— Я знал много красивых женщин, — сказал он, — но такая, как ты, есть только одна. — Я не хочу ничего о ней слышать, — произнесла кокетливо, воспринимая сказанное как лишь неожиданный и запоздалый комплимент. Санчес улыбался: — Тебе придется узнать о ней очень много. — Это что, твоя любовница? — с несколько неуместной профессиональной веселостью спросила она. — Решил сделать меня похожей на нее? Даже не узнав, что умею я? Он продолжал улыбаться, но во взгляде вдруг мелькнула какая-то темная молния. — Не играй со мной, — сказал Санчес, — это не входит в условия нашего договора. А ведь я положился на тебя, если помнишь. Она моментально перестала улыбаться. Краска отхлынула от ее щек — именно этими словами он говорил с ней там, у «Поплавка». — Как скажете, — тихо проговорила она. — Конечно, помню. Я… Санчес произнес: — Действительно, надо будет узнать, что умеешь ты. — Спокойно взял ее за руку, она вся напряглась, но руки не отдернула. — Ничего. Пройдет и это. — В его голосе больше не было льда. — Что? — проговорила она. — Царь Соломон, — сказал Санчес. — «Все пройдет» было написано на его кольце. — Да, есть песня такая. Я думала, оттуда… Песня такая. — Наверное. Только ничего не проходило. И Соломон как-то в сердцах швырнул кольцо, оно разбилось. И там оказалась еще надпись: «Пройдет и это». Вот и вся история. — Как тебя зовут? — вдруг спросила она. Санчес снова улыбнулся: — Это сложный вопрос. Но мы еще поговорим об этом. Он глядел на нее. На ее огромные глаза и пухлые губы, красиво очерченные скулы. На ее нелепое, откровенно развратное платье, совершенно дикий цвет волос, на дешевенький и даже вульгарный макияж, на дурацкое нагромождение украшений. Такой же дикий цвет лака, неуклюжие жесты, развязная походка… Санчес глядел на нее и видел за всей этой пестрой мишурой подлинный драгоценный камень, роскошный алмаз, чье великолепное сияние пока еще скрыто бестолковыми наслоениями пыли. Наверное, так истинный скульптор видит в бесформенной глыбе мрамора будущее великое произведение искусства. Только он видел еще больше. Санчес вдруг улыбнулся совсем по-другому, и множество веселых морщинок разбежались от уголков его глаз, а в самих глазах заплясали теплые искорки. — Ты совсем не обязана любить меня, — произнес он, — или испытывать по отношению ко мне дружеские чувства, но если хочешь — давай, валяй. Возможно, так будет легче. Теперь она смотрела на него внимательно. Затем сказала: — Это, наверное, сложно, учитывая обстоятельства, но я попробую. «Черт побери, она учится прямо на глазах», — подумал Санчес. — Попробуй, сестренка. — И совершенно без пафоса в голосе объявил: — Нас ждут великие дела. — Ты это серьезно — про счастливый лотерейный билетик? — О, билет очень счастливый. Такое бывает раз в жизни. Знаешь — как лошадь Удачи. Мечта… Но тебе придется поработать. — Потом он наклонился к ней и проговорил на ухо: — Я больше не буду выражаться столь вычурно, но запомни все, что я сейчас скажу: за наш договор я тебе уже заплатил. Главную цену — твою жизнь. И твои главные векселя находятся у меня. Знаешь, что это? Она молчала, и Санчес продолжил: — Векселя — это долговые обязательства. Все, что ты получаешь сверх того, не так теперь важно. А может случиться, что получишь ты очень немало. Если будешь умной девочкой. И многие из тех, кто платит сейчас тебе, будут рады чистить твою обувь. Но главные твои векселя находятся у меня. Я хочу, чтоб ты этого не забывала. В противном случае ты очень ошибешься. Жизнь и смерть. В конце концов, только это имеет значение. Она молчала. Затем еле слышно произнесла: — Как понаписанному. Прут и пряник. Санчес снова откинулся к спинке своего стула и неожиданно весело проговорил: — Шутка. Забудь. Я просто репетировал роль. Хотя про прут и пряник — это неплохо подмечено. Она смотрела довольно долго и недоверчиво. — Так забудь или запомни? Тебя не поймешь… — А вот это ты выбери сама, — так же весело произнес Санчес, — по-моему, ты умная девочка. На вот, попробуй это. Санчес протянул ей свой широкий четырехугольный стакан. — Это что? О, ноу, я не люблю вискарь. Напоминает самогон. — Догадываюсь, что это может тебе напоминать. Кстати, это «Jameson» двенадцатилетней выдержки. Ирландский виски. Одна особа его обожает. И тебе придется его полюбить. — Опять про свою любовницу вспомнил? — Она мне не любовница. Но если хочешь, можешь называть ее так. Она чуть помолчала, потом произнесла: — Я ведь уже не смогу ни от чего отказаться. — Боюсь, что нет. — Я все понимаю… — Отлично, значит, с этим у нас проблем не будет. Еще она любит легкие сигары. — Ты про что? — Сигары. Курево. — Сигары? — Да, тонкие сигары. Сигарильос. Вот эти. Я только что купил их в баре. Но на этом ее неприятные привычки заканчиваются. — Она что — того? Не в себе? Ку-ку? — Ярко-красная губная помада с блестками делала ее все же чересчур вульгарной. — Напротив. Она очень умна. Очень. И богата. И вот нам придется быть умней. — Потом Санчес снова расплылся в улыбке: — Ну что, ты выбрала? — А? Что? Санчес покачал головой, затем пожал плечами: — Что будешь пить. — А… ты насчет этого… Забудь-запомни. Санчес прекратил качать головой, смотрел на нее прямо, но улыбаться не перестал. — Ты умная. Она извлекла из сумочки пачку сигарет «Парламент-лайтс» и быстро закурила. Выпустила дым. — Ладно, давай сюда свой самогон! Знать бы хоть, за что столько страданий. Санчес не пошевелился. — О, хрень-то какая! — Она со смачным звуком затянулась, выпустила дым и, растягивая губы, произнесла: — Ч-и-и-из! — Потом дунула на прядь волос, упавшую ей на глаза. — Ладно, до следующей пятницы я совершенно свободна. Тем более что выбора и нет. Хорошо, сэ-эр, давайте вашей леди свое виски. Я ничего не перепутала? Санчес расхохотался. С тех пор прошло более девяти месяцев. И вот сейчас, отсиживаясь у дочери старого лиса, Санчес вынужден при помощи грима и разных других штучек превращать себя в почтенного сгорбленного старикашку. Черт-те что! В чем он ошибся? Где и когда? В ком? Ладно, теперь все уже. Теперь его ход. Эх, старый лис, старый лис… Здание построено. Девять месяцев кропотливой, филигранной работы, лучшее творение Санчеса. Девять месяцев, срок, достаточный для того, чтобы зачать, выносить и родить ребенка. В этой истории вообще очень много совпадений, наводящих какую-то темную метафизическую жуть. И родившийся ребенок оказался монстром, решившим сожрать своего родителя. Санчес остался без своих людей. Беглец, изгой. Затравленный волк. Не совсем так. Санчес всегда был одиночкой. По большому счету это всегда было так. Соло. И теперь он продолжит игру. Уже в одиночку. В чем тоже есть свои преимущества. И свои неожиданные прелести. Здание построено. Оно должно было ослепительно засиять в тот день и час, когда на зеленой траве особняка Лютого взорвался свадебный торт. Когда кровь, пролившаяся на эту траву, еще даже не успела высохнуть. Это было красиво, подлинная симфония. Людям со слабыми нервами не рекомендуется. Не всем прописано слушать музыку разрушения. Симфонию, в которую так неуклюже вмешался старый лис. С его жалкими комплексами, с его дурацкой жадностью или страхом. Старый лис испортил шедевр, и, пожалуй, это самое главное обвинение, которое предъявит ему Санчес. — Господин профессор, как вам удалось в столь почтенном возрасте сохранить такую упругую попку?