Кожа обетованная Каждая девочка помнит свое первое розовое платьице. Шелковое, с бусинками вместо пуговиц. Примерно такие фразочки-бантики предлагалось сочинять мне для привлечения покупателей методом перекрестных ассоциаций. Кажется, так это называлось… Когда заказов на гейшу не было, — а их почти все время не было, — я выполняла тягостную роль помощницы всех и вся. «А по-моему, смысл есть только в перекрестном опылении», — однажды сострил насмешливый голос за тонкой перегородкой. Очень похожий на твой голос. Впрочем, к подобным галлюцинациям я уже привыкла. К Надьке-начальнице вечно кто-нибудь приходит. А тогда все как раз обсуждали эффективность внутренней тизерной рекламы. То есть всех этих заигрываний с покупателем — сначала всюду развесить загадочные сентентеции, а через неделю расшифровать их. Меня даже развлекали эти писульки про платьишки и прочие нежные архетипы. Иногда. Словом, Надька была в ударе и, как всегда, в восторге от самой себя. Своими бизнес-стратегиями она гордится. А гордость подогревается любовной лихорадкой. Мне она о своем нынешнем фаворите рассказывала ничтожно мало, боялась сглазить, но я привыкла слышать обрывки некоторых ее телефонных разговоров. Они были короткими, счастливыми, благодарными. Спасибо… ой, да ты зачем тратился… молодчина… уже бегу! На что он там тратился и куда она бежит на своем новеньком «лексусе» — мне неведомо. Ты, помнится, хотел такой же. Пускай бежит и радуется последнему дню. Ненадолго ей это утешение. Закон возмездия никто не отменял. Надежде Бриллиантовне есть за что платить. Она любит со мной пооткровенничать под рюмку-другую доброго черного «Баккарди». Думает, что за давностью лет ее проделки недоказуемы и она останется безнаказанной. Конечно, ее жертвам до нее не дотянуться, но есть куда более влиятельные силы… да, да, ты скажешь, я увлекаюсь метафизикой, но я верю, что любое зло будет наказано. Когда-нибудь, где-нибудь, не сейчас и не здесь, но будет! Бриллиантовна — такое у нее прозвище среди сотрудников — начала карьеру тем, что заманивала людей на бесполезное, но дорогостоящее лечение. Не всех, конечно, — только тех, которым назначили операцию. Посложней и поопасней. Отчавшиеся велись на ее гон — кому охота ложиться под нож, да еще без всяких гарантий на жизнь без мук и на жизнь как таковую. Так что Надька, которая считает меня преданной и верной ей, наживалась на людском горе и нисколько в том не раскаивается. В чем она тоже мне признавалась, полагаясь на низменное мое равнодушие. Думает, если я согласилась на такую презренную работу, так приму любую подлость, лишь бы угодить начальнице. Почему мне не гадко и я до сих пор не уволюсь? Во-первых, мне гадко. Во-вторых, пока нет других интересных предложений, а в-третьих… Надька пообещала мне найти тебя! Я ей рассказала про твое исчезновение. Еще в самом начале нашего знакомства, когда я понятия не имела, что она за птица. Мы тогда впервые разоткровенничались — и уж, конечно, не про ее мерзости. Она призналась, что тоже до слез боится потери. А он, этот ее супермен, терпеть не может слезы. Когда она едет с ним в машине и чем-то расстроена — у нее, представь, глаза на мокром месте! — то старается плакать лишь правым глазом. Чтобы не раздражать его. Ведь он может довезти ее до дома, галантно распахнуть двери, а потом исчезнуть… Мне просто вспомнилось, что ты сделал в точности так же. Сама себя ненавижу за патетику и занудство. Давно пора всякую нечисть послать подальше, тебя — забыть и пуститься в новое плавание. Но я держусь за свое дурацкое розовое платьице, всем улыбаюсь и шучу, что гейша — это на самом деле подруга гея. Надька, конечно, не будет искать тебя — зачем это ей сдалось! Разве что из сентиментальных соображений… Просто когда она меня послала к некоей Еве, у которой либо чердак на взлете, либо она опытная интриганка и затевает серьезные дела, — у меня затеплилась надежда. И напрасно. Оставь надежду всяк к Надежде входящий! После Евы в моей голове совершенная путаница! Бриллиантовна попросила — прощупай ее мотивы как следует, узнай, что она хочет. Словом, соблазнила меня детективным заданием. Но какие могут быть детективы в нашем болоте, увольте! Тогда я перемудрила и решила — это такой экстравагантный подарок мне на день рождения — Ева, присланная с весточкой о тебе! И эта записка про водяные часы — я затрепетала, как щенячий хвостик! Потом только выяснилось, что это было всего лишь Надькино сводничество. Но тогда я была вся на взводе и на кураже хотела раскрутить Еву на какую-нибудь откровенность… но вместо этого она меня сама чуть не раскрутила своей кибершуткой. Вот уж правда — я не ожидала увидеть респектабельную даму с вибратором в ридикюле! Тут я совсем отказываюсь понимать! Что она этим хотела сказать? Я попала в какой-то странный переплет или просто люди бывают настолько необъяснимы?! Но ты-то наверняка все знаешь, бесценный мой… Один из моих клиентов, про которого я тебе рассказывала, был прав: тактильное удовольствие создает незаметный сдвиг в нашем сознании. Если сибирский кот своей толстой пушистой лапой тронет тебя, полностью утопив в мехе когти, — ты уже не будешь прежним. По отношению к коту уж точно, как бы он тебя ни раздражал до сего момента. Что ж тогда говорить о людях — мы впечатываемся друг в друга прикосновениями. Touch By Touch… Впрочем, некоторым все мало, и они заводят себе игрушки из искусственной кожи… но разве эта сумасбродная Ева не понимает, что после этой чудной штуковины, такой невыносимо приятной на ощупь, партнера не найти! Равного по удовольствию… Я думаю, что эти изобретения от дьявола, и будь на то моя воля, я бы швыряла их в костер. Называй меня после этого инквизиторшей и мракобесом, но, если бы ты сам потрогал этот дивный инструмент, ты бы меня понял. Само мужское естество в тебе воспротивилось бы тиражированию этаких забав. Однако я понимаю и другое. Дело не столько в физике, сколько в метафизике — и ты, если бы прочел мои письма, проклял бы меня за это красивое слово, что слишком затрепано, и мною особенно. Но его участие необходимо. Ведь все, кто берет в руки этот кибертотем, начинают бессознательно искать то, что найти почти невозможно. Человека с такой же чуть прохладной кожей. Или свою землю обетованную. Или что-то еще, недосягаемое и… настоящее. У нас почти не осталось ничего настоящего. Даже творожные сырки — сплошные подделки. Из-за рекламы, что давно надругалась над этим словом, натягивая его на очередные пустоты, в настоящее уже никто не верит и редко его ищет. …Ты исчез, потому что тоже ищешь свое настоящее. Тебе для этого не нужны тотемы. Наверное, в нашем поддельном мире единственный способ найти настоящее — исчезнуть. В общем, с этой Евой — сплошная путаница в показаниях. Я ей несу бред — и она мне отвечает тем же. Ну как, скажи на милость, она может быть от Шуранских и при этом не знать, где ты?! Эту фамилию я слышала от тебя в тот единственный раз, когда ты был не в себе, глушил ром и мучил меня сокрушительным «Русским танцем» Уэйтса. Достойная музыка для интеллектуального ухода в отрыв — хотя тебе она помогает думать! Тогда ты вспомнил о Степе Шуранском — кажется, так его звали, я плохо запоминаю имена… Сказал, что Степа и его семья для тебя — самые близкие люди и ты доверил бы им жизнь своего ребенка… если бы он у тебя был. Хотя он у тебя есть, но «в эту тему мы углубляться не будем». Мне было не привыкать — с тобой любая тема была закрыта, пока ты сам не соизволишь ее затронуть тоном, не предполагающим досужие расспросы. Но мое любопытство все равно било через край… В тот день ты узнал, что со Степой случилась какая-то беда. И ты обязан его выручить во что бы то ни стало. Мне ужасно хотелось, чтобы Ева была связана с Шуранскими — вот тебе моя глупость. И потому я спросила ее об этом наобум, хотя ответ очевиден. Вот только зачем Еве эта вычурная игра? Неужто она полагает, что у рядовой гейши в руках коммерческие тайны фирмы… А если и полагает, то для шпионажа я должна продолжать работать на Особову, а не уходить в услужение к какому-то богатому сумасброду, который боится призрака черного шахматиста. Ничего не понимаю! И потому думаю, что без тебя тут не обошлось, — хоть какое-то объяснение… Оли оли кай — …Эй, не кисни! Ты забыла, что сегодня намечается шикарный опрокидон в полвосьмого?! Ева прислушивалась к девичьей телефонной болтовне, с угрюмой печалью осознавая, что она ничего не знает о жизни своей дочери. И нечего даже причитать об этом — в лучшем случае ее ждет недоуменный взгляд из-под разноцветной челки. Маргаритта смело меняла облик и презирала мамочкино трусливое однообразие. «Боязнь перемен — смертельная болезнь», — поддела она как-то Еву. А та давно уже в уме примеряла дочке собственное авантюрное легкомыслие и понимала, что Ритта, наверное, штабелями привораживает таких, как ее нервный безотказный отец. Ева свою эскападу юности числила единственным подвигом — а у Маргаритты таких историй вагон… как будто! С одной только разницей — Ева приклеилась к Валерию Михалычу, найдя в нем мужа и друга на всю жизнь. А вот что городит доченька, которая семейную жизнь пока что считает уделом убогих людей-кроликов. С кем она? — Ева! — Привычный окрик вывел ее из раздумий. Дочь всегда называла ее по имени — никаких «мам» и «мамочек». — …Вот ты можешь объяснить мне, почему к детям нельзя относиться справедливо? Почему наглым и избалованным нельзя дать по шее, а затюканным добрякам позволить, наконец, вволю накататься на каруселях? Вот почему?! Мне кажется, трусливый этикет порождает кошмар всей нашей земной жизни. И это никакие не козни дьявола, как любят нудно оправдываться всякие идиоты! Это необъяснимая и презренная человеческая трусость! Ритта говорит либо на всех сущих жаргонах, либо — правильно и выспренно, радуя мать такими литературными эпитетами, как «презренная». И вообще, когда дочь просит ее совета — пускай риторически, — это праздник! Ева приготовилась было произнести ответную речь, не уронив высокого штиля, хотя самым животрепещущим в ней было вкрадчивое любопытство: с каких это пор Ритта интересуется дошколятами? Но разве можно было спугнуть досужим любопытством такое трогательное начинание! Поэтому Ева использовала только мягкие, округлые формулировки, условно наводящие на столь интересующую ее тему. И — о радость! — она выяснила, что Марго, такая своенравная и едкая, — продолжательница старых семейных традиций. Вот что значит бабушкино влияние — дитя задумало создать свою методику раннего изучения иностранных языков. Когда-то Евина матушка была преподавательницей испанского… В общем, витающий последние месяцы призрак академки отступил — Ритта сдала все хвосты и теперь один день в неделю проходила практику в помпезном трехъязычном детсаду. И по мере сил наводила там свои порядки. «Господи, Господи, — молила Ева. — Да будет так теперь, пусть не свернет дочь с этой тропинки… какая удивительная, не похожая на всю остальную пакостную бытовуху новость!..» Ах да, насчет справедливости — совершенно с тобою согласна, любимая моя Маргариттка. Пускай затюканные добряки получат заслуженное — и дети, и не только… например, твой папенька тоже в означенной категории. Тоже, кстати, учитель с солидным стажем и преподаватель от Бога! Только вот вопрос: как бы так хитро дать по шее избалованным злючкам, которые не пускают нас к земным благам, чтобы нас отдача не замучила? — Я понимаю, о чем ты, Ева. — Серо-зеленые «папенькины» глаза смотрели из-под челки непривычно серьезно. — Злючек тоже надо беречь и не рубить в капусту сразу. Они нам еще пригодятся как тренажеры, на которых мы будем оттачивать удар. Кстати, вот эта герла регулярно напивается в «Полвосьмого»! Зачем тебе ее фотка? — А почему именно в полвосьмого? — рассмеялась Ева, легкомысленно пропустив мимо ушей доченькины спорные сентенции. Она-то не была носителем семейных традиций, детей ничему не учила, да и ее испанский оставлял желать лучшего. А резюме гейши оказалось как нельзя кстати! Итак, «Полвосьмого» вовсе не время, а место. И какое знакомое — дом Коменданта! Четыре статуи, хранящие его, дали название двум прилегающим заведениям. Одно — молодежный разбитной клуб «Полвосьмого», другое — респектабельная ресторация «Вивальди». «Полвосьмого» — потому что статуй четыре, а композиторские аллюзии — конечно же, потому, что они символизируют времена года. Но все это — простая география, если бы там не напивалась наша доморощенная гейша! Встреча с ней закончилась для Евы ничем — сплошной знак вопроса. Зато ей стало ясно, что ее иезуитский план по замене Наденькиных сотрудников подставными лицами — полная утопия. На первом же фигуранте все и захлебнулось! Или именно сейчас судьба предоставляет шанс… Еве совершенно не хотелось посвящать в свои раздумья дочь. Да, пускай эти бутафорские замыслы по вызволению папенькиного капитала они вынашивали вместе — но Ритта уже увлеклась куда более созидательным делом. Она пестует подрастающее поколение. Увлеклась — и слава богу. Надежда Особова хищница, и не надо ребенку лезть в эту интригу… Но пока Ева в родительских трепетаниях терла морковку для супа, Ритта вчиталась в причудливое биографическое повествование… — Так это наша Мата Хари! Можно брать ее тепленькой. Чего ж ты мне раньше не показала это досье! — А что бы ты сделала? Взяла бы ее заложницей и потребовала бы от Особовой выкуп в размере искомой суммы? — Нет. Я бы убедительно попросила тебя оставить эту гиблую затею. Не трать время и силы. Здесь ловить нечего. — Только что ты была другого мнения, — изумленно пробормотала Ева. — Что случилось? Она вдруг почувствовала себя отчаянно, по-детски обиженной. Это перед собственной-то дочерью, которая ей несколькими штрихами обрисовала безнадежность предвкушаемой эскапады! А ведь Ева до сего момента была полна тугого энтузиазма и целыми днями пыталась выстроить хитроумные многоходовки. Правда, пока гордиться было нечем, но она искренне полагала, что это объективные трудности. Она не может ничего придумать, потому что поставила перед собой очень непростую задачу — отомстить красиво. Она привыкла к тому, что без труда не выловишь и рыбку из пруда… Но, оказывается, теперь люди живут иначе. Так говорила ее Ритта, яростно выпрямляя утюжками свои волнистые локоны: — Все правильное, успешное, приносящее удачу — просто и ясно. Все неудачное — извилисто и сложно. Разве ты сама этого не знаешь? Бесполезно было объяснять, что у мамы и дщери слишком разный экспириенс. Для Евы как раз все настоящее было трудно добываемым, как золото, трюфели или хороший невропатолог. Когда и кто поменял законы вселенной?! Вот только не надо трындеть про новейшие времена, бешеный ритм жизни, психологию потребителя, информационные технологии… Или Господа нашего тоже апгрейдировали? Быть может, Ева не в курсе, и теперь даже сам процесс вынашивания ребенка подвергся реформам, и скоро детки начнут вылупляться трехмесячными… а несгибаемая Марго знай твердила, что юридически все эти Надькины расписки ничего не стоят и по закону ее не подловить. Она забрала свои деньги — вот и весь сказ. Свои, не чьи-нибудь! — Конечно, мы хотели не по закону, а по справедливости, но, чтобы справедливость сработала, нужны… законные основания! И знаешь, папаня мне вообще сказал, что нашел другой способ. Папаня еще не то скажет, чтобы дочь с женой отстали… И Ева на неделю ушла в туманное ватное недомогание. Даже несмотря на то, что Ритта соизволила вернуться домой из своих скитаний по съемным вскладчину флэтам, настроение, как старая коза на привязи, бродило у прохладного нулевого значения. Ева всегда заболевала от незавершенности. От того, что затея обрывалась на взлете — а ведь стоит признать, что лучшие затеи ее жизни так и обрывались. Что стоит только «Приют Маргаритты» — замысел обогреть всех обездоленных творческих натур, с которым Ева носилась вместе со своей романтической подругой… Ее богатый то ли друг, то ли родственник, то ли просто покровитель — уже не упомнить, однажды благосклонно выслушал рассказы девушек о тяготах бездомной жизни странников духа. В общем, Ева и сама тогда пыталась написать многослойный роман и вкусила тягот мук творчества и сопрягаемой с ними вечной нужды. А подругин покровитель случайно был настроен на артистическую волну… словом, энтузиастки ошибочно приняли сиюминутное за постоянное. И принесли ему в клювике свои прожекты. В них они все выдумывали место, куда можно прийти, если ты не такой, как все, и тебе вдруг негде жить, или перебои с заработком, или просто черная полоса… Этим местом в мечтах двух затейниц побывали разного рода происхождения и принадлежности дачи, флигеля, мансарды, мастерские, гаражи, комнаты, балконы, кладовки… и даже одна заброшенная яхта. Да, этот знакомец-богач, он даже купил яхту, но как-то забывал на ней поплавать. Все некогда — ведь ему надо было еще полетать на личном самолете! Девушки так и не решились попросить плавсредство в долгосрочное пользование. Оно так и не стало «Приютом Маргаритты», как, впрочем, и флигеля с мансардами. Покровитель запамятовал о прожекте и даже поленился им отказать… благие замыслы растаяли дымкой, не успев вымостить собою дорогу в ад. Но разве дело в этом! Теперь, в рассыпанной пыли иллюзий эти планы казались вздором двух идеалисток, утопией, болтовней… Как и все самое светлое в нас! Оно всегда выглядит беспомощным, бесполезным и неликвидным. Если, конечно, не появится кто-то настоящий. Редкий тип, умеющий перенести наши замыслы на пеструю ткань жизни. Тот, кто имеет свою потайную лестницу в небо и его почему-то слышат там, наверху. Но такие, настоящие, теперь тоже притворяются подделкой, и поэтому их уже не найти! Подделку можно продать хотя бы за сто баксов. А настоящее по истинной цене не продашь ни за что. Так что дорогая Ритта не права. Простое и ясное закончилось. На наш век не хватило. Проскакала бестолковая кобылица-молодость, и возвышенные дела вроде приютов Маргаритт уже выглядят неподобающе. Тех, кто раньше был единомышленником, и в гости еле-еле зазовешь, а не то что на общую затею подвигнешь. Спеклись все компаньоны. Перевалив тернистую кочку сорокалетия, Ева усвоила печальную максиму: если хочешь быть уверен в том, что человек тебя не подведет, — тогда… роди его и воспитай сам! Или пусть он родит тебя, что не в твоей, увы, власти. Пусто вокруг. И кажется, лишь Комендант тоже твердил ей, что все вокруг — подделка… фейк, такое смешное слово. Меж тем город накрыло первым исчеза ющим и вновь обновляющимся вихревым снегом. И это ненастье всегда было любимым для Евы. С началом снежного сезона она ждала новогодней кутерьмы, для нее это всегда был праздник праздников. И предшествующее ему Рождество, которое отмечала на европейский манер. На это ее однажды вдохновил Милан, старинный приятель. Утонченный оригинал, любитель этностиля и всяких мистических историй. Призрак черного шахматиста — его выдумка. Впрочем, выдумок у него хватает, и некоторые он, в отличие от прочих мечтателей, воплощает в жизнь. Достаточно сказать, что он был настолько милостив к своей застенчивой сестре — имя ее забылось, — что год водил ее по улицам и заставлял приставать к честным гражданам. Ах да, он называл это «метод Евы» — кажется, он один из немногих знал историю ее знакомства с Валерием Михалычем и полагал, что именно таким путем порядочная барышня может найти себе достойную партию. Потому что на земле действует один простой принцип, который давно пора уяснить всем смертным: на тебя претендуют лишь те, что ниже по статусу. И потому ты можешь сделать оптимальный выбор, только претендуя сам. А девичья гордость — всего лишь сдерживающий фактор, который позволяет получать лучших мужчин только дерзновенным девушкам, гордостью не тормозимым. Что ж, у Милана своя правда во всем. А сестру он таки замуж выдал! Ева, конечно, гордилась тем, что явилась удачным примером для подражания. Экстравагантный приятель давно где-то в Европе, а то она бы непременно вызвала его как неотложку. Потому что погибает она без Милановых странных выдумок, без его бесконечной мистики американского Юга, без бесконечного просмотра «Сердца Ангела» и ирландского кофе. Ей надо, чтобы он научил ее заново тому, что она преподала ему когда-то сама. То есть свободному полету среди людей… — А слабо тебе опять с лету склеить кого-нибудь, как отца? Ты ж не старая еще и смотришься неплохо! Воистину мысль материальна, а мысль о Милане тем более! Ева привыкла к дочкиному эпатажу, но не могла же она быть готова к тому, что раскроется пыльный мешок семейных тайн и вонзится нож в самое сердце. — Но, Ева, впредь ты должна быть осмотрительней. Ты ведь знаешь, что папа взял тебя неспроста. Он не был с тобой совсем бескорыстным — сама знаешь. Он надеялся, что ты освободишь его от приставаний бывшей жены-алкоголички. Само твое присутствие станет для нее… в общем, фазер — идеалист. Но потом, конечно, он тебя полюбил, как подобает в романтическом эпосе. Хотя если честно, я не думаю, что ты нашла тогда лучший вариант. Я сейчас стараюсь быть объективной — ведь ты знаешь, как я люблю нашего старика… — Мне не нужен лучший, мне нужен мой! И хватит меня доводить. — Обиделась… Вот все время хочу говорить с тобой, как со здравомыслящим человеком, а не как с почитаемой мамочкой. Иногда Ева жалела, что всегда была противницей телесных наказаний для детей. Да и взрослым отпрыскам уже не всыплешь… Знала бы Риттка, что ранит Еву вовсе не своей смехотворной пропесочкой, а вызывает болезненное воспоминание о постыдной ревности. Ревности к той алкоголичке-аристократке. Узнай железная дочь об этом — подняла бы на смех. А про то, что Валерий Михалыч взял ее в дом как оберег, Ева знала и раньше. Напугали ежа ягодицей! В том как раз обиды не было. Но всегда подозревалось, что, если копнуть глубже, обнаружится страшный пласт этой истории, а именно: непорочный муженек так и не избавился до конца от привязанности к премерзкой Руфине. Вышибить клин клином не получилось. И за все эти годы, несмотря на рождение дочки и напряженную романтику с молодой женой, Валерий Михалыч не забыл свое чудовище — и, возможно, до сих пор любит! Что, если его нынешняя хандра… — это тоска по бывшей жене с перегаром? О, Ева прекрасно помнила этот гнилостный выхлоп с той схватки в подъезде. В момент потрясения она могла почти не запомнить лиц — но всегда помнила запахи. И если Валерий Михалыч собирается предать ее с этим зловонным Василиском, то Ева не будет с ним больше ни минуты! И спасать его деньги — абсурд. Даже шкурный интерес абсурден — ведь все капиталы утекут к твари подзаборной. Так Ева раскалила свои страхи настолько, что решила уйти от Валерия Михалыча во второй раз. С тем же посылом, что и в первый, — упреждая его мнимое вероломство. Даже сознавая, что истерическое бегство — всего лишь не самый умный способ борьбы с хандрой, она не могла остановить в себе разрушительный маховик ревности. Где-то на кромке разума мелькала мысль о том, что кто-то ею умело манипулирует, — но не подозревать же родную кровь! Зачем Ритте ее побеги из семейного гнезда, которое больше похоже на пересадочную станцию? Кажется, совсем недавно Еве казалось, что семья готова воссоединиться, сплотиться и… в общем, все налаживается! Хотя эфемерен не мир, а наши представления о нем. Чуть толкнут нас в сторону разлада — и мы уже готовы искать другого… другую… другое. «Но я такая, и вряд ли изменюсь! — твердила Ева сама себе. — Я внезапно ухожу, чтобы не дождаться, когда уйдут от меня. Бегу к морю Магритта и забываю первая — только забыть никак не могу! Тащу все старые тапочки в зубах, как верная псина. Убегаю — но уношу всех с собой в безразмерном прицепе чувственной памяти. И эта нелепая преданность божеству постоянства делает меня иррациональной и непонятной мужчинам. Мужчинам-мужчинам, отцам семейств, правильным архетипам — в общем, нормальным… Со мной могут ужиться лишь чудики, а с ними я чувствую себя одинокой». Подводя все эти болезненные итоги, Ева мчалась к Коменданту. Он срочно вызвал ее, пообещав: если она придет вовремя, то будет ей радость. Нельзя было терять ни минуты, иначе августейший раздумает! Быть может, он придумал хитроумный план по разорению Надежды Особовой? Пускай это было уже не актуально — приглашением Коменданта пренебрегать было нельзя. Что касается его требования пунктуальности — это всего лишь очередная прихоть. Надо же было за свою былинную доброту требовать от утомительных ходоков и просителей что-нибудь взамен. Ведь деньги-то со своих Комендант не брал, да и борзыми щенками не любил — не угодишь ему, уж больно он привередливый. Тогда извольте, дорогие, помучиться и исполнить заданное послушание. Занятая смятенными мыслями, только на подходе к Дому четырех статуй Ева вспомнила про Ритткин «шикарный опрокидон» в этих же краях. Дочь смылась из дома, не прощаясь, и теперь уже наверняка навеселе. «И пьяницы с глазами кроликов» ей кричат непристойности… и наркоманы, упаси господь, и извращенцы, и всякие заразные неприятные людишки! А может, не случайно они оказались в одном месте в одно время, и судьба дает матери шанс уберечь дитя от страшной ошибки… Мужчинам-мужчинам с геометрически правильной моралью такие материнские метания не просто непонятны — они их бесят. Комендант, конечно, слишком незауряден, чтобы его причислять к какой-либо касте, даже весьма достойной, но его такие метания бесят еще больше, чем законопослушных граждан. И все же родное дитя важнее! Ева набрала комендантский номер — и с удивлением обнаружила, что он недоступен. Набрала другой — такая же история! Ну, значит, судьба. Будет сам виноват, что не услышал предупреждение о том, что гостья слегка припоздает по самой что ни на есть уважительной причине. Спустившись в «Полвосьмого», Ева не обнаружила ничего махрово-злачного. Так, студенческая забегаловка с налетом богемности — фотки ретрокинозвезд и неуют деревянных сидений. А Маргаритты не видно. Ева остановилась у стены с аквариумом, в котором резвились нарядные полосатые рыбы, какие-то пафосные каракатицы, а внизу высовывал хвост из декоративного замка стеснительный сом. Сделав вид, что заворожена обитателями глубин, Ева прислушалась к разговору за ближайшим столиком. А не прислушаться к нему было невозможно — здесь шумели, и заводилой был перезрелый пройдоха-болтун из тех, что красиво стареет и седеет, словно прошел мелирование в элитном салоне. Всем этим можно любоваться, гладить его по красивой голове и слушать вполуха его треп, но не приведи господь понадеяться на него в делах. Мутный тип бодро втирал веселой молодой паре, что занимается продажей дома с призраком. И что это теперь модное направление в недвижимости, потому что дорогие объекты сейчас не втюхать — разве что придумать модную фишку. Например, привидение в нагрузку. На Западе такое в порядке вещей, хотя и предложение на любителя. А как проверить наличие бонуса? Элементарно — переночевать! Разводка для лохов? Да, пожалуй, как и все на нашем синтетическом рынке, где давно нет ничего натурального. И даже призраки поддельные — а какие они еще могут быть?! — радостно скалил породистые зубы швыдкий риелтор. — Но, ребята, — и тут болтун переходил на заговорщический шепот, — тот дом, который я продаю сейчас, — сто пудов с нечистью! Меня в нем крючит. Притом что я ни в какие глупости не верю. Но душа у меня там воет аки волчица, и лестница всю ночь скрипит сама собой. Хозяева говорят, что это призрак проигравшего шахматиста. Придумает же народ! И типа чтобы его прогнать, надо дать ему выиграть. То есть на шахматной доске расставить такую комбинацию фигур, чтобы уж точно он своими черными фигурами выиграл… Он играл черными, потому его так и зовут Черный шахматист… Но никто пока не смог расположить фигуры нужным образом. — Так я не поняла, это злой или добрый призрак? — спросила барышня, одна из тех двоих, что внимали риелторским байкам. — И вообще покупатель-то что с этого привидения поимеет? Какой ему толк от призрака-шахматиста? Удача в игре? — Вот ты, лапочка, как всегда, смотришь в корень, — воодушевился завиральный крендель. — Идея тут такая: задобришь шахматиста — он принесет тебе удачу. А не сможешь — он останется грустным и будет просто пугать домашних своим присутствием. Реального вреда от него нет. Но если он так и не выиграет свою партию, то и пользы от него не будет. Теперь ясно, какой покупателю от него толк? Интеллектуальный адреналин! Тут нужен клиент с мозгами. Кто мне такого клиента найдет — тому процент со сделки… От изумления к Еве вернулся забытый дар — она снова могла предвидеть будущее! Эти маленькие приступы всегда сопровождали игристые мурашки, шампанские пузырьки, поднимающиеся снизу вверх, из животных глубин к макушке головы. Предвидение, это мгновенное могущество, всегда вносило в жизнь ближних порядок. Ева увидела себя идущей рука об руку с человеком в расстегнутой черной рубашке… Ритта почему-то расставляет что-то на прилавке, а Валерий Михалыч стоит на яхте с диковинным названием «Оли оли кай»… И были в этом видении мелькающие картинки с незнакомыми людьми, которых Ева не знала — но это пока, до поры до времени… Вот только где теперь искать добрейшего Милана, который просто обязан дать объяснения, откуда он все знает, — ведь Ева была уверена, что Черного шахматиста он выдумал. А вот поди ж ты — выдумка обрела не просто реальные, а еще и коммерческие формы. Может, он волшебник? Смешно. Реальность провалилась внутрь чьих-то мистических фабул… Откровение, окутанное сгустком вопросов, длилось минуту, не более, и не успела Ева подтянуть до неприличия отвисшую челюсть, как в зал завалилась бурлящая компания, в коей верховодила Маргаритта. Едва успев уйти в тень, чтобы не быть замеченной, Ева оказалась в закутке, откуда могла только слышать, но не видеть происходящее. Но, навострив слух, она поняла, что Ритткины друзья и продавец воздуха — одна шайка. И шумная камарилья поглотила трио у аквариума, и они все вместе удалились куда-то, где, по чьим-то горячим уверениям, было балдежней… Только бы не сойти с ума от нетерпения! Еве страсть как хотелось знать, кто этот брутальный симпатяга в расстегнутой рубашке. Уж ей-то было известно, что он — не праздная фантазия. Все, что она предвидела, исполнялось в точности. Вот только жаль, что в ближайшем ее будущем не мелькнул Милан. Может, призраки его поддельные, но сам он точно настоящий. Наверное, поэтому и вне досягаемости! Теперь-то Еве была пронзительно понятна гейша, которая искала своего пропавшего парня, и именно его отсутствие в сегодняшнем дне, таком бесперспективно тихом, и делало его лучшим. Все настоящее просто и ясно. Это ведь так просто — исчезнуть… Богович — Я бы с удовольствием помог вам, но давно уже не занимаюсь этими делами. Они в прошлом. Где им и положено быть, — усмехнулся Милан. На том конце трубки он услышал короткий нетерпеливый вздох. Придумают же люди! Роспись по банановой кожуре для арт-проектов! Подобная галиматья даже для Милана была бы чрезмерной… Ну, был у него период поиска себя, и тогда он рисовал для неширокого эпатажного круга эскизы для татуировок, мечтал заняться автодизайном и помогал знакомому иконописцу расписывать один милый сельский храм. Это была вершина его духовной жажды. Он воображал, что привносит сюда частичку пронзившей его Святой Софии — тех оставшихся пяти процентов мозаик и фресок, светлой силы которых хватило бы на сотню храмов. Теперь же Милан — солидный человек. Раз в год он расписывает куклу для своей поздней ненаглядной доченьки и привозит ей в уральский городок, где она заперта унылым семейным кланом своей матери. Впрочем, с игрушками беда — кто-нибудь да попросит о подарочке для чада… отказать грех! Солдатики, неваляшки… Вот и все эстетические подвиги. Он более не пытается закосить под Брейгеля — любимого художника всех бунтарски настроенных интеллигентов восьмидесятых, он больше не романтик. Его девушка может напялить свадебное платье только в шутку — вместе с джинсами и кедами, как перформанс… и Милан знает, что в том нет ни малейшего намека на матримониальные планы, это всего лишь постановочное фото для ее салона. А Милан нашел для себя удобную нишу посредника. Он продает талантливые работы никому не известных художников под раскрученными именами. Невинный подлог, дающий возможность заработать бедолагам, которые без него спились бы или того хуже. И одновременно они чувствуют себя востребованными — пусть так, безымянно… Милану слишком хорошо известно, как трудно сделать имя с нуля. Он пытался. Ничего не вышло. Помнится, был измотан собственным благородством — попытался нести в массы непосильно доброе и вечное. Носился с добрейшим, но темнейшим мужиком, наивным импрессионистом, которому все аплодировали, — но покупать по божеской цене его работы никто не спешил. Художник тот был старожилом маленького городка, в шумных тусах не участвовал и вообще был чудиком несветским. Знал его узкий круг ценителей, да он и к славе не стремился. Раскрутки не получилось. Милан продолжал с ним перезваниваться. Он знал, что его знакомец обветшал. И Милан насмелился предложить ему сделку. Если бы старый коняшка согласился продать свою картину под чужим именем, то впервые в жизни прилично заработал бы. При его запросах на эту сумму можно было бы жить чуть ли не год. Себе Милан не взял бы ни копейки комиссионных — чистейшая благотворительность с его стороны. Но художник обиделся и заподозрил в нем пройдоху. Милану еще долго приходилось оправдываться и объяснять дремучему аксакалу, как тяжела его участь продавца. После такой нервотрепки иметь дело с живыми классиками расхотелось. Пускай полощут свой гонор в реке памяти советского производства. Непроданная картина называлась «Призрак Черного шахматиста». Неудачный выбор Милана. Ведь чутье ему шептало — не та картина, не трогай ее, в ней подкожный магический смысл! Но он не послушался чутья — эта работа имела европейские перспективы, в отличие от прочих. Художник раскололся однажды — чуть ли не в последний их разговор… видно, хотел загладить свою былую резкость. Покаялся, что сюжет Черного шахматиста взял из истории его трагического отца. Тот завербовался в органы — а потом понял, куда попал, и запил. У него был друг, с которым он играл в шахматы, — скульптор, бесприютный талант из недобитых аристократов. И услышал однажды этот талант шаги в ночном коридоре. В общем, забрали его на Лубянку, и сгинул бедолага. А его партнер-шахматист так и остался гадать, не он ли неосторожным словом свел друга в могилу. Скажем, легким разговорцем о том, что вот есть у него прекрасный пример идеологически безупречного потомка дворянских кровей. Таким образом он, простая душа, хотел робко заступиться перед карательной властью за тех, кто «из бывших», — мол, не все они враги революции и не нужно их без разбора ставить к стенке. То есть вообще никого не надо без разбора… то есть оно, конечно, наше дело правое… в общем, запутался в своих же сентенциях и смущенно умолк. Короче, не по-энкавэдэшному выступил… Естесстно, карьеры не сделал. Много лет сидел в своей комнате, пил, играл сам с собой в шахматы и глухо изрыгал проклятия себе под нос. Когда выходил к резвящимся детям, а потом и внукам, пытался играть с ними, изображая падение раненого бойца с криком «Контрра!». Ребятня пугалась. Матушка заступалась за него перед молодой порослью, уверяя, что дед на самом-то деле хороший, просто сейчас он болен. Он прожил трудную жизнь. Но детей этим не проймешь. — Теперь мне все понятно! — сокрушался Милан. — Конечно, о продаже этой картины не могло быть и речи, тем более — под чужим именем! Надо было сказать мне сразу, не молчать… Берегите предка, он — ваша сакральная сила.