Что-то в словах дяди Алека тронуло душу Розы, а когда он протянул ей руку, глядя на нее все так же взволнованно и проникновенно, она, не выдержав, коснулась этой руки своими невинными губами и скрепила их договор полным доверия поцелуем. Сильная рука на миг прижала девочку к широкой груди, и она почувствовала, как оттуда вылетел вздох облегчения. После чего повисло молчание, которое прервал стук в дверь. Роза перевесилась через подоконник в комнату и сказала: «Входите», а доктор Алек поспешно провел рукавом кителя по глазам и снова принялся насвистывать. Появилась Фиби с чашкой кофе. – Дебби велела мне отнести и помочь вам встать, – сказала она, широко распахнув черные глаза, – ей было никак не сообразить, как сюда попал «морячок». – Я уже одета, так что помогать мне не нужно. А кофе, надеюсь, крепкий и вкусный, – сказала Роза, глядя на окутанную паром чашку в предвкушении удовольствия. Вот только взять ее она не успела – чашку перехватила смуглая рука, и дядюшка поспешно вставил: – Минуточку, душа моя, я должен проверить, что там за доза. И такой крепкий кофе ты пьешь каждое утро? – Да, сэр, и я очень его люблю. Бабуля считает, что он меня бодрит, – мне потом действительно становится лучше. – Вот откуда бессонница по ночам, учащение пульса при малейшем испуге, вот почему щечки у тебя тускло-желтые, а не ярко-розовые. Больше никакого кофе, моя дорогая, и ты скоро поймешь, что я прав. А есть внизу свежее молоко, Фиби? – Да, сэр, сколько угодно – только из коровника принесли. – Его и будет пить моя пациентка. Ступай принеси кувшинчик и еще одну чашку; я бы и сам не отказался. Жимолость от этого не пострадает – у нее же нет нервов. И к величайшему расстройству Розы, кофе последовал за лекарством. Доктор Алек заметил обиженное выражение ее лица, но не стал оправдываться, а потом и вовсе разогнал ее хмурость следующими словами: – Среди моих вещей есть замечательная чашечка, из нее ты и будешь пить молоко: она сделана из дерева и якобы улучшает вкус любого налитого в нее напитка: из таких чашек пьют горькое лекарство. Да, кстати: один из моих сундуков, которые Фиби вчера вечером попыталась затащить наверх, предназначен для тебя. Я знал, что дома меня дожидается целая готовая дочка, поэтому по дороге насобирал разных симпатичных занятных пустяков – в надежде, что среди них она найдет вещицы себе по душе. Завтра с утра разберем все как следует. А вот и молоко! Предлагаю тост за здоровье мисс Розы Кэмпбелл – и пью от всего сердца! Нелегко дуться, когда перед глазами танцуют призраки сундуков с дивными сокровищами, – вот и у Розы не получилось; вопреки собственной воле она улыбнулась и выпила за собственное здоровье – оказалось, что парное молоко не такое уж противное лекарство. – Ну а теперь мне пора, пока меня вновь не застукали в неположенном месте, – сказал доктор Алек и изготовился уйти так же, как и пришел. – А вы всегда входите и выходите, как кот, дядя? – поинтересовалась Роза, которую его причуды сильно позабавили. – Я, помнится, мальчишкой часто вылезал из окна своей комнаты, чтобы не беспокоить тетушек, вот и теперь поступаю так же – это кратчайший путь, да и сноровка сохраняется, хотя здесь негде лазать по вантам. Ну, до встречи за завтраком! – И он спустился по водостоку, пробежал по крыше и исчез внизу, в зарослях распускающейся жимолости. – Ой, какой у вас ойпекун занятный! – воскликнула Фиби, забрав чашки из-под молока. – Мне кажется, он очень добрый, – ответила Роза и последовала за ней – поразглядывать дядины сундуки и попытаться угадать, который из них ее. Явившись в столовую на звон колокольчика, дядюшка обнаружил, что Роза встревоженно рассматривает новое блюдо – оно исходило паром на столе. – У тебя новая беда, Роза? – поинтересовался он, положив ладонь на ее гладкую головку. – Дядя, неужели ты заставишь меня есть овсянку? – трагическим тоном осведомилась Роза. – А ты ее не любишь? – Тер-р-петь не могу! – объявила Роза, подкрепив свои слова тем, что наморщила нос, передернулась и застонала. – Какая же ты шотландка, если не любишь «кашку»? Вот обидно – я сам ее приготовил и думал, что мы полакомимся вдвоем, – вон в ней сколько сливок! Ну да ладно. – И он с расстроенным видом сел на свое место. Роза твердо решила проявить упрямство, потому что действительно «терпеть не могла» овсяную кашу; но поскольку дядя Алек не стал ее заставлять, она внезапно передумала и все-таки решила попробовать. – Дядя, я, пожалуй, съем немножко, если тебя это порадует; но все вокруг вечно твердят, какая это полезная пища, поэтому-то я ее и ненавижу, – заявила Роза, сама слегка устыдившись такой глупой отговорки. – А вот я хочу, чтобы ты ее полюбила, потому что мне нужно, чтобы моя девочка стала такой же здоровой и сильной, как мальчики Джесси, которые с детства едят эту древнюю полезную пищу. Никакого им горячего хлеба, ничего жареного – и в результате они крупнее и крепче всех своих кузенов. Ах, тетушка, дорогая, с добрым утром! Доктор Алек повернулся поприветствовать пожилую даму, а Роза уселась за стол, приняв твердое решение опустошить тарелку или умереть. Через пять минут она и вовсе позабыла о том, что ест, – слишком увлекательным оказался застольный разговор. Забавно было слышать, как тетушка Биби называет сорокалетнего племянника «милым мальчиком», а дядя Алек сыпал такими занимательными сплетнями про все на свете и особенно про Женовейник, что ненавистная каша исчезла будто сама по себе. – Надеюсь, Алек, ты сходишь с нами в церковь, если не очень устал, – сказала старушка, когда с завтраком было покончено. – Именно с этой целью я и приехал из самой Калькутты, мадам. Но сначала нужно дать сестрам знать о моем появлении – они ведь ждут меня только завтра, и если я покажусь мальчикам без предупреждения, в церкви начнется страшный тарарам! – Я пошлю Бена на холм, а ты можешь сам зайти к Саре; она будет очень довольна, а времени на это тебе точно хватит. Доктор Алек тут же пустился в путь, и его не видели до тех самых пор, пока к дверям не подали старенькое ландо. Тетя Изобилия спустилась по лестнице, шурша юбками своего выходного платья, а за ней маленькой черной тенью последовала Роза. Они двинулись в путь, и по дороге шляпа дяди Алека редко возвращалась к нему на голову, потому что все встречные улыбались ему, и кланялись, и приветствовали его настолько жизнерадостно, насколько это уместно в воскресный день. Вскоре выяснилось, что предупреждение оказалось отнюдь не излишним, потому что, несмотря на торжественность места и часа, мальчики пребывали в таком возбуждении, что взрослые в первый момент замерли от ужаса перед какой-нибудь неуместной выходкой. Все четырнадцать глаз были устремлены на одного только дядю Алека, а во все те кошмарные вещи, которые воспоследовали по ходу службы, читатель вряд ли сможет поверить. Через некоторое время Роза уже не решалась более поднять глаза, потому что мальчики спешили поделиться с ней своими чувствами – в результате она не знала, смеяться ей или плакать от радости и досады. Чарли подмигивал ей в оба глаза из-за материнского веера; Мак, не скрываясь, указывал пальцем на рослую фигуру ее соседа; Джейми таращился на них через спинку скамьи – Роза даже испугалась, что его круглые глаза возьмут и выскочат из орбит; Джордж от возбуждения повалил табуретку и уронил три книги; Уилл рисовал китайцев и моряков на своих новеньких манжетах, а потом демонстрировал всем, к величайшему смущению кузины; Стив едва не сорвал богослужение, потому что обжег нос нюхательной солью, – он делал вид, что ему не справиться с собственной радостью; и даже степенный Арчи провинился, потому что написал в своем сборнике гимнов: «Правда же, он загорело-синий?» – и смущенно протянул сборник Розе. Единственное, что оставалось бедной Розе, – это неотрывно смотреть на дядюшку Мака, дородного добродушного джентльмена, который, судя по всему, не замечал буйств Клана и мирно дремал в уголочке своей скамьи. В предыдущие годы Роза из всех дядюшек видела только этого, потому что дядя Джем и дядя Стив, мужья тети Джесси и тети Клары, почти все время были в море, а тетушка Сара была вдовой. Дядя Мак был торговцем, очень богатым и занятым, дома же вел себя тише мышки, потому что, оказавшись в столь прискорбном меньшинстве в этом женском царстве, он редко решался раскрывать рот и позволял своей жене вершить все дела в одиночку. Розе понравился крупный добродушный, молчаливый джентльмен – он навестил ее после папиной смерти, часто присылал ей в школу коробки со всякими лакомствами и не раз приглашал ее в свой просторный пакгауз, набитый чаями и пряностями, винами и самыми разными иноземными фруктами, – там разрешалось есть, что захочется, и сколько угодно уносить с собой. Роза втайне жалела, что не его назначили ее опекуном; впрочем, с тех пор, как она познакомилась с дядей Алеком, сожаления слегка утихли, потому что она не особенно любила тетю Джейн. Когда служба закончилась, доктор Алек вышел на паперть – и его тут же стиснули сразу в семи медвежьих объятиях; сестры пожимали ему руки и, просветлев лицом, от всего сердца приветствовали в родном доме. Для Розы путь от скамьи до паперти оказался полон опасностей – ее едва не растоптали; спас ее дядя Мак, после чего для пущей надежности усадил в ландо. – Девочки, я хочу, чтобы вы пришли поужинать с Алеком – и Мак, разумеется, тоже. А вот мальчиков я пригласить не могу, вы ж понимаете, что мы ждали нашего желанного гостя только завтра и я не успела подготовиться. Отправьте парнишек домой, им придется подождать до понедельника, тем более что я совершенно потрясена их поведением в церкви, – объявила тетушка Биби, тоже усаживаясь в экипаж. В любом другом месте мальчишки, обманутые в самых сокровенных своих ожиданиях, подняли бы страшный вой; здесь же они ограничились ворчанием и протестами, которые прервал доктор Алек, объявив: – Не переживайте, друзья, завтра ваши страдания окупятся, если не станете поднимать шум; а если станете, ничегошеньки вам не перепадет из моих сундуков. Глава четвертая Тетушки и бабушки Перед ужином Роза поняла, что разговор пойдет о ней, а после убедилась в этом окончательно, когда бабушка Изобилия прошептала ей, заходя в гостиную: – Ступай посиди немного с сестрой Мирой, душенька. Ей покойнее, когда ты ей читаешь, а у нас много дел. Роза повиновалась, а в тихих комнатах наверху обстановка была совсем как в церкви; ее разгулявшиеся нервы быстро успокоились, и она, сама того не ведая, подарила много счастливых минут славной старушке, которая провела в этих комнатах уже несколько десятков лет, терпеливо дожидаясь того дня, который избавит ее от боли. Роза знала романтическую историю ее жизни, и эта история придавала особое нежное очарование этой ее двоюродной бабушке, которую девочка, впрочем, и так любила. Мире было двадцать лет, она выходила замуж; все было готово – только надеть подвенечное платье, украсить себя цветами и шагнуть навстречу счастью, – и тут ей сообщили, что жених ее умер. Думали, что нежная Мира за ним последует, однако она мужественно приняла удар, убрала подальше подвенечный наряд и начала жизнь заново, превратившись в красивую смиренную женщину, вот только волосы ее побелели как снег, а румянец так и не вернулся на щеки. Траура она не носила, вместо этого – неброские бледные цвета, как будто всякий миг была готова к бракосочетанию, которое так и не состоялось. Так продолжалось тридцать лет, Мира медленно увядала, но оставалась жизнерадостной, деловитой, проявляла интерес ко всем семейным делам, особенно к радостям и горестям подраставших вокруг нее девочек – им она была советчицей, наперсницей и подругой во всех их сердечных испытаниях и восторгах. Дивная старая дева с серебристыми волосами, безмятежным лицом, будто овеянная покоем, который распространялся на всех, кто оказывался с нею рядом! Тетушка Изобилия была полной ее противоположностью – тучной вспыльчивой пожилой дамой с цепким взглядом, острым языком и лицом, напоминающим зимнее яблочко. Она вечно куда-то семенила, вечно болтала и суетилась – истинная Марфа, отягощенная заботами этого мира и довольная таким своим уделом. Роза не ошиблась: пока она негромко читала тете Мире псалмы, остальные дамы обсуждали ее самым откровенным образом. – Ну, Алек, как тебе нравится твоя подопечная? – начала тетя Джейн, когда они уселись поудобнее, а дядя Мак пристроился в уголке, чтобы еще подремать. – Нравилась бы еще больше, будь у меня возможность начать все сначала, а так время растрачено зря. Бедняга Джордж жил так уединенно, девочка многого недополучила, а после его смерти ей стало только хуже – если судить по тому, в каком состоянии я ее нашел. – Мальчик мой, в ожидании, пока ты завершишь свои дела и приедешь домой, мы делали для нее все, что считали разумным. Я не раз говорила Джорджу, что он неправильно ее воспитывает, но он не слушал моих советов, и вот теперь бедная милочка у нас на руках. Лично я не стыжусь признаться, что совершенно не понимаю, как с ней быть, – она прямо как одна из тех странных чужеземных птиц, которых ты когда-то привозил домой из далеких краев. – И тетушка Изобилия сокрушенно покачала головой, в результате чего завитки жесткой алой ленты, торчавшие во все стороны из ее капора, будто бутоны крокуса, пришли в сильнейшее волнение. – Если бы хоть кто-то внял моему совету, она осталась бы в той прекрасной школе, куда я ее поместила. Но тетушка сочла уместным забрать ее оттуда, потому что она жаловалась, и с самого приезда она просто слоняется без дела. А для угрюмого избалованного ребенка вроде Розы это попросту губительно, – строгим голосом объявила тетя Джейн. Она так и не простила бабушек за то, что они вняли жалостливым просьбам Розы о том, чтобы ей позволили не возвращаться в школу до приезда опекуна, – школа же была под стать заведению миссис Блимбер, и из ее стен уже вышло множество Тутсов[6] женского рода. – Лично я никогда не считала эту школу подходящим заведением для девочки, которая, как вот Роза, может рассчитывать на внушительное наследство. Отличное место для тех, кому придется зарабатывать себе на жизнь, учительствуя или иным путем, ей же достаточно будет года-другого в модном пансионе, чтобы, начав в восемнадцать выезжать, она произвела фурор, – вставила тетя Клара, которая была когда-то светской красавицей, да и сейчас оставалась привлекательной женщиной. – Ах, боже правый! Какая близорукость – все эти разговоры об образовании и планах на будущее, ведь несчастное дитя одной ногой в могиле, – вздохнула тетя Сара, картинно всхлипнув и плавно покачивая своим траурным чепцом, – она отказывалась снимать его под тем предлогом, что страдает от хронического катара. – По-моему, девчушке просто нужны свобода, отдых и забота. У меня от ее взгляда прямо сердце сжимается – я же вижу, она нуждается в чем-то таком, что ни одна из нас, со всеми нашими материнскими чувствами, дать ей не в состоянии, – произнесла тетя Джесси, и в ее ярких глазах заблестели слезы, как будто ее ошеломила мысль, что и ее сыновья могут, как и Роза, оказаться на попечении чужих людей. Дядя Алек, который молча выслушал всех собеседников, теперь порывисто повернулся к своей сестре и произнес с решительным и одобрительным кивком: – Ты совершенно права, Джесси; если ты мне поможешь, я попробую показать бедной девочке, что она не полностью осиротела. – Сделаю все, что в моих силах, Алек; боюсь, тебе действительно понадобится моя помощь, поскольку даже при всей твоей рассудительности вряд ли ты сможешь понять нашу нежную и робкую Розу так, как поймет женщина, – заметила миссис Джесси, улыбнувшись в ответ, – сердце ее переполняла материнская благожелательность. – И все же не могу не отметить, что, поскольку у меня была собственная дочь, я лучше других подхожу для воспитания девочки; крайне удивлена, что Джордж не препоручил ее мне, – заметила тетя Сара с меланхолической многозначительностью, ибо действительно родила семейству наследницу, а потому считала себя особо отличившейся, пусть некоторые зловредные языки и утверждали, что она же бедняжку и уморила своим лечением. – А вот я ни в чем его не виню, памятуя, каким опасным экспериментам ты подвергала бедную Кэрри, – начала было миссис Джейн своим суровым голосом. – Джейн Кэмпбелл, не желаю ничего слушать! Память о моей бесценной Каролине для меня свята! – воскликнула тетя Сара, поднимаясь с места, как будто с намерением покинуть помещение.