— Ваня, я на левый фланг. Пробегись по рубежу, скажи командирам: пока затишье, через полчаса сбор на шоссе. Сухой овражек за высоткой вывел меня к завалу деревьев, что образовался после артобстрела. В полусотне метров далее между двумя холмиками, плотно изрытыми воронками и исклёванными мелким калибром, находилась основная позиция батареи Строгова. Подойдя к ней, я не поверил своим глазам. Всё пространство вокруг напоминало лунный пейзаж. Воронка на воронке. Судя по размеру — танковые двух— и трёхдюймовки. Одна присыпанная землёй пушка скособочилась, задрав загнутый ствол. Возле другого орудия в утренних сумерках суетились бойцы в серых от пыли гимнастёрках с тёмными усталыми лицами. Кто-то лопатами углублял окоп и восстанавливал бруствер, кто-то расчищал площадку, кто-то относил в сторону стреляные гильзы. Несколько бойцов скручивали шомпол для чистки ствола. На макушке холмика лежал наблюдатель с биноклем. Лейтенант сидел на станине орудия и что-то писал. Соблюдая устав, я поздоровался первым: — Здравия желаю, товарищ лейтенант. Он поднял покрасневшие глаза, встал, и его потемневшее от копоти и пыли лицо озарила мальчишеская улыбка: — Василий Захарович, рад тебя видеть. Живой. И мы тоже пока живы. Трое, правда, погибли из второго расчёта. Пятеро раненых. Пока держимся. В строю четырнадцать человек. Я закусил губу, чтобы не выдать своих чувств, и крепко сжал его руку. — Полагаю это ещё не конец боя. Когда они перегруппируются, при свете начнут искать слабые места обороны и в первую очередь вызовут бомбардировщики. Теперь-то они на своей шкуре изучили местные условия, а потому ударят именно здесь, на левом фланге. Пока ничего не известно о группе лейтенанта Батуры. Будем надеяться. — Вы на него не обижайтесь. Он хороший парень, но у него молодая жена в Бресте погибла под артобстрелом в первые часы войны. Только поженились. Сами понимаете. — Вы не правы, я ему очень признателен. Фактически сегодня он спас всех нас. Лишь бы жив остался. Как всё выяснится, пришлю вам подкрепление. Держитесь. Я попрощался и, пробираясь через развороченную взрывами лесную опушку, через сотню метров вышел на самый край обороны. Здесь творилось что-то невообразимое. Первое, что бросилось в глаза — это буквально заваленное трупами немцев поле, сгоревшие коробки двух Ганомагов и остовы нескольких грузовиков, среди которых уткнулась стволом вниз закопчённая «двойка». Растерзанную землю густо покрывали воронки, куски железа, щепки и обломки стволов деревьев. Растерзанные и донельзя грязные и прокопчённые бойцы удивлённо оглядывали дела своих рук, не веря, что остались живыми в этом аду. Некоторые воины отрешённо сидели, кто-то дымил самокруткой или приводил в порядок оружие. Залихватски сдвинув на затылок пилотку, Сашка матерно орал на бойца, тыкая пальцем в сторону леса. Я облегчённо вздохнул. Жив, курилка. Сашка увидел меня и, махнув рукой на бойца, подошёл: — Ну, ничего поручить нельзя. Говорю, сделай так, так нет, обязательно всё переиначит. У-у, чудо в перьях. — Как вы тут? — Запарились малёхо. Слушай, командир, что это ты за хреновину с огнём придумал? — А что? — Понимаешь, как попёрли гансы всем скопом, а у меня ленты, как назло, пустые, заряжающего ранило. Тут сапёр Петька и рванул. Полыхнуло так, что круги в глазах. Я сам чуть в штаны не наложил, когда перед нами заметалась сотня истошно вопящих костров. — Хм. Значит, пригодилась моя задумка. — Ни хрена себе, пригодилась! Они так пятки смазали, что до сих пор, небось, бегут и трясутся. В общем так: из восемнадцати человек четверо убиты, пятеро ранены, один тяжело, думаю не выживет. А гансы, вон они, кто их считал. — Вы молодцы. Пока затишье, пошли кого-нибудь за патронами. Разберусь, подброшу людей. Держитесь. Ещё ничего не кончилось. Сейчас немцы почистят пёрышки, позавтракают и могут опять долбануть. Будь готов. — Всегда готов, — он вскинул руку в пионерском салюте. Я покачал головой и погрозил ему пальцем. Вернувшись на шоссе, я застал там Семёна Ивановича, старшину Прокопенко, Андрея Ситникова и сержанта зенитчика. Звать его, дай бог памяти… Прохор Варик. Они сидели на поставленных в круг снарядных ящиках, курили и негромко переговаривались. При моём появлении все встали, и мы, молча, пожали друг другу руки. — Доложите о потерях. — Первый и второй взвод. Семь убитых, одиннадцать ранено, двое тяжёлых. В строю пятьдесят четыре человека без группы Сафронова. — Пулемётный взвод. Двое убитых, прямое попадание снаряда. Один с лёгким ранением. В строю без группы Сафронова шестнадцать человек. — Артвзвод. Убитых пятеро. Раненых девять из них трое тяжёлых. В строю пятнадцать человек. — Зенитный взвод. Убитых и раненых нет. В строю двенадцать человек. — О группе лейтенанта Батуры что-то слышно? Все покачали головами. И я уже хотел подбить бабки, как в тылу услышал натужный рёв мотора, повернулся и увидел, как из лесного тумана на шоссе выползает Опель Мироновича с пушкой на прицепе. Все вскочили и от нетерпения шагнули навстречу. Опель протащил пушку по асфальту вперёд и встал у обочины. Из кабины выпрыгнул Николай, присвистнул и начал удивлённо оглядываться на ту разруху, которую учинили нам фрицы. Спустя минуту на дорогу выполз другой грузовик, вытянувший на дорогу вторую пушку. С подножки соскочил лейтенант, а из кузова обеих машин начали выпрыгивать и перевариваться через борта бойцы. Батура окинул взглядом панораму боя и направился к нам. Все переминались, не зная, как себя с ним вести, а я подошёл, протянул руку и почувствовал крепкое ответное рукопожатие: — Спасибо, товарищ лейтенант, вы нас очень выручили. — Да, чего там, — он смущённо потёр грязные щёки и одёрнул пропылённую гимнастёрку, — я смотрю, вам тут тоже досталось. — Повоевали маленько. Потери есть, Евгений Михайлович? Он внимательно посмотрел на меня, потом чуть заметно улыбнулся: — Орудия исправны. Легкораненых четверо. Убитых нет. В строю четырнадцать человек. — И тут его будто прорвало, в его глазах заплясал огонь. — Вы представляете, мы их в пыль раскатали! Двумя орудиями — артиллерийский полк! Да, их гадов бить можно и нужно, и в землю по макушку вколотить! Я кивнул ему головой и жестом собрал всех в круг: — Запомните этот день, сегодня мы все родились во второй раз. Убитых похоронить и отметить на месте и на карте могилы. Оформить и передать мне акты о смерти. Надо будет сообщить близким. Раненым оказать всю возможную помощь и приготовить к эвакуации. Сорокапятки вернуть к шоссе, а пушки — на батарею. Машины не задерживать. Одна отправится с ранеными в Слоним, другая на склад. Заявки на боеприпасы составьте заранее. Объявите бойцам, что пока затишье, можно перекусить, перекурить и привести себя и оружие в порядок. Не расслабляться. У Неринга наверняка припрятана ещё пара тузов в рукаве. Я полагаю, что немцы справа больше не полезут, там сейчас чёрт свои копыта сломит. А вот левый фланг в ближайшее время будет самым опасным направлением. Андрей, отправь туда ещё пару пулемётов прикрыть батарею, остальные оставь здесь. Семён Иванович, нужно отправить к Сашке стрелковое отделение и патроны, а оттуда и с батареи заберите раненых. Младший сержант Варик. Вот-вот взойдёт солнце, значит надо ждать стервятников, поэтому зенитки снова поднять в зенит. На этом пока всё. По местам. Рассвет разгорался розовым пламенем, и когда заря охватила полнеба и зажгла верхушки деревьев, наконец, открылась вся картина сражения. Со стороны немцев не было слышно ни единого выстрела, поэтому я рискнул встать в рост на бруствере. Ё моё! Всё поле перепахано, не осталось ни единой травинки или колоска — одна палёная земля, усеянная трупами и рваным металлом. На всём видимом пространстве от края поля у батареи Строгова слева и до дальнего берега пруда справа за облысевшими от взрывов деревьями виделась битая техника. Повсюду застыли обгорелые зверюги, чёрно-ржавые убитые танки, уткнувшиеся хоботами в землю. Кое-где из люков свисали почерневшие, обугленные, изуродованные трупы. Подсчитать невозможно, но навскидку — здесь упокоились около четырёх десятков танков. Между ними громоздились остовы искорёженных грузовиков и корпуса бронетранспортёров. Справа за забитой горелым металлом дорогой из пруда торчали обломки юнкерса. Господи! Неужели всё это сделали мы, полторы сотни усталых измученных бойцов из разных полков и дивизий? Я смотрел и не верил своим глазам. И всё-таки я добился своего, непобедимый Вальтер Неринг здесь не прошёл. ГЛАВА 3 — Ваня, во избежание человеческих жертв буди меня тихо и осторожно. Достигнув предела, я сказал себе: пропади оно всё пропадом. Смертельно уставший, чтобы о чём-то думать или чего-то хотеть, я без сил опустился в окоп, привалился к стенке, закрыл глаза и немедленно отключился, мгновенно растворившись в темноте. Кажется, только что смежил веки, и тут же почувствовал толчок в плечо. — Товарищ сержант, проснитесь. Смена прибыла. Вас товарищ генерал-майор просит. — Кто… Где?.. Просит? Меня? Ты ничего не попутал? — Не-е. Так и сказал: разыщи старшину Батова и попроси подойти. — Ну, я же сказал, что попутал. Я-то сержант. — Не-е. Не попутал. Нет у нас другого Батова. По привычке вскинул руку с часами. Половина шестого. Собрался с силами. Встал, превозмогая боль во всём теле, отряхнулся, поправил форму. Восходящее солнце уже отцепилось от кромки леса, и проснувшийся утренний ветерок вместо пряного цветочного духа принёс с поля тоскливый запах гари и мертвечины. Плохо соображая после резкого пробуждения, просыпаясь на ходу, я спустился в овражек и направился к шоссе, на котором происходило небольшое столпотворение. По обочинам тянулась вереница разных машин, конных повозок и ротных колонн. От машин отцепляли пушки и миномёты. Повсюду сновали незнакомые красноармейцы, отдавали приказы командиры и бегали сержанты. А в центре этого движения вблизи наших снарядных ящиков в окружении подполковника и двух майоров стоял генерал Петров и что-то отмечал на сложенной карте. Я сделал три уставных шага и бросил руку к пилотке: — Товарищ генерал-майор, сержант Батов по вашему приказанию прибыл. Петров передал карту майору. Улыбка оживила его каменное лицо, и, явно сдерживая порыв, он взял меня за руку и потряс. — Я знал, Василий Захарович, что у тебя всё получится, но даже не мог предположить, что так обернётся. Ты понимаешь, что ты один выбил почти четверть дивизии Неринга! За три дня боёв это первый безусловный успех! Нет, ты не понимаешь! — он потянул меня за рукав, и на глазах изумлённой свиты мы уселись рядом на ящики. Он снова взял карту: — Смотри. Здесь ты угробил почти два танковых батальона и пехотный полк. За прудом горелые обломки артполка, справа твои артиллеристы и пулемётчики прикончили почти батальон пехоты и лёгкую бронетехнику. Слева тоже всё поле завалено трупами. Сюда же до кучи уничтоженная вчера разведрота. Ты понимаешь, что фактически смертельно ранил и без того ослабленную дивизию Неринга!! Была бы моя воля, я бы тебе свои погоны отдал! Пока имею право только старшину присвоить. Готовь наградные листы, подпишу не глядя. Я хотел было привстать, но генерал придержал меня за руку. — Не благодари, это я тебя водкой по гроб жизни поить должен. — Товарищ генерал, позвольте спросить, как дела на рубеже Щары? — Весь вечер и всю ночь мотался. Всех на ноги поднял. Рядом, — он махнул влево, — две стрелковые дивизии получше твоего рубеж строят. Танкисты им помогают. Ночью всю артиллерию корпуса вывел на позиции. Ты знаешь, действительно, на складах оказалось полно снарядов, да, и оружия тоже. Отобьёмся, буду разбираться, какие сволочи запретили трогать склады, будто специально немцам сдать хотели. Ночью из окружения батальон 4 танковой дивизии вышел. Полки следом идут. У них в отличие от нас хоть танки имеются. Сейчас они вместе со 155 дивизией усилят оборону Слонима. Теперь в городе остался один мост, и он хорошо охраняется артполком, стрелковым полком и двумя зенитными дивизионами. За реку перебазировались три истребительных авиаполка и один бомбардировочный, маловато у них самолётов осталось, но все вместе на полноценный смешанный полк потянут. Какое-никакое прикрытие коридора. Ночью на Брестское шоссе ездил. Там две дивизии у реки насмерть встали. Днём к ним отойдут остатки мехкорпуса, а сейчас там устраиваются зенитчики из Минска. Уже в пути полнокровные танковая и стрелковые дивизии, которые в боях ещё не участвовали. Севернее Слонима выстраивают оборонительный рубеж ещё две стрелковые дивизии. Швеппенбургу с его корпусом ничего не светит. То, что вы здесь сделали, сегодня же будет известно во всех соединениях. Смогли вы, смогут и они. Грамотная организация обороны, уверенное командование и достаточное обеспечение, вот слагаемые победы. В общем, копия твоей карты теперь у всех комдивов, и там тоже, — он ткнул пальцем вверх, — не морщись, знаю, что начальство не любишь. Теперь слушай приказ. Сейчас сдашь рубеж командиру полка, — он кивнул на одного из майоров, — и отправляйся вместе с ротой в Слоним. Трёхдюймовки и миномёты оставь, всё остальное с собой. Остановишься у штаба, доложишься и жди меня. Я долго не задержусь. Об остальном потолкуем на месте. — Слушаюсь. Позвольте пару слов наедине, товарищ генерал-майор. — Мы отошли в сторону, и я продолжил, — Я только хотел уточнить для вас оперативную обстановку. Пока соединения вермахта связывают наши войска под Белостоком, 43 корпус немцев как одержимый прёт через Беловежскую пущу на Волковыск, чтобы блокировать слонимский коридор и отрезать 10 армию от путей отхода. Это очень важно. Разрешите идти. — Спасибо, Василий Захарович, очень ценная информация. Можешь идти. Дождитесь меня в Слониме. Я отдал честь и под совершенно обалдевшими взглядами генеральской свиты пошёл к своим. Пока все подтягивались к шоссе и собирали имущество, Сашка с тремя бойцами смотались на поле и пригнали ещё пару трофейных Опелей. Для порядка я поворчал, но в душе ликовал, поскольку до этого всю голову сломал, решая, как перевозить этакую ораву на двух грузовиках. Взяв на сцепку сорокапятки и зенитки, мы загрузили в прицеп небогатое ротное имущество, оружие и боеприпасы. В кузовах кое-как стоя разместились все 114 бойцов, и машины ощутимо просели на рессорах. В девять ноль-ноль, натужно рыча, грузовики направились в сторону Слонима. Я без сожаления покидал позиции с чувством выполненного долга и с несбыточной мечтой поспать хоть часиков пять. В коридоре деревьев старого леса мы ехали незнамо куда и незнамо зачем. Но я знал одно — мы удалялись от войны, оставляя за спиной кровавый кошмар. Выросший из старого еврейского местечка Слоним даже на первый взгляд имел собственный неповторимый колорит. Его польско-литовско-еврейское прошлое проглядывалось из каждого дома, из каждой улицы и переулка. Как и многие иные равнинные города, Слоним возник у реки и разросся вдоль неё, и потому многие его улицы выходили прямо к воде. Вдоль берега тянулась относительно широкая и ровная набережная. Примерно в середине её пересекало Варшавское шоссе, ведущее с запада на восток на ту сторону реки через единственный оставшийся автомобильный мост, по которому шло интенсивное движение. По обе стороны от него из реки торчали обломки лёгких мостов, а вдали виднелись обрушенные пролёты железнодорожного. Прокатившись по булыжной мостовой, наши машины остановились у здания горсовета. Исполняя приказ комкора доложить в штабе о прибытии с передовой нашей сводной роты, я выбрался из кабины и направился к входу. Однако дальше первой ступени широкой каменной лестницы мне пройти не удалось, поскольку там я нос к носу столкнулся с тем самым гебешным старлеем Достанюком. Я отдал честь и, как положено, уступил дорогу. Но он, увидев меня, на секунду замер и схватился за кобуру. Если бы у него не было фуражки, то наверняка можно было бы увидеть, как над его похабной рожей от ярости волосы встают дыбом. В маленьких глубоко посаженных глазах человека злого и жестокого вспыхнул огонь трусливой ненависти. — Т-ты! Здесь! Сгною, сука!! — Я здесь по приказу комкора. — Молчать!! Дежурный! Наряд сюда! — Он махал у меня перед носом своим пистолетом, а я спокойно стоял, дожидаясь, чем же этот балаган закончится. Вместе с тем здравый смысл подсказывал, что ничем для меня хорошим, но обострённое чувство справедливости уже разбудило внутренний протест против оголтелого беззакония. Я спокойно смотрел на брызжущего слюной урода, облечённого властью и правом вершить людские судьбы, и не видел, как за моей спиной из кабины выскочил Сашка и метнулся к машинам. На вопли гебешника из здания выскочили четверо дуболомов в форме сержантов безопасности, причём двое из них боязливо забуксовали, поскольку сразу меня узнали. Другие, оглядываясь на подельников, осторожно приблизились, ничего не понимая. — Я приказываю: сдать оружие! — старлей продолжал бесноваться, и я уже стал подумывать о его психиатрическом диагнозе. — Я безоружен.