Прима неожиданно вспомнил то, что ему поможет немного больше, чем цвет ее волос. Одну маленькую деталь. — Послушай, Козленок, не серчай. — Я и не серчаю, товарищ подполковник. — Выясни, есть ли у нее над губой на левой щеке родинка. — Что? «Сукин ты сын, дурак дураком, — подумал Прима, — мудила гребаный, а я перед ним извиняюсь. Хотя ладно, напугал парня, старый черт». — Родинка. Маленькая родинка на левой щеке, примерно в полутора сантиметрах от губы вверх и чуть в сторону, — примирительно сказал Прима и неожиданно добавил: — Она делала ее очень привлекательной. — Пара минут, товарищ подполковник, сейчас все выясним. Цвет волос и родинка. «Почему «делала», — подумал Прима, — почему я сказал «делала ее очень привлекательной»? Взял ее и похоронил. Может, это совсем не она». Прима тер переносицу и чувствовал, что впервые за две последние недели сосущая, усталая боль в районе желудка прекратилась. Совсем, совсем все это никуда не годится. Только бы не она. Той, которая там лежала мертвой, уже все равно, но только бы она не оказалась Наталией. А потом Прима услышал то, от чего его спина похолодела и мурашки забегали по коже. — Товарищ подполковник, слушаете? — Да! — Она шатенка. Волосы — стрижка каре. А про родинку пока сказать ничего не могу. Еще парочка минут… Товарищ подполковник, у нее вся левая щека порезана. Множество порезов и колотых ран. Поэтому нужна еще пара минут, чтобы выяснить насчет родинки. — Хорошо, — отозвался Прима; рука непроизвольно сжала телефонную трубку, потом хватка ослабла. Что ж, Прима умеет ждать. И он будет ждать еще пару минут. Даже несмотря на то что сейчас они покажутся вечностью. Даже несмотря на то что порезанной оказалась именно левая щека. Чей-то большой ум решил поиграть с ним? — Кто ты такой, — прошептал Прима, глядя в темноту, в сумеречную зону, сгущающуюся за кругом света от настольной лампы, — что тебе надо? Зачем ты пришел? 2. После бойни Голоса… Голосов было множество. Одни дружелюбно смеялись, другие звучали строго, но не враждебно. Потом голоса пропадали, и он снова куда-то плыл, а дальше все растворялось и, наверное, не было ничего, а потом голоса возвращались. Они говорили о чем-то хорошем, о чем-то светлом, словно он снова попал в детство и просто спит, пробуждается, и это какой-то праздник, день рождения или Новый год, а родители шепчутся, пряча под его подушку подарки… Этого человечка давно нет, он куда-то делся, наверное, сбежал с этими дружелюбными голосами, а Игнат остался один. Он взрослел, становился мужчиной и почти не вспоминал того, кого окружающие называли маленьким Игнатом Вороновым. Потому что Время Мужчин очень сильно отличается от Времени Детей. Как отличается ощущение счастья от отсутствия этого ощущения. Счастье — это слишком большая роскошь, чтобы его можно было позволить себе во Времени Мужчин. Но только эти дружелюбные голоса говорили, казалось, что-то совершенно противоположное. А потом он снова куда-то провалился… И вдруг один из голосов словно зашуршал, стал звучать гораздо грубее, и боль в области груди сделала тело весомым и придавила его к земле. — Сестра, по-моему, он… Сюда скорее! — прозвучал этот голос, знакомый голос. — Он приходит в себя. Скорее! Боль в груди, знакомый голос, просто боль… Игнат Воронов открыл глаза. Окружающее еще какое-то время дрожало, а потом картинка настроилась и вещи совместились. И все вокруг оказалось незнакомым. — Очухался, брат… Привет тебе. Можно сказать — с возвращением. — Где я? — промолвил Игнат. — Теперь уже на этом свете. — Лежите, лежите, все хорошо, не пытайтесь подняться. — Медсестра склонилась к нему. Игнат перевел взгляд — на соседней койке сидел Лютый. Игнат смотрел на Лютого, пытаясь понять, почему тот весь в белом, а затем, словно силясь что-то вспомнить, произнес: — Киллеры! Где они? — Лежите, лежите… — Хэ, это было вчера, — голос Лютого прозвучал очень горько, — теперь все уже… — Почему ты весь в белом? А… бинты… — Бинты, брат, бинты… — А… — Игнат чуть повернул голову, — Андрей? Мгновенная пауза, Лютый опустил взгляд. — Нет больше Андрюхи. — Голос Лютого быстро задрожал. — Нету. Его даже по-человечески похоронить не удастся. Нету моего братишки, моего младшего. — Голос зазвучал очень высоко, а потом сорвался, и Игнат понял, что тот просто беззвучно рыдает. Игнат вернул голову в прежнее положение, он еще не мог ничего переживать, только начинал понимать, что с ним происходит. Вдруг он как-то странно произнес: — Я любил его. Тонкий стонущий всхлип проник в беззвучное рыдание Лютого. Игнат помолчал. Потом Лютый спросил: — Как ты, братуха? — Не знаю, — равнодушно сказал Игнат, — нормально. — Он тоже тебя любил. Ты был ему примером во всем. Не то что я — безмозглая скотина! — Не говори так. — Перед глазами снова все задрожало. — Это я во всем виноват! Я устроил эту показушную свадьбу. Понимаешь — я! — А Марина? — В реанимации. Но говорят, теперь выкарабкается… сестренка. — Кто еще? — Пальцев не хватит. — Щедрин? — Щедрин?! Э-м-м… Марина теперь осталась круглой сиротой. Если выживет. Вот такие дела. — А кто… — Игнат помедлил, — меня? — Тебя?! — Лютый горько усмехнулся. — Ты, брат, в рубашке родился. ОМОН тебя… — ОМОН? — Родная милиция нас бережет. — Там же не было никакого ОМОНа. То есть был… — Вмешались, когда уже поздно было. Игнат кивнул. Все происшедшее вчера возвращалось в память. — Сантиметром ниже, и пуля прошла бы в сердце, — сказал Лютый. — Повезло, иначе не объяснишь. Тут врач удивлялся — есть выше сердца одна малюсенькая точка, когда оказывается неповрежденным ни один жизненно важный орган. Почти все остальные ранения в область сердца смертельны. — Лютый тяжело выдохнул. — Одна малюсенькая точка. — Знаю. — Вот, — Лютый устало провел пальцами по глазам, — так, брат. Пуля прошла навылет.