Наклонившись над кастрюлей, она увидела на самом дне своего мужа, превратившегося в уголек. XIII Хасан еще спал, свернувшись клубочком, когда женщина пришла его будить. Взглянув на него, она заметила его покрасневшие от слез щеки и пожалела, не тронула. Он проснулся, когда солнце стояло уже высоко. Застыдившись, он пошел умыться к ручью, протекавшему прямо за домом. Когда он вернулся, женщина предложила ему разогретый кускус, оставшийся с вечера. Потом принесла ему блузу и жесткие башмаки. — Ступай помойся как следует, переоденься и принеси свое грязное белье, — сказала она ему. Во дворе все были заняты делом. Одни подметали, другие носили воду из родника. Нуара пекла лепешку. Хасан пошел вдоль ручья, спрятался за кустом, снял свою старую блузу и побрызгал на себя холодной водой. Сначала он весь съежился, но потом тело его привыкло. Он намылился с головы до ног. Вода здесь падала с уступа, и он встал под ее струю. Но не прошло и минуты, как ему пришлось выскочить, стуча зубами. Одевшись, он примерил башмаки, смочил их сверху немного водой, чтобы они стали помягче. Из кустов вылетел черный дрозд. Хасан спугнул его. Дрозд улетел. Вернувшись в дом, он увидел, что стадо уже здесь. Пастух, прислонясь к стене дома, ел ячменную лепешку, макая ее в оливковое масло. Заметив Хасана, он уставился на него и стал разглядывать с головы до ног. Аисса был здешний. Худой, тщедушный, с вытянутым лицом, он был старше Хасана на три года; его гладкую, без единого волоска голову прикрывала феска. «Чего ему от меня надо? — рассердился Хасан. — Почему он так смотрит на меня?» Он отдал свою блузу какой-то девушке, стиравшей белье в углу двора, возле водостока. — Тебя мне только не хватало, — сердито сказала она. Тут их позвал управляющий фермой. Аисса убрал свою миску и пошел, Хасан — следом за ним. На широкой площадке под деревьями он увидел занятых делом мужчин: одни чинили соху, седла, другие обрабатывали кожу. Они что-то обсуждали, смеясь. Хасан пересчитал их — всего девять. Управитель отличался от всех своей белой феской и большими усами. Оба мальчика сели рядом с ним. Остальные прервали работу и с любопытством смотрели на Хасана. Тот расслышал обрывки разговоров: — … рыжий… убит… бандиты… Он понял, что речь шла о его отце. Управляющий был человек энергичный. Голос у него был степенный, а лицо очень серьезное. Говорил он мало, но веско и притом решительно. Мальчикам он сказал: — С сегодняшнего дня ты, Аисса, будешь пасти коров, быков и мулов, работу ты знаешь. Потом обратился к Хасану: — А тебя как зовут? — Хасан. — Хорошо, ты, Хасан, будешь пасти баранов и коз. Пойдешь вместе с Аиссой, он тебе покажет. Скотина вся должна быть на месте. Я не потерплю, чтобы она пропадала. Не потерплю, чтобы она забредала на чужие поля да и на наши тоже. Если кто-нибудь пожалуется, вам несдобровать. Ясно? И он снова принялся за работу. Руки у него были большие, мозолистые. Он как раз заканчивал мастерить плуг. Ему осталось подточить его и приладить ручку. Хасану не понравился Аисса. Одна мысль о том, что ему весь день придется провести с этим мальчиком, выводила его из себя. К тому же здешние крестьяне напомнили ему отца с матерью. «Что-то она теперь делает? — думал Хасан о матери. — Все еще плачет? А кто вспашет нам землю? Брат, должно быть, сейчас дома». Послышался призыв муэдзина к послеполуденной молитве. Аисса подтолкнул его локтем. Крестьяне поднялись и пошли делать омовение. А мальчики повели каждый свое стадо. Они пересекли деревню, следуя по дороге, окаймленной кактусами, навстречу им попалось несколько женщин, которые шли к роднику с кувшинами — одни несли их на голове, другие за спиной, — они принялись судачить о Хасане. Сразу за деревней начинались густые заросли леса. Вся деревенская скотина стекалась к одному и тому же месту. Пастухи сговорились между собой поближе познакомиться с Хасаном. Козы забрались в лес, стали карабкаться на дикие оливковые деревья. Быки едва тащились с ревом. Особо норовистый бык прошел, петляя, наперерез всем. А пастухи тем временем собрались у водоема под цератонией. Разглядев новенького, они стали задирать его, и дело кончилось всеобщей потасовкой. Дрались все, хватая друг друга за ноги, за полы одежды, царапаясь, кусаясь. Кто-то закричал: — Не кусайся! Вот собака, чуть палец не откусил! Вдруг послышался какой-то шум, заблеяли козы, бараны испуганно всполошились. Увидев шакала, набросившегося на свою добычу, ребятишки завопили во весь голос: — Шакал, шакал! Давай сюда, ай, ай, шакал! Шакал в панике бросился в чащу. Подойдя поближе, пастухи увидели, что у одной из овец Хасана перекушена шея и она едва дышит. Оба мальчика посмотрели друг на друга с укором. Каждый из них винил в случившемся другого. Аисса прирезал овцу, которая уже почти не шевелилась. У Хасана один глаз был подбит. С наступлением темноты они погнали стада домой. Хасан один загонял свое стадо, а потом убежал и спрятался в саду. Аисса взвалил овцу на осла. Вместе с управляющим они стали искать Хасана, громко кричали, звали его, и только когда зажгли два пучка соломы, увидели Хасана, прислонившегося к смоковнице. Он плакал от страха. Управляющий схватил мальчика за руку и тряхнул так, что у того кости затрещали. — Чего ты прячешься? — спросил он. — Почему не идешь в дом? Я знаю, что ты не виноват. Мальчик, успокоившись, покорно пошел за ним, повторяя: — Я не виноват, дядя, я не виноват, клянусь тебе. — Что было, то было, — сказал в ответ управляющий. Лалла ждала их у порога. Она взяла Хасана за руку, погладила его по волосам, вытерла глаза. — Я твоя тетя, — говорила она, — знай, что я твоя тетя. И стала распутывать нити какой-то замысловатой родословной. Потом, обняв его, взглянула на распухший глаз. — Это пустяки, — сказала она. — Не играй больше с ними. — Клянусь тебе, тетя, я не играл с ними. Они хотели побить меня, потому что я новенький. Она повела его внутрь дома. На огне стоял большой котел, в котором варился бобовый суп. Запах бобов наполнял весь дом. Лалла налила Хасану поесть. Проглотив ложку, он обжегся и сморщился от боли. — Подуй, подуй сначала, а потом ешь, — сказала она. Мальчик начал есть, дуя на каждую ложку. В доме никого не было. Все ушли в гости к родственнику, вернувшемуся с военной службы. Слышно было, как там поют и танцуют под аккомпанемент бандира — маленького барабана. Пустой дом показался ему еще просторнее. Тишину нарушало лишь потрескивание веток в очаге. Когда Хасан кончил есть, Лалла попросила его помочь ей поставить ткацкий станок, потом велела ему идти спать. Сама она села возле очага, взяла веретено и принялась прясть шерсть. При свете огня лицо ее дышало покоем и лаской. Ее длинные тонкие пальцы крутили веретено с невероятной быстротой. Хасан слушал шум веретена, и на какое-то мгновение ему показалось, что все это сказка. «Неужели она и вправду моя тетя?» — думал он. С того дня он стал называть ее «тетя». Всю ночь шел дождь. Вокруг все развезло от грязи. Хасан встал очень рано. Глаз уже не болел. Женщины поднялись еще раньше, чтобы успеть подоить коров, коз и овец. Как только они кончили, Хасан с Аиссой погнали стадо. Каждый нес под мышкой свой кусок лепешки. Аисса рассказал Хасану о вчерашнем празднике. — Мы ели кускус с мясом. Женщины танцевали всю ночь. Знаешь, — говорил он, — для мужчины вернуться из армии — это все равно, что заново родиться. Поэтому и устраивают праздник. Хасан не знал этого. В его деревне никто еще не возвращался из армии. Обычно каид сообщал о чьей-либо смерти, и вся деревня плакала. Вот все, что он знал. В тот день Аисса разоткровенничался. Он рассказал Хасану о своей матери, которая умерла, когда он был совсем маленький. — Мой отец костоправ, и еще он пишет амулеты. Когда он взял другую жену, я не поладил с ней. — Он говорил всегда она, избегая называть ее по имени. — Чтобы не было хлопот, отец определил меня сюда в пастухи. Мы с ними в родстве, из одной семьи, только они, конечно, богаче. Хасан, сам не зная почему, очень скоро привязался к Аиссе. Они стали неразлучны. И вот на всех земельных наделах началась пахота. Пригнав свои стада в лес, Хасан с Аиссой возвращались погреться у огня пахарей, помогая им кое в каких мелких работах. Аисса поведал Хасану все, что знал о каждом из них. — Опасайся одноглазого, — сказал он ему. — Если он застанет у себя в поле козу, он тебя убьет. Он посадит тебя на колючки или на кактусы. Верно тебе говорю. Он проделал это со своим собственным сыном. Сердце у него черное, как деготь. Один раз я ему попался. Белая коза не успела даже ступить на его поле. Она была у самой кромки. Я лежал, а он схватил меня за руку и потащил, негодяй, нарочно выбирая места, где побольше дрока да колючего кустарника. Я закричал. Стал звать маму и папу. Я умолял его. Ему никого не жалко, этому мерзавцу. Колючки вонзались мне в тело, как иголки. А ему этого было мало. Он бросил меня в кусты и стал топтать. Я потерял сознание. Когда я пришел в себя, мне так было страшно снова его увидеть, что я даже боялся открыть глаза. Я долго прислушивался. Все у меня болело. Потом я все-таки посмотрел вокруг. Его уже не было. Я весь был изодран, в крови, красный, как помидор. Кто-то из крестьян окликнул их: — Шли бы к скотине! Они встали. Удостоверившись, что животные мирно пасутся, они решили проверить силки. В одном из них оказалась великолепная куропатка, она хлопала крыльями. Аисса взял ее живой. — Вот красота. А что, если нам зажарить ее и съесть? — предложил Хасан. Аисса замотал головой. Нет, вечером он выменяет ее на новую блузу у одной женщины, которая только что родила. XIV Бандиты часто заглядывали в деревню Черный Ручей, они приходили к одному из своих. Им случалось проводить там по нескольку дней, они отсыпались, набирались сил, готовясь к новому набегу. Только стена отделяла их от дома, где жил теперь Хасан, и вместе с другими ребятишками он слушал истории, которые рассказывали бандиты. Многие из них любили прихвастнуть, сгустить краски. Их главарь, Мессауд Б., доводился близким родственником Лалле, которую он звал Матушкой. Лалла была женщина с характером, величавая красавица, и притом бесстрашная. После смерти мужа она сама заправляла всем домом. И все ее уважали, даже грозный главарь. Каждый раз, как ему случалось бывать там, он непременно навещал ее, ел, пил, отдыхал, а потом уже шел к своим. Когда он приходил, она подавала ему все самое лучшее: простоквашу, масло, кускус с мясом, медовые пироги. Он ел не переставая, как голодный. В нем просыпались сыновние чувства. — Если бы моя мать была жива… — говорил он ей. На что Матушка отвечала: — В свое время моя двоюродная сестра цвела, как роза. Среди семерых сыновей он был старшим. Мать гордилась своим потомством, еще бы: семеро здоровенных детин, составлявших смысл ее жизни.