Оболенского не выходила. Я видел его в клинике… Бормотал какую-то чушь и все расспрашивал врачей о пересадке кожи. Похоже, это интересовало его больше всего. Бойко помешал ложечкой кофе, отхлебнул глоток. Оля могла разорвать все нити ловушки. Не исключено, что она догадывается о том, кто плеснул ее подружке в лицо кислоту. Потому Иван так заметно нервничает. Бойко и сам почувствовал себя близким к панике, а это самое опасное в работе. Паника — кратковременное безумие. Можно наломать таких дров… — Мы установили наблюдение за реанимационным отделением… Если она там появится, мне тут же сообщат, — продолжил доклад Иван. — Но… Если Ольга не захочет встречаться, трудно будет ее уговорить. Вы же знаете. Ушуистка долбаная… — Она согласится, — сказал Бойко. — Куда ей деваться? Она на крючке и прекрасно об этом помнит. Разговор с ней — вопрос времени, которого, между прочим, у нас не так много. Кстати, что там с ее подружкой? — Ее сегодня переводят из реанимации в стационар. Состояние стабилизировалось, но фотомоделью" ей уже не быть. Оболенский в трансе. Давит на прокуратуру, гад. Если только Ольга ему намекнет… Может, ее того?.. Когда отыщется. Бойко одним глотком допил кофе и поставил чашку на стол. — Нет. Она мне нужна. Без нее — все напрасно. Ты понимаешь? — Нет, босс. — Они с Надей как сестры. Любят друг друга. И удержать их на привязи можно только играя на этой самой любви. Бойко грохнул кулаком по столу и заорал, уставившись на Ивана бешеными глазами: — Все! Больше никаких экспериментов! Ты думаешь, мне ничего неизвестно о том, как ты подбросил кобру в каюту Измайловой?! А твои номера в казино?! Ты понимаешь, что прошелся по лезвию бритвы? К чему эта самодеятельность? Малейший твой промах может перечеркнуть все дело. А если бы тебя узнали?! А камеры контроля над столами? Об этом ты не подумал? Может, ты хочешь вместо южных морей коротать время за решеткой?! И меня за собой утащить?! Как тебе такой расклад? Иван никогда не видел босса в такой ярости. Даже кобра за стеклянной перегородкой террариума зашуршала галькой, приподнялась. А потом вдруг рывком вскинула голову на полметра и замерла, стреляя раздвоенным языком. В тишине неожиданно громко послышалось ее шипение.