Мы отошли к штабному Опелю, и я начал без всякой предварительной кудрявой болтовни. — У нас проблема. Взрывом накрыло рацию и шифроблокнот с кодами. Связи со штабом нет. Ваши аппараты для дальней связи не годятся. По всему видно, немцев в Ивацевичах загасили, а отсюда остатки эсэсовских дивизий откатились по шоссе на юг или лесами на запад. Теперь для них земли здесь нет. В ближайшие часы здесь будет тихо, но очень скоро появятся наши большие фуражки. Как известно у победы много отцов, только поражение сирота. Вот эти «отцы» и пожалуют собирать плоды победы и писать реляции наверх. Будьте к этому готовы, и не вздумайте тыкать начальство носом в немецкие трупы. Я вчера со старлеем погорячился, и теперь сильно о том жалею. Пользы от правды не будет, а дерьма нахлебаемся по самый кадык. Всем понятно? Теперь о наших делах. Бойцов всё равно не удержать, скоро всё поле облазают. Следите, чтобы не нажрались какой-нибудь дряни и не напились, как вчера Мартынов. Если случится скандал, отмазывать никого не стану и сурово накажу. Также напомните всем, чтобы никто, даже случайно выпив спиртного, не умничал и не мёл метлой. Про нашу броню молчать даже под расстрелом, тем более что он вам не страшен. Ещё раз напоминаю: про броню молчать, иначе всем нам кирдык! Следаки затаскают и отправят на опыты, как лягушек. Вбивать это бойцам в головы постоянно. Своего бронированного оружия и снаряжения никому не отдавать и не передавать ни под каким видом. Если кто-то будет сильно настаивать, даже генерал, отправлять ко мне. Теперь о насущном. Нам нужно наладить минимальный быт и проследить за гигиеной, а то и не заметим, как завшивеем и запаршивеем. Все вопросы питания и трофеев решать с Дедом. И последнее. Не расслабляться. Идёт война и немец может выскочить откуда угодно. Поэтому выставить посты и дневальных, и смотреть в оба. Всё. Поправив на себе ещё сырой камуфляж, я пошёл искать новое местное начальство. На другом конце большого колхозного двора у амбара стояли дивизионные полуторки, и возле них происходило осмысленное движение. Я понял, что именно этот амбар старлей Ламинский приспособил под свой КП. Сам он, стоя неподалёку, распекал кого-то из бойцов. — Здравия желаю, товарищ старший лейтенант госбезопасности, — отдал я честь, здороваясь, — мне нужен пароль, хочу пройтись по рубежу. — Доброе утро, старшина, — особист выглядел помятым и утомлённым, — пароль «Киев» отзыв «Минск». Кстати, старшина, мне нужно снять показания с ваших бойцов. — Очень правильно, товарищ старший лейтенант государственной безопасности. Я с вами полностью и абсолютно согласен. Вот как только получу личное разрешение командующего 10 армией генерал-майора Голубева на ваше расследование, так сразу и приступайте. — А, как же… — Извините, товарищ старший лейтенант государственной безопасности, раньше никак. Приказ командующего. Подчиняюсь лично ему. Всего доброго, — я подчёркнуто вежливо попрощался и отправился к танкистам. Они согнали оставшиеся девять относительно исправных танков к колхозному току напротив поворота на большак. Никак отбыть собрались? — Доброе утро, бойцы, кто нынче у вас за старшего? — Я за старшего, — с танка спрыгнул высокий танкист с попорченным ожогом лицом, — старшина Семёнов Иван. — Комроты, старшина Батов Василий. — Да, знаю я вас. Вчера мы с вами вместе тут рубились, как ненормальные. Такое до самой смерти не забудешь. Что хотел, командир? — Узнать хотел. Вы, никак, собрались куда? — Наших командиров побило вчера, от сводной группы остались рожки да ножки. Связи с командованием нет. Вчера особист приехал, так и он ни хера не знает. Ходит тут нервы треплет. Снаряды вам привезли, а мы-то пустые. Соляры тоже на донышке. Скажи, командир, как воевать будем? — Ты, Иван, погоди, не торопись. Полсуток только прошло. Слышишь, тихо. Значит, ночью в Ивацевичах сражение закончилось. Сейчас там разбираются, что к чему, кто над кем начальник и, кто главный победитель. А как разберутся, так сюда и прикатят. Запомни, тут на поле боя вы герои, а вернёшься в Коссово, доказывай, что не беглый верблюд. В нынешней неразберихе там не примут никаких разумных доводов. Да, под шумок навешают на вас всех своих и чужих собак. Соображаешь? Давай сделаем так. Выбери пару бойцов посмышлёнее и пусть они на нашей машине смотаются в дивизию с твоим и моим донесением. Уважение к начальству проявишь, себя командиром обозначишь и устав соблюдёшь, а значит и солярку, и снаряды получишь, а жрачки тут и трофейной завались. Согласен? — Да, вроде всё гладко. Когда отправлять? — Не позже чем через час. Если что найдёшь меня вон в той рощице. И ещё, Иван, смени на полдня мою тридцатьчетвёрку на Минском шоссе. Им хоть немного очухаться надо, помыться, перекусить. Прислонившись к борту машины, я набросал докладную записку на имя командира дивизии с кратким изложением событий. Вытащив из-под машины чумазого водителя, я объяснил ему, что к чему и велел не задерживаться. Пройдя по всему рубежу, я вышел к Минскому шоссе, где одиноко торчал наш танк. Обе машины с ДШК разместились у него по бокам. Со стоящего под откосом Опеля танкисты перегружали снаряды. В сотне метров дальше по шоссе у кромки леса утренний ветерок шевелил маскировочную сеть над пушками лейтенанта Строгова. Неподалёку на дороге стояли полуторки с двумя орудиями УСВ на прицепе. Всё, что осталось от батареи Батуры. Окинув взглядом всю сборную артиллерию, я подошёл к танку и кликнул мехвода Сорокина, подающего снаряды снизу. — Доброго здоровьичка, как ночевали? — Здравия желаю, товарищ командир. Нормально. Тихо было. Только на поле в потёмках кто-то шарился. Думаю, немцы что-то искали. Мы их пулемётом отогнали. — Добро. Сейчас из батальона танк подойдёт, сменит вас до вечера. Поезжайте к колхозному току. Там в рощице вблизи пруда наш лагерь. Помоетесь, перекусите и отдохнёте маленько. Так что ты там говорил о немцах на поле? Где они лазали? — Вон там, где ёлупень торчит, — указал он направление. — Что торчит? — Дерево вон то сломанное большое. Там ещё подбитые машины скучковались. — Ага, вижу. Закончите грузиться, дождитесь смены и отправляйтесь на отдых. Ребят расчётов ДШК с собой прихватите. Вроде всё сказал, но ноги не несли меня к батарее, слишком тяжело было начинать разговор. Пошёл. — Где комбат? — спросил я часового. — Вон с орудием возится. — Доброе утро, Валентин. — Здравствуйте, Василий Захарович, — он, извиняясь, приподнял перепачканные в масле руки с закатанными рукавами. — Вот приходится чинить на ходу. Поправим, ничего страшного. — Жалко Евгения. На моих глазах его накрыло. — Судьба. Жену потерял, теперь сам… — Валентин, я полагаю, что не сегодня, так завтра, здесь начнётся большая колготня. Наши большие стратеги захотят откусить свою долю успеха, а, значит, нагонят сюда войск и выпхнут их вперёд в атаку с саблями наголо. Всё это будет стоить большой крови. Впереди сплошные болотистые леса, эти два шоссе идут через них, а немец противник умный, и заблокирует обе дороги так же, как и мы здесь. Если вас у меня заберут, постарайся не лезть на рожон. Куда нашу роту забросят неизвестно, но, если будет возможно, я тебя не забуду. Ты не против? — Вовсе не против, Василий Захарович! Я уж и сам хотел проситься к вам. Не с этой батареей, так с меньшим калибром. Вам явно мало двух сорокапяток. Нужна четырёхствольная полевая батарея! — Ты многого не знаешь, Валентин. Мы не простая рота, и каждый человек в ней непростой. Потому нас и называют «стальными». — Да. Я заметил. Вас почему-то не поражают пули и осколки. Сам видел… Странно… — Большего пока сказать тебе ничего не могу. Но запомни, при малейшей возможности я дам тебе знать. Ты меня понял. — Понял, Василий Захарович. — Ладно, увидимся. Вернувшись на колхозный двор, я собрал водителей грузовиков, поскольку весь наш автопарк потихоньку начали растаскивать. — Так, братцы-извозчики, голуби мои бедовые, число наших машин почему-то быстро уменьшается, поэтому приказываю, без моего ведома даже с места не трогаться. Иначе нам не на чем станет перевозить роту, а скорее всего уже сегодня мы отсюда отчалим. Поэтому слушайте приказ: всем, у кого машина в порядке, взять из роты толковых ребят и пробежаться по разгромленным немецким тылам. Ищите исправные грузовики и ГСМ. Про бдительность не забывайте и вверх посматривайте. Фашистские стервятники только и ждут, как бы нагадить вам в кузов. Вернувшись на бивуак, я сразу заметил обновку: немецкую полевую кухню с посудой и всякими поварскими приблудами. Сашка сиял, как начищенный пятак и от радостного возбуждения его уши буквально шевелились: — Вот, командир, принимай в хозяйство крупную добычу. На машине поглубже в поле нырнули и сразу зацепили. Теперь можно питаться, как в ресторане. Видишь и миски из нержавейки, и ложки с поварёшками. Культура, едрёна вошь. — Ну, ты, Саня, совсем своего командира ни в грош не ставишь. Мало, что я, как барбос мотаюсь по всем позициям и выслушиваю всяческие бредни подчинённых и всех прочих, так теперь ты предлагаешь мне ещё и кашу варить. — Ну, почему, только кашу, можно сварить харчо, борщ, люля кебаб, плов…, — и он ловко увернулся от моего подзатыльника. — Всё хиханьки тебе, да, хаханьки. Легко живёшь, юноша. А вообще-то, ты молодец, кухню Деду передай. А для тебя есть одно дельце. Отойдём… Слушай сюда. Наши танкисты заметили ночью активное шевеление на левом фланге вблизи шоссе. Ориентир большое одинокое повреждённое дерево и скопление битой техники возле него. Что-то немцы там втихаря искали, да наши танкачи их отогнали. Возьми пять человек из первого взвода и пошарь там. Ищи то, не знаю что, на месте сообразишь. Но меньше, чем по трое не ходить. — О, за трофеями я всегда, пожалуйста. — И он ускользнул ужом. Ближе к одиннадцати более-менее определился итог вчерашней битвы. На поле боя бойцы старлея Ламинского насчитали 23 средних танка T-IV, 37 лёгких танков T-III и Т-II, 12 самоходок, 10 бронетранспортёров, 85 грузовых автомобилей, гаубицы и полевые орудия. Из 2880 убитых 53 офицера, 238 унтеров. Я перечитывал полученную сводку и не верил своим глазам. Цифры были ошеломляющими. С другой стороны, я понимал, что без поддержки танковой дивизии и шести пушек Батуры и Строгова нас смяли бы в первые же минуты боя. Эти итоги и радовали, и пугали. Постоянно размышляя о превратностях войны, я всё время невольно отодвигал в сторону главный вопрос: какова дальнейшая судьба доверившихся мне людей? В жутком бардаке первых военных дней наши ошеломительные успехи утонули в хаосе трагических событий и поражений. Но после Ружан и Ивацевичей обстановка обязательно начнёт меняться, и на нас станут коситься и подозрительно присматриваться. Эта проблема уже третий день сидела в моей голове раскалённым гвоздём. Очевидно, что все мои бойцы изначально были обречены погибнуть или попасть в плен в кровавой неразберихе Белостокско-Минской трагедии. Из самых лучших побуждений и без малейшего насилия я дал им необычный шанс выжить. Они выжили и победили. Глядя на них, я искренне удивлялся, откуда, из каких глубин вдруг поднялась их сила и воля. Победив в пяти тяжелейших боях, они раз от раза менялись, буквально на глазах превращаясь в былинных богатырей. Наша рота уже настолько отличалась от обычной окопной махры, что меня совсем не удивляло нарастающее к ней внимание и командования, и особистов. При этом я искренне гордился ими и точно знал, что ни под каким видом нельзя их отдавать ни немцам, ни англосаксам, ни советской госбезопасности. Эти мысли тревожили и возмущали сознание, пока ещё надёжно сдерживаемое здравым смыслом. Однако я остро чувствовал надвигающуюся смертельную угрозу для роты, ведь наши бои решительно не вписывались в общую картину поражений Красной армии. Я был убеждён, что на фоне повальных и позорных неудач в первые недели войны, обязательно найдутся полководцы, которые не упустят возможность присвоить большую победу, убрав подальше и поглубже настоящих победителей. Вместе с тем и гебешники, словно стервятники, наверняка почуяли поживу и уже начали кружить над нами, а появится малейшая возможность, тут же навалятся всем скопом и заклюют. Пока довольные спасением своих армий и корпусов генералы их сдерживают, вовсю используя «стальную» роту, как мощный инструмент победы. Но едва наметится перелом, и мои ребята станут живым укором их недавней полководческой несостоятельности, они сразу отвернутся и отрекутся, вот тогда кровожадные мрази в синих фуражках и растерзают роту. Вся эта типичная для советского общества карьерная и шпионская возня была мне отвратительна, поскольку я на дух не принимал политику всеобщей подозрительности, доносительства и самодурства. Значит, нужно кончать геройствовать, пора на полную мощность включать дурака и постоянно мигрировать по принципу: я везде и нигде. А для начала надо предложить генералу Петрову, а через него и командарму Голубеву использовать нас, как подвижную рейдовую группу для действий в ближайших вражеских тылах и на разных проблемных направлениях. Подальше. А там, глядишь, или шах умрёт, или ишак сдохнет. Но при всех опасениях и угрозах я не мог не отметить пользы от моего присутствия в этой реальности. В прошлой истории две танковые группы Гота и Гудериана замкнули кольцо окружения в Минске 27-28 июня. Сегодня уже 4 июля, а Гудериан не прошёл дальше Ивацевичей и Ружан. И именно наша рота стала острым камешком в его сапоге. «Быстроногий Гейнц» захромал, споткнулся и сломал своё танковое крыло, и теперь, теряя перья, отходит к Бресту. Можно точно сказать, что теперь через слонимский коридор наверняка выйдут не только 10 армия, но и 3, и даже частично наиболее пострадавшая 4 армия. — Товарищ командир, очнитесь. Передо мной стоял Сашка, и не просто стоял, а нетерпеливо приплясывал на месте, пытаясь мимикой о чём-то намекнуть. — Мы кое-кого нашли. Там, где сказали. Нашли, короче… — Хватит строить рожи. Ты можешь внятно сказать, кого вы нашли? — Отойдём в сторонку. — Ну, пошли, отойдём. — Товарищ командир, — зашептал Сашка, — за разбитыми машинами обнаружили легковой Опель. Его крепко тряхануло взрывом и накрыло тентом от перевёрнутого грузовика. В нём эсэсовцы. Водитель и унтер спереди мёртвые, а сзади две важные шишки. Оба ранены. На петлицах у одного какие-то листочки, а у другого три кубика с полосками понизу. Мы с ребятами их притащили и запрятали в лесочке. А то тут слишком много любопытствующих. Посмотрите, побалакаете по-ихнему, и сами решите. — Так, так. Листочки, говоришь, и кубики? — У меня возникли смутные подозрения, — пошли, посмотрим, что это за украшения. В зарослях вблизи Минского шоссе на расстеленной плащ-накидке, прислонясь к большой берёзе, сидели двое в серой полевой эсесовской форме. Старший был ранен в ногу, туго перевязанную поверх галифе, а у младшего замотанная окровавленным бинтом голова склонилась на грудь. — Stellen Sie sich, Standartenführer. (Представьтесь, штандартенфюрер.). Он поднял глаза цвета северного моря с едва заметной невозмутимой иронией во взгляде: — Kommandeur des Regiments "Große Deutschland" Graf von Schwerin, und das ist mein Adjutant hauptsturmfürer Masius. (Командир полка «Великая Германия» граф фон Шверин, а это мой адъютант гауптштурмфюрер Мазиус.). — Wohin Sie fuhren? (Куда вы направлялись?). — Zusammen mit Panzer-Division "Das Reich" gingen auf Verbindung mit dem Armeekorps von Schweppenburg, dessen Griffen Bolschewik. (Вместе с танковой дивизией «Райх» шли на соединение с корпусом фон Швеппенбурга, которого атаковали большевики.). — Was Sie sagen können, damit ich behielt Sie Leben? (Что вы можете сообщить, чтобы я сохранил вам жизнь?). — Ich bin Soldat und Tod nicht fürchte. (Я солдат и смерти не боюсь.). Я приблизился к его лицу и уставился неподвижным тяжёлым взглядом. — Aber bist du bereit für einen qualvollen Tod deines Adjutant. (Но готов ли ты к мучительной смерти твоего адъютанта?). — Tun Sie es nicht. Er ist mein Neffe. Schwester nicht überleben würde. (Не делайте этого. Он мой племянник. Сестра не переживёт.).