— Сделали мы козла, Игнат, сделали. И сразу все переменилось, как стали вместе. И сейчас такое время. Наверное, Лютый был прав — это время приближалось с неумолимой быстротой. И наверное, каждый из них подумал, что так можно дружить только в детстве, а потом многое меняется. Но что-то остается. И Лютый думал, что чем больше этого «что-то» останется, тем ты менее одинок в этом мире. Все, наверное, так. — Ладно, Игнат, пойду обходить гостей. Но как только появятся молодые, хряпнем водки. — А то! С криком «горько»! — Во-во… Давай, брат, расслабляться. И Лютый направился изображать из себя гостеприимного хозяина. Игнат посмотрел на часы, на золотой хронограф «Longines» — была одна минута третьего. Стая акул, о которой говорил Лютый… Игнат вдруг подумал, что иногда ты можешь и не почувствовать ранки — своего слабого места — и не знать, что стая акул уже очень близко. Не знать до тех пор, пока она не появится. В два часа двадцать минут струнный квартет поднялся и заиграл «Свадебный марш» Мендельсона — свадьба началась. Огромный белый лимузин-стрейч остановился у главных ворот — от них через вереницу гостей прямо к дому вела ковровая дорожка, расстеленная специально для молодых. В это время рыжий водитель, привезший сюда Игната, а теперь осуществляющий общее руководство ходом мероприятия, отчитывал водителя грузового фургона «Сладкий мир». Происходило это у вторых ворот, с задней стороны дома, и рыжий водитель мог в полный голос выражать свое недовольство, не опасаясь быть услышанным: — Что, мать вашу через так, творится?! Что такое? Должны были быть до часу, сейчас половина третьего. Что за херня?! — Нас остановил наряд милиции, — извиняющимся тоном отвечал водитель. — Какой на хрен наряд? Я же сказал, если что — звонить сюда. Хорошо, молодые задержались… Давайте… — Рыжий кивнул охраннику, и они начали тщательно обыскивать всех прибывших с фургоном фирмы «Сладкий мир». Официанты не официанты — так полагалось, служба безопасности свое дело знала. Все, конечно, были чисты. — Почему семеро? Что такой толпой завалились? — По три с каждой стороны, и впереди церемониймейстер. Господи, чего ж обувь-то обыскиваете? — Церемони… что-что? — Рыжий водитель усмехнулся. — Церемониймейстер. — Это что — по высшему классу? — Увидите. Церемония разрабатывалась очень долго. — По стилю, качеству исполнения не имеет равных, — не без гордости заявил один из официантов. — Лучше бы вы приезжали вовремя, — отрезал водитель. — Ладно, поглядим, как все выйдет, но половину чаевых вы уже потеряли. А обувь… — Рыжий водитель надул щеки. — Профессионал в ботинке много чего спрячет. Так-то. А потом двери грузового фургона раскрылись, и рыжий водитель ахнул — это было там, и это действительно было шедевром. Шедевром кулинарного искусства! Рыжий с удовлетворением отметил, что хоть не зря заплатили столько денег. — Ну, аккуратней, давайте его сюда. Да, красавец. — Не бойсь, — ответили ему, — мы свою работу знаем. «Но половину чаевых я все равно с них удержу», — подумал рыжий водитель, пытаясь быстро вычислить, сколько денег в твердой валюте он сможет сэкономить на чаевых. Хотя высчитывать ему стоило кое-что совсем другое. Уже много позже дежуривший на повороте с Рублевского шоссе в бело-синем «форд краун виктория» инспектор ГАИ подтвердит, что грузовой фургон фирмы «Сладкий мир» действительно был остановлен нарядом милиции около часа пополудни. Через несколько минут фургон в сопровождении наряда двинулся к дому Лютого. Владимира Ильича инспектор уважал. Пару раз он останавливал его в легком подпитии за рулем то спортивного кабриолета, то огромного джипа. Иногда Лютый любил развеяться в одиночестве, без охраны. Откупные Владимира Ильича были более чем щедрыми, и делалось все с шутками-прибаутками. Словом, хороший малый. И сейчас, наблюдая, как грузовой фургон в сопровождении милицейского кортежа движется в сторону дома Лютого, инспектор лишь порадовался за Владимира Ильича — вот как подготовился к свадьбе брата! И может, с тихой белой завистью еще подумал: «Вон что такое деньги! Заставляют людей бегать по твоей указке!» От поворота с Рублевского шоссе до дома Лютого было не более трех километров. И вот что рыжему водителю, бывшему с Лютым еще с времен Рижского рынка, стоило действительно вычислить: с какой скоростью грузовой фургон в сопровождении наряда милиции должен был двигаться, чтобы покрыть это расстояние почти за один час пятнадцать минут? — Как зовут невесту-то? Игнат обернулся. Рядом с ним стоял человек с мощным загривком, с лицом плоским и широким, что придавало ему сходство с черепахой, в расшитом и безумно дорогом летнем костюме — явно от Версаче. Состоятельная братва уважала этого модельера. — Мариной, — ответил Игнат. — Как в кино, — ухмыльнулся сосед, бросив на Игната быстрый взгляд. — В кино? — «Держись, братан!» Ее так и звали. — Да, только, по-моему, ее звали Марией. — Тоже из киношников? — Человек переступил с ноги на ногу. — Не совсем, — уклончиво ответил Игнат. Человека с мощным загривком звали Александром Николаевичем Салимовым. Однако гораздо больше он был известен под именем Шура-Сулейман. Игнат узнал его — Шура-Сулейман являлся одним из самых авторитетных криминальных лидеров. Пожалуй, человек не менее могущественный, чем Монголец или Лютый, он был выходцем из солнцевской группировки, только в последнее время все так перемешалось. Да, видать, удалось многих убедить, что даже плохой мир лучше доброй ссоры. А сегодня Лютый скорее всего многим из них предлагал мир хороший. Только насчет стаи Владимир Ильич тоже был прав, и малейшей струйки крови, малейшего сигнала слабости было бы достаточно, чтобы его разорвали. — Это как? — спросил Шура-Сулейман. — Ну, если честно, совсем не из киношников. — Игнат улыбнулся. Сулейман оглядел его оценивающе — вроде бы какой-то примодненный типчик из этой киношно-музыкальной братвы; Шура знал многих из них, попадались и душевные ребята, которые могли задеть за живое, вроде Гарика Сукачева. Этот, похоже, оттуда, чего же он тогда юлит? «Не совсем то, совсем не это…» Честно говоря, девяносто процентов своих сограждан Шура-Сулейман считал грязным быдлом. И еще девять процентов — просто быдлом. Самое удивительное, что он был в этом искренне убежден. Шура-Сулейман относился к тому уходящему типу братвы, умирающим динозаврам, для которых распальцовка так и осталась единственно приемлемой формой общения. Распальцовка для Шуры-Сулеймана была что боевой танец для папуаса. О его зверских шутках были наслышаны многие. О том, что проституток он возил только в багажнике своего «мерседеса», считая их недостойными находиться с ним в одном салоне, и о том, что как-то под кайфом он забыл об одной из них, и ее, бледную, задыхающуюся, извлекли из багажника почти через сутки; о постепенно нагревающихся электрических утюгах; о старинной истории с парикмахером: тот плохо постриг его, и Шура-Сулейман заставил обнулить десяток следующих за ним и ни о чем не догадывающихся клиентов. Сам Шура поглядывал за происходящим из соседней комнатки и покатывался со смеху — люди заказывали себе стрижки, а парикмахер пускал их под машинку. Какой-то старенький дед потребовал для жалобы директора; один из клиентов психанул, разбив об пол машинку; после обнуления четвертого клиента — с такими, как с восторгом рассказывал Шура-Сулейман, кулаками-кувалдами — бледное и перепуганное лицо парикмахера превратилось в подобие морды сенбернара… Шура-Сулейман был по-прежнему увешан немыслимым количеством тяжеленных золотых цепей и по-прежнему оставался до карикатурности невоспитанным человеком. Он все еще жил где-то в начале девяностых и, несмотря на свою крутость, по мнению многих, явно задержался на этом свете. Только эти «многие» по-прежнему боялись Шуру-Сулеймана как огня. Дела с ним вести становилось все сложнее — он не поддавался никакому психологическому давлению и не признавал почти никаких компромиссов. — Знаешь меня? — Голос прозвучал с привычной и уже, наверное, неосознаваемой интонацией угрозы. Игнат кивнул: — Да. Ты — Шура-Сулейман. Тебя многие знают. Шура-Сулейман был удивлен, но не подал виду. Он привык ко всем обращаться на ты, но с ним, за редким исключением, все были на вы, тем более те, кто о нем слышал. — А ты кто? «Ну, еще скажи: “Объявись, брат”», — с усмешкой подумал Ворон. — Мое имя — Игнат Воронов, только оно вряд ли тебе что-то скажет. Сулейман ждал продолжения, но его не последовало. А к ним уже подошел Лютый. — Что, Шура, вы уже познакомились? — Он указал Сулейману на Игната. — Это мой очень старый друг. Наверное, самый близкий друг — друг детства. Тот посмотрел на Игната ничего не выражающим взглядом. — Что-то он у тебя неразговорчивый, Лютый. — Это точно. — Лютый пребывал в прекрасном расположении духа. — У него много достоинств. Сулейман какое-то время размышлял, потом таким же бесцветным тоном произнес: — Тебе, брат, виднее. Действительно, чего пустые базары разводить? — И он неожиданно протянул Игнату руку. Игнат пожал ее. Рука у Шуры была огромная и словно стальная; он задержал руку Игната в своей, но тот вежливо улыбнулся: — Очень рад. — Поздоровался и высвободил руку. Рукопожатие Игната Сулейману понравилось — оно было не слабым, но и не вызывающим. — Я тоже рад. — И он продемонстрировал то, что ему заменяло улыбку. Игнат с Лютым отошли от Шуры-Сулеймана — сейчас молодые пройдут по ковровой дорожке, и шумное застолье начнется. К ним присоединился рыжий водитель. — Торт наконец прибыл, — сообщил он Лютому. — Хорошо. — А вот… Вики нет. Директора своего прислала, а самой нет. — Черт… сумасшедшая баба! — Что меж вами случилось, Лютый? — спросил рыжий водитель. — Ничего. Поверишь — ничего! Я сам понять не могу. — Ну ладно, вроде все нормально, — произнес рыжий водитель. — Остальные все здесь. Слетелись как мухи на мед. — Оружия ни у кого нет? — Обижаешь, — проговорил рыжий. — Только у охраны. Все уговор держат. Даже Сулейман. — Ладно. Это я так спросил. Вот дура баба…