— Вы сказали доктору Марони, что ужасно расстроились и испугались за собственную жизнь. — А потом мне против собственной воли дали сильнодействующие средства. Вслед за чем он улетел в Италию. — У него там практика. Доктор Марони часто летает туда-сюда. Особенно в это время года. — Да, он читает лекции на отделении психиатрии Римского университета. В Риме у него вилла. В Венеции — квартира. Доктор Марони из очень богатой итальянской семьи. Вдобавок ко всему он директор Павильона, и все, включая вас, делают то, что он скажет. Прежде чем уезжать, нам бы следовало разобраться в том, что случилось после того, как я здесь зарегистрировалась. — Зарегистрировались? Вы так говорите о Маклине, словно это отель. — Теперь уже поздно. — Вы действительно полагаете, что доктор Марони вел себя с вами неподобающим образом? — Я полагаю, что высказалась на этот счет достаточно ясно. — Значит, вы так считаете. — Все, конечно, будут отрицать. — Уверяю вас, не будем. Если это правда. — Все будут отрицать. — Когда вас доставили на лимузине к приемному отделению, вы пребывали в здравом рассудке, но были взволнованы. Помните это? Помните, как разговаривали с доктором Марони в приемном отделении, как рассказали ему, что вам нужно безопасное убежище из-за некоего электронного письма? Помните, как обещали все потом объяснить? — спрашивает Бентон. — Помните, как провоцировали его, вербально и физически? — Вы так со всеми пациентами обращаетесь? Может, Бентон, вам лучше вернуться в ФБР? К резиновым шлангам и прочему? Может, влезете в мой почтовый ящик? Вломитесь ко мне домой? Проверите мои банковские счета? — Нам важно вспомнить, в каком состоянии вы поступили сюда. Я всего лишь стараюсь помочь. — Я помню, как он пришел в мою комнату, здесь, в Павильоне. — Это было уже позже, вечером, когда у вас началась истерика. — Вызванная теми самыми медикаментами. Я очень восприимчива к лекарствам. Никогда их не принимаю и в них не верю. — Когда доктор Марони пришел в вашу комнату, там уже находились нейропсихолог и медсестра, обе женщины. Вы продолжали говорить о чем-то, что это не ваша вина. — А вы там были? — Нет. — Понятно. А ведете себя так, словно были. — Я читал вашу карту. — Мою карту… Наверное, подумываете, как бы выставить ее на аукцион? — Пока доктор Марони разговаривал с вами, медсестра проверила жизненные показатели. Вот тогда и посчитали необходимым ввести седативное посредством внутримышечной инъекции. — Пять миллиграммов халдола, два миллиграмма ативана, один миллиграмм когентина. Печально знаменитая формула пять-два-один. Так называемая химическая смирительная рубашка, применяемая в отношении буйных заключенных. Подумать только, со мной обращались как с преступницей! Неудивительно, что я ничего не помню. — Можете сказать, что вы имели в виду, когда говорили, что это не ваша вина? Это имеет какое-то отношение к электронному письму? — Я имела в виду доктора Марони. То, что он сделал, не моя вина. — То есть ваше состояние никак не было связано с письмом, которое, как вы сами пояснили, вынудило вас приехать сюда? — Это заговор. И вы все в нем участвуете. Разве не потому на связь со мной вышел ваш товарищ, Пит Марино? Или, может быть, он хочет выйти из игры. Хочет, чтобы я спасла его. Как тогда во Флориде. И что только вы с ним делаете? — Никакого заговора не существует. — Все следователи так говорят. — Вы находитесь здесь десять дней. И никому не сказали, что это за письмо. — Вообще-то речь идет о человеке, который прислал мне несколько электронных писем. — Кто он? — Человек, которому доктор Марони мог бы оказать помощь. Человек с крайне расстроенной психикой. Независимо от того, совершил он что-то или нет, ему требуется помощь. И если со мной или с кем-то еще что-то случится, виноват будет доктор Марони, а не я. — В чем может заключаться ваша вина? — Я только что сказала — ни в чем. — Следует ли понимать так, что вы не покажете мне письмо, которое помогло бы нам понять, кто этот человек и, возможно, как защитить вас от него? — Знаете, я ведь и забыла, что вы здесь работаете, а вспомнила, когда увидела в приемном отделении ваше объявление о наборе добровольцев для участия в научном проекте. Марино писал что-то… Вы только не волнуйтесь, я не его имела в виду, когда говорила о человеке с нарушенной психикой. Ему тяжело работать на Кей, у него накопилась усталость. Плюс сексуальная фрустрация. — Я бы хотел поговорить с вами о полученных электронных письмах. Или отправленных. — Зависть. С нее все начинается. — Доктор Селф смотрит на него. — Кей завидует мне, потому что ее собственная жизнь ничтожна. Завидует настолько, что даже солгала в суде. — Вы имеете в виду… — Главным образом ее. — Ненависть свивается кольцами. — Я абсолютно объективна в отношении случившегося, этого вопиющего примера судебного сутяжничества, и никогда не ставила в вину вам лично участие в нем в качестве свидетелей. Интересно, что чувствовала бы она, если бы знала, что вы в моей комнате, за закрытой дверью? — Когда вы сказали, что хотите поговорить со мной наедине, у себя в комнате, мы с вами договорились, что я буду не только делать пометки, но и вести запись. — Записывайте. Делайте пометки. Когда-нибудь они вам пригодятся. Вам есть чему поучиться у меня. Давайте обсудим ваш эксперимент. — Исследование. Участвовать в котором вы пожелали добровольно, на что получили специальное разрешение, против чего я возражал. Слово «эксперимент» мы здесь не используем. — Хотелось бы мне знать, почему вы противились моему участию в эксперименте. Рассчитывали что-то скрыть? — По правде говоря, доктор Селф, я не уверен, что вы соответствуете критериям. — По правде говоря, Бентон, мое присутствие вам совсем ни к чему, не так ли? Но выбора у вас нет, потому что руководство клиники прекрасно понимает, как опасно нарушать мои права. — У вас диагностировали биполярное расстройство? — У меня диагностировали только одно — одаренность. — А у кого-нибудь в вашей семье такое расстройство обнаруживали? — Чем это все окажется в конце, дело ваше. При разных состояниях настроения и при наличии соответствующего стимула дорсолатеральный префронтальный кортекс мозга светится. Позитрон-эмиссионная томография уже продемонстрировала, что у людей в состоянии депрессии наблюдается анормальный кровоток в префронтальных областях и пониженная активность в ДЛПФК. Мне известно, что ваш эксперимент не получил одобрения руководства Гарвардского университета. — Мы не проводим исследований, которые не получили официального одобрения. — Эти ваши «здоровые контрольные субъекты». Когда вы заканчиваете, они такие же здоровые? И что случается с теми, кто нездоров? С теми несчастными, страдающими от депрессии, шизофрении, биполярного и других расстройств? С теми, кто представляет опасность для себя и других? — Похоже, Джеки ввела вас в курс дела. — Не совсем. Она же не способна отличить дорсолатеральный префронтальный кортекс от обычной трески. Исследования реакции мозга на материнскую критику и похвалу проводились и раньше. Теперь вы еще и прибегаете к насилию. И что вы докажете? Покажете различия между мозгом человека, склонного к насилию, и человека, к насилию не склонного. Но какой от этого толк? Разве это остановило бы Сэндмена? — Сэндмена? — Если бы вы заглянули в его мозг, вы увидели бы там Ирак. И что потом? Вы смогли бы неким магическим способом изъять Ирак, чтобы он снова был здоров? — Письмо от него? — Я не знаю, кто он. — Может ли он быть тем человеком, о котором вы упомянули доктору Марони? — Не понимаю, что вы нашли в Кей, — говорит она. — Когда она приходит домой с работы, от нее пахнет моргом? Впрочем, откуда вам знать, если вы там не бываете? — Судя по всему сказанному, вы получили то письмо через несколько дней после обнаружения тела Дрю Мартин. Совпадение? Если у вас есть информация, касающаяся убийства, вам нужно все рассказать мне. Прошу вас. Это очень серьезно. Доктор Селф вытягивает ноги и голыми пальцами касается разделяющего их стола. — Если я сброшу рекордер со стола и он разобьется, что тогда? — Тот, кто убил Дрю Мартин, на этом не остановится. — Если я сброшу этот рекордер… — она дотрагивается до рекордера пальцем и слегка его сдвигает, — что мы можем тогда сказать и что сделать? Бентон встает со стула.