— Ареса ещё называют Богом Последних Дней, — сказала Камелия, — да ты не стой в проходе, присаживайся. Поговорим. Не знаю почему — но я её послушался, и занял соседнюю скамейку. — Миф о конце света? — спросил я. — Ага, — кивнула она, — ты догадался, или попалось где-то? Вообще-то о таком догадаться сложно, если не интересоваться специально. — Догадался, — холодно ответил я. — Кстати, антропологи считают, что само существование такого мифа в большинстве верований и у нас, и на Фаэтоне, доказывает искусственное происхождение нашей системы, и жизни на наших планетах. — Вот как? — спросил я, — я глядел информацию по Фаэтону в сети. Там никакие верования не упоминаются вовсе. Зачем они холодным сумасшедшим убийцам? Камелия вздохнула, потом взглянула на меня своими огромными анимешными глазами. — Да брось. Ты же очень умный человек. Идёт война. Мы тщательно культивируем образ врага, потому что сами хотим выжить. Фаэтонцы — они почти наше зеркало. Да, более централизованы и склонны к авторитаризму. Но и только. У них тоже есть семьи, дети, чувства, планы на будущее… вот только нам лучше об этом забыть. Потому что мы вынуждены их уничтожать. У меня даже челюсть опустилась от таких откровений. — Ты… ты опасно близка к измене, — заметил я, — а я человек военный. — Гриша, мы ведь в храме Ареса. Или ты не в курсе? — она засмеялась, — это единственное место на корабле, где нет следящих и подслушивающих устройств. На самом деле нет — я проследила. Для этого он и создавался. Я настояла в Совете, мотивируя заботой о брате. Но на самом деле мне очень нужно было такое помещение для разговора с тобой. — Что ж… — осторожно заметил я, пытаясь переварить полученную информацию, — вот мы и говорим. — Кто ты, Гриша? Признаюсь, я давно расслабился, и уже не ожидал этого вопроса. Он застал меня врасплох. Я опустил взгляд, разглядывая собственные ладони, лихорадочно пытаясь выработать линию поведения, которая не привела бы меня в лабораторные застенки, или в психушку. Я даже забыл, что мы в космосе, на пути к Венере — соревнуемся с вражеским кораблём в скорости. — Извини, — вздохнула Камелия, — это было слишком «в лоб». Давай я сначала о себе пару слов. Ты ведь за несколько месяцев просто не мог детально разобраться в нашей властной системе, да? Много не знаешь и не понимаешь. Тем более что информация тебе давалась дозированно. Наша Конфедерация — глубоко технократическое образование. Высшую политическую власть осуществляют учёные. Я и моя семья — потомственная элита. Мы входим в Совет. Это мне на стол попали данные твоего генетического анализа, ещё когда ты находился в криокамере, и консилиум оценивал возможность твоего оживления. И это я убедила остальных, что ты — наш сверхсекретный проект. Я вздохнул, поднял взгляд, и, наконец, решился посмотреть ей в глаза. — Зачем? — спросил я, — зачем ты это сделала? — Одна из причин в том, — спокойно ответила Камелия, — что я сама не слишком религиозна. Я не хотела паники. Из большого состава Совета рано или поздно произошли бы утечки. Дело в том, что миф о конце света говорит, будто незадолго до него нас посетит марсианское воплощение Ареса. Тебя могли принять за божество, начались бы брожения в обществе — которые совсем некстати в условиях военного времени. — А другая? — Что — другая? — переспросила Камелия. — Ты назвала одну из причин. Какие ещё есть? — Ах, это, — она улыбнулась, — наша власть, как и любая власть в природе, неоднородна. Я принадлежу, скажем так, к прогрессистам. Я верю, что наша конфронтация с Фаэтоном имеет принципиальное разрешение. Мы способны разложить их культурно, если навяжем правила игры, установив перемирие. И мы к этому идём. — А появление живого воплощения бога последних дней способно этот план разрушить… — произнёс я. — Точно! — она кивнула, — был, конечно, вариант выдать тебя за шпиона фаэтонцев. И не оживлять. Но этого мне тоже не хотелось. Очень уж интересные у тебя гены. — Да? — усмехнулся я, — и чем же? — Мы не способны создавать конструкты такого уровня. И не будем способны ещё лет двести, — ответила Камелия. — Значит, ты точно уверена, что я конструкт? — В этом не может быть ни малейших сомнений, — она снова улыбнулась, — ты ведь успешно прошёл инициацию. И приобрёл такие возможности, которые мы не то что спроектировать — даже вообразить себе не могли. У тебя в мозгах теперь квантовый компьютер! Так кто ты, Гриша? — А сама как считаешь? — наплевав на вежливость, вопросом ответил я, — у тебя ведь есть какие-то гипотезы? Раз ты неверующая. — Есть, — она кивнула, — собственно, варианта всего два: ты или конструкт создателей. Или конструкт иной, очень высокоразвитой цивилизации, которая решила вмешаться, и оценить, что у нас тут вообще происходит. Я вздохнул, сцепил пальцы. Потянулся. Почесал подбородок. — Ты ведь мне не поверишь, если я скажу, что сам не знаю? — спросил я. — Не оскорбляй мой интеллект, Гриша, — Камелия покачала головой, — я знаю, что ты не потерял память. У тебя иногда проскакивали… скажем так, очень странные вещи. Нет, не часто — в целом ты отлично себя контролировал — но я ведь очень внимательная, знаешь ли. Я снова вздохнул. Снова почесал подбородок. И, наконец, решился сказать правду. — Понимаешь какая ситуация, — сказал я, — дело в том, что я и правда не знаю, кто я. Она разочаровано опустила глаза. — У меня были отец и мать, — продолжал я, — которые уверены, что родили меня сами. Был, правда, один странный эпизод незадолго до моего зачатия… мама рассказывала. Но это совершенно ничего не доказывает. — Всё-таки ты с Фаэтона? — заинтересовалась Камелия. — Нет, — я покачал головой, — если быть совсем точным — я с третьей планеты. — С третьей? — она чуть нахмурилась, — ледяной мир… это бессмыслица какая-то! Там что, есть скрытая колония? — Мы называем свой мир Земля, — продолжал я, — слово «Земля» я произнёс на русском. У Камелии округлились глаза. — И до моего рождения еще около миллиарда лет, — продолжал я, — марсианских лет. — Не понимаю, — сказала она, — объясни. Я коротко пересказал ей свою историю, подробно остановившись на цепи событий, которые привели к моему появлению на дальней орбите древнего Марса. Она слушала не перебивая, уставившись на меня своими глазищами. Этот взгляд сбивал меня с мысли, поэтому, не прерывая рассказа, я принялся разглядывать статую местного божества. Это помогло собраться с мыслями. — Значит, ты видел создателей? — спросила она, когда я закончил. — Не самих создателей — только результат их деятельности. На момент, когда я попал в прошлое, они успели уничтожить все следы цивилизации на внешних планетах. — Фаэтона в вашем времени нет… а Марс — безжизненная планета? Так? — Всё верно, — кивнул я. — Хотя миллиард лет… это ведь очень много… это ни о чем не говорит… — пробормотала она себе под нос, словно отвечая на какие-то собственные мысли. — Те данные, которые успели собрать земные зонды о Марсе, — безжалостно продолжал я, — позволяют предположить, что около двух с половиной миллиардов земных лет на планете произошла крупная катастрофа. Возможно, столкновение. — Два с половиной земных? — спросила Камелия, и сама ответила на свой вопрос: — около миллиарда наших. — Ага, — кивнул я, и улыбнулся, — плюс минут сто миллионов лет. — Всё равно это плохо, — Камелия нахмурилась, — очень плохо. Может быть, верующие не так уж и неправы. 10 Предполагаемый корабль фаэтонцев больше не давал корректирующих импульсов. Не шёл он и под ускорением. Согласно данных обсерваторий, он просто растворился в межпланетном пространстве, включив, видимо, все возможные маскировочные щиты. У нас была расчетная траектория, но она не могла быть точной — слишком многие параметры остались неизвестными: масса объекта, форма, развесовка, точка приложения усилий маневровых двигателей… в общем, их было столько, что окно сближения с Венерой оставалось довольно размытым. Больше того — траектория могла быть теоретически направлена вовсе не на Венеру. Сближение с Землёй из той точки, где они давали корректирующий импульс, тоже было возможно. Это было странно. Тревожно. Но на вторые сутки межпланетного перелёта ЦУП дал добро на снижение импульса до значения, эквивалентного стандартной марсианской гравитации. Надо сказать, меня это, скорее, расстроило — я рассчитывал потренироваться с нормальными весами. Да и Кай был не рад — он практически закончил адаптацию. Зато Камелия перестала принимать свои таблетки. Они, конечно, были волшебными — но наверняка имели побочки, о которых она предпочла умолчать. Удивительный мир, этот древний Марс всё-таки. Мне было сложно представить кого-нибудь из земных публичных политиков, облечённых реальной властью, кто собственной персоной вмешался бы в авантюру, подобную нашей. Впрочем, возможно, что чутьё Камелию не подводило — и наш полёт имел исключительное значение для будущего её мира. Мы теперь регулярно встречались в храме Ареса, когда Кай был на вахте. Обсуждали разное. Я рассказывал о Земле — честно, насколько мог. Утаивать что-либо не имело смысла. Она же говорила мне о Фаэтоне. Про лидеров. Идеологию. Быт. Выяснилось много интересного. Обе цивилизации почти одновременно вышли на уровень межпланетных полётов, но первыми в гости на Марс прилетели именно фаэтонцы. Сначала миры сосуществовали вполне мирно — ведь делить было нечего. Даже сотрудничали. Обменивались знаниями. А в какой-то момент обнаружили, что люди разных планет полностью генетически совместимы, и могут давать плодовитое потомство. Появились интермировые семьи. Дети. Это объясняло, почему на Марсе вообще оказалась возможна агентурная сеть фаэтонцев. — Ты же понимаешь, мы теперь предупреждены, — сказала Камелия во время одной из встреч, — и мы постараемся сделать всё, чтобы сохранить свой мир. — Понимаю, — кивнул я. — Это значит, что твоя реальность изменится. Мы уйдем в другую ветку событий. По крайней мере, теоретически. Помогая нам спасти наш мир, ты можешь погубить свой. В том смысле, что он никогда не будет таким, каким ты его помнишь, в этом варианте реальности. — Извини, но я не думаю, что ваши усилия к чему-то приведут, — я пожал плечами, — я помню то, что помню. Значит, реальность осталась неизменной. Но послушай! Ведь не факт, что катастрофа произойдет вообще на нашем веку, понимаешь? Разброс — десятки миллионов лет. Я могу помочь тебе и твоему миру разобраться в Фаэтоном. Поучаствовать в подготовке звездных экспедиций. Принять участие в исследовании других миров — даже очень отдалённых! Релятивистское замедление времени в дальних экспедициях мне на руку играет — я приближаюсь к родному миру. А, может, мы вместе сможем найти создателей? Выяснить их мотивы? Может, найдем создателей тюрвингов? И я смогу вернуться в своё время, чтобы остановить считывание? А вы разовьетесь настолько, что покинете родной мир, оставив его просто за ненадобностью? Камелия грустно улыбнулась, и покачала головой.