Вскоре в дверь кабинета постучали. От неожиданности я подскочила на стуле. Гауптшарфюрер крикнул посетителю, чтобы тот входил. Я не отрывала глаз от страницы, но мигом узнала хриплый голос шутцхафтлагерфюрера, его звуки вызывали у меня в голове мрачный образ: дым, окутывающий лезвие клинка. – Что за паршивый день! – распахивая дверь, прорычал начальник лагеря. – Пошли в буфет, мне нужно долбануть по мозгам, прежде чем снова терпеть перекличку. Волоски у меня на шее встали дыбом. Ему приходится терпеть перекличку? Взгляд герра Тремора упал на меня, со склоненной головой сосредоточенно печатавшую на машинке. – Глянь-ка, а это что такое? – насмешливо произнес он. – Райнер, мне был нужен секретарь. Я месяц назад говорил тебе об этом. Бумаг становится все больше с каждым днем. – И я тебе ответил, что позабочусь об этом. – У тебя это заняло слишком много времени. Напиши на меня рапорт, если тебе от этого станет лучше. – Он пожал плечами. – Я просто взял дело в свои руки. Шутцхафтлагерфюрер обошел меня полукругом: – Забрав одну из моих работниц? – Одну из моих работниц, – поправил его гауптшарфюрер. – Без моего разрешения. – Ради бога, Райнер! Ты можешь найти другую. Эта бегло говорит по-немецки. – Wirklich?[59]– удивленно спросил лагерфюрер. Он обращался ко мне, но я сидела спиной к нему и не догадывалась, что от меня ждут ответа. Вдруг что-то тяжелое обрушилось сзади и сбоку мне на голову. Я слетела со стула и упала на колени, в глазах помутилось. – Отвечай, когда с тобой разговаривают! – Начальник лагеря нависал надо мной, занеся руку. Не успел он снова ударить меня, как брат крепко схватил его за запястье: – Я бы попросил, чтобы ты доверил мне самому наказывать своих подчиненных. Глаза лагерфюрера блеснули. – Ты просишь об этом вышестоящего офицера, Франц? – Нет, – ответил тот. – Я прошу об этом своего брата. Напряжение рассеялось, будто паром вылетело в окно. – Значит, ты решил завести домашнего зверька, – со смехом проговорил лагерфюрер. – Ты не первый из офицеров, кто сделал это, хотя я ставлю под вопрос твой выбор, ведь есть много девушек volksdeutsche – настоящих немок, которые на всё готовы. Я с трудом забралась на стул, провела языком по зубам – все ли на месте? – и подумала: не для того ли привел меня сюда гауптшарфюрер? Уж не собирается ли он сделать меня своей шлюхой? Это было наказание совершенно иного уровня, я о таком даже не думала. До сих пор мне ни разу не приходилось слышать, чтобы какой-нибудь офицер сексуально домогался заключенной. Эсэсовцы вовсе не были такими уж джентльменами. Но интимные отношения на службе противоречили правилам, а лагерные офицеры соблюдали дисциплину беспрекословно. К тому же мы были еврейками, а потому совершенно их не привлекали. Переспать с одной из нас – это было для них все равно что затащить к себе в постель какую-нибудь падаль. – Давай обсудим это в буфете, – предложил гауптшарфюрер. Недоеденный кекс он оставил на столе, а проходя мимо меня, сказал: – Приберешь там, пока меня нет. Я кивнула, отведя глаза в сторону и чувствуя на себе пристальный взгляд герра Тремора, который впивался в мое лицо, обшаривал мое костлявое тело, скрытое под рабочим платьем. – Не забывай, Франц, – сказал он. – Бродячие собаки кусаются. На этот раз гауптшарфюрер не оставил младшего офицера сидеть со мной в качестве няньки, а вместо этого запер дверь кабинета на ключ. Такое доверие лишило меня присутствия духа. Интерес к моей книге, новость, что он сделает меня своей секретаршей, то есть даст работу, которая позволит мне находиться в тепле весь день, а ведь приближалась зима, и это не будет тяжкий труд, как ни крути. Зачем проявлять доброту ко мне, если он собирался меня изнасиловать? Эта мысль камнем упала мне в голову. Нет, такого не случится. Я лучше перережу себе горло ножом для бумаг, чем вступлю в интимные отношения с эсэсовцем. Я мысленно послала благодарность Арону, который был моим первым, так что этому немцу такая радость не обломится, и подошла к столу гауптшарфюрера. Сколько времени я не ела кексов? Отец иногда пек их с кукурузной мукой грубого помола и самым белым сахаром. Этот кекс был темный, с застывшими в тесте изюминами. Прижимая пальцы к формочке из вощеной бумаги, я соскребла с нее все до последней крошки. Половину ссыпала в маленький бумажный кулечек и сунула под пояс платья, решив, что вечером поделюсь этими крошками с Дарьей. Потом начисто облизала пальцы. Вкус едва не свалил меня с ног. Я допила кофе до последней капли, выбросила бумажку от кекса в мусорное ведро, а чашку насухо вытерла. И тут же запаниковала. Что, если это не демонстрация доверия, а еще одна проверка? Вдруг гауптшарфюрер вернется, заглянет в мусорную корзину и увидит, что я украла его еду? Я прокручивала в голове возможные сценарии. Входят два брата, старший произносит: «Я же говорил тебе, Франц». А младший пожимает плечами и отправляет меня к своему брату для порки, которой я избежала сегодня утром. Если красть фотографии у мертвецов плохо, то стащить еду у немецкого офицера – куда как хуже. К моменту, когда гауптшарфюрер отпер дверь и снова вошел – один, я так разнервничалась, что меня било мелкой дрожью, аж зубы стучали. Он хмуро взглянул на меня: – Тебе холодно? От него пахло пивом. Я кивнула, хотя уже много недель мне не доводилось находиться в таком тепле. Он не стал смотреть в мусорную корзину, а вместо этого с любопытством обвел взглядом комнату, потом сел на край стола и взял в руку стопку фотографий: – Я должен конфисковать это. Ты понимаешь? – Да, – прошептала я и не сразу сообразила, что он протягивает мне какие-то вещи – маленький кожаный блокнот и авторучку. – Взамен ты возьмешь вот это. Я неуверенно приняла подарки. Ручка тяжело легла мне в руку. Я с трудом удержалась, чтобы не поднести блокнот к носу и не вдохнуть с жадностью запах кожи и свежей бумаги. – Тебе подходят эти новые условия? – официальным тоном спросил гауптшарфюрер. Как будто у меня был выбор. Хотела ли я продать свое тело ради того, чтобы напитать свой ум? Потому что он предлагал мне сделку, по крайней мере так сказал его брат. За определенную цену я могла писать в свое удовольствие. И меня назначат на работу, за которую любой другой в лагере убил бы. Я молчала, гауптшарфюрер со вздохом поднялся на ноги и сказал: – Пошли. Меня снова затрясло, так сильно, что мой новый начальник отшатнулся от меня. Пришло время расплаты. Я скрестила на груди руки, прижимая к себе блокнот и мысленно гадая, куда он меня поведет? В офицерские квартиры, наверное. Я справлюсь. Мысленно убегу куда-нибудь. Закрою глаза и буду думать об Ании, Александре и том мире, который находился в моей власти. Как моя история успокоила Дарью, как она утешала других женщин в бараке, так же я затуманю ею и свой разум. Сжав зубы, я вышла на улицу. Дождь перестал, но на земле разлились огромные лужи. Гауптшарфюрер шагал прямо по ним в своих тяжелых сапогах, а я силилась не отставать от него. Он не повернул в ту часть лагеря, где жили офицеры, а вместо этого привел меня ко входу в наш барак. Женщины уже вернулись с работы и ждали поверки. Гауптшарфюрер позвал старшую по бараку, которая сразу принялась лебезить перед ним. – Эта заключенная будет работать на меня, – заявил он. – Блокнот и ручка принадлежат мне. За их сохранность вы лично отвечаете перед шутцхафтлагерфюрером. Понятно? Тварь молча кивнула. За спиной у нее стояла напряженная тишина; любопытство женщин было осязаемым. Потом гауптшарфюрер повернулся ко мне: – К завтрашнему дню. Еще десять страниц. После чего он ушел. Никаких офицерских квартир, никакого насилия. Тварь тут же глумливо заулыбалась: – Он сейчас взял тебя под крыло, но, как только устанет от того, что у тебя между ног, найдет себе другую. Я протиснулась в дверь мимо нее и пошла к Дарье. – Что он с тобой сделал? – спросила она, хватая меня за предплечье. – Я жутко волновалась весь день. Сев на нары, я стала обдумывать случившееся со мной, этот неожиданный и чрезвычайно странный оборот событий. – Он не сделал абсолютно ничего, – сказала я подруге. – Никакого наказания. Напротив, я получила повышение, так как знаю немецкий. Я буду работать на офицера, который читает стихи и требует от меня продолжения истории про упыря. Дарья нахмурилась: – Чего он добивается? – Не знаю, – удивленно ответила я. – Он не прикоснулся ко мне. И смотри… – Я вынула засунутый под пояс платья кулечек с крошками от кекса и отдала ей. – Он оставил это мне. – Он кормил тебя? – Дарья разинула рот. – Ну не совсем. Но оставил мне немного еды. Дарья попробовала крошки. И прикрыла глаза в чистом экстазе. Но через мгновение сфокусировала взгляд на мне.