«Мы нуждаемся в стратегии национальной политики, основанной на гражданском патриотизме. Каждый человек, живущий в нашей стране, не должен забывать о своей вере, о своей этнической принадлежности. Но он должен прежде всего быть гражданином великой страны — России. Единство в многообразии — залог силы и успеха, мощи нашего государства, его авторитета на международной арене. Никто не имеет права ставить этнические и религиозные соображения выше законов государства». Такова была в самом голом виде схема видения Путиным интеграции, на которой должно базироваться будущее России; сильные государственные институты являются предпосылкой для достижения этой цели. Это, как отметили комментаторы, призыв не только к господству русской культуры, но и к патриотизму и сильному государству. В то же самое время были предостережения против шовинизма и других перегибов. Наблюдения Путина о недостатках и трудностях мультикультурализма едва ли можно отрицать; успехи антииммигрантских движений в Соединенном Королевстве, Франции и других европейских странах в последние годы дают явные доказательства его слов. И при этом не может быть никаких сомнений относительно величия русской культуры. Трудности возникают, как только вы переместитесь из сферы того, что могло бы быть желательным, к реальности. При всем уважении и симпатии к русской культуре этнические и религиозные группы могут предпочесть свои собственные традиции, обычаи, культуру и образ жизни. Другими словами, они могут принять ассимиляцию только до определенного момента. Они могут предпочесть некое содружество, свободный союз государств, существованию одного сильного государства, которое представляет себе Путин. Путин взывает к гордости, но не все, что произошло в российской истории, может в одинаковой степени внушить гордость этническим русским и россиянам другого этнического происхождения. Более чем семидесятилетний опыт Советского Союза не был положительным. В тот самый момент, когда сильное государство исчезло, Советский Союз распался. Можно бесконечно обсуждать, было ли это хорошо или плохо, жизнеспособны ли все независимые государства, которые появились после распада СССР, или нет. Короче говоря, определенные интересы и амбиции должны будут быть отвергнуты другими; одни должны доминировать над другими, должно будет быть принуждение. И вопрос состоит в том, насколько это совместимо с демократическими нормами. Это проявляется, возможно, наиболее ясно, если рассмотреть статус и амбиции мусульманских меньшинств в России, чем мы сейчас и займемся. Российский ислам Ислам — «судьба России» — так предсказывал Алексей Малашенко, один из ведущих российских экспертов в этой области. Его заявление привлекло к себе внимание в то время, когда продолжалась вооруженная борьба на Кавказе. Борьба там все еще продолжается в некоторых местах, и она, вероятно, не прекратится полностью в обозримом будущем. Но российский ислам остается проблемой огромной важности. Встреча русских с исламом произошла много веков назад; в определенных частях страны она даже предшествует встрече с христианством. В течение долгого времени большая часть России была под татарской властью. Но, несмотря на такое сосуществование, мусульмане в значительной степени расценивались в России как иностранцы. Татары за эти годы стали знакомыми. Они, в конце концов, в качестве дворников и управдомов заботились о многих зданиях в Москве. И кто не был бы очарован Аидой Гарифулиной (уроженкой Казани), как ее внешностью, так и ее голосом. Поколением ранее азербайджанец Муслим Магомаев (1942–2008) был одним из самых популярных теноров в Советском Союзе и России. Мусульмане на Среднем Поволжье, в Казани и ее окрестностях были ярким примером мирного сосуществования. И при этом это вовсе не был депрессивный регион. Средний доход, особенно от отраслей промышленности, связанных с нефтью и газом, давал уровень жизни выше, чем во многих других частях России, кроме самой Москвы. Однако отношение русских к мусульманам из других частей страны, особенно с Кавказа, оставалось отрицательным. Что касается международных отношений, то мусульманские страны перестали быть очень интересными для России после распада Османской империи. Мусульманские страны (Турция, Иран, арабский мир) не считались большой угрозой, но также и не очень высоко ценились как потенциальные союзники против Запада. Опыт прошлого после Второй мировой войны с точки зрения Москвы не был воодушевляющим. Существовал пантюркизм, и иранцы тоже попытались укрепиться в Средней Азии, но они не достигли успехов — и поэтому не считались особенно опасными. Это несколько изменилось, когда службы госбезопасности России узнали об активной деятельности радикальных проповедников (обычно называемых в России ваххабитами) из арабского мира. Они были активны, прежде всего, в Средней Азии и были причиной роста экстремистской (и террористической) активности в мусульманских сообществах. Но такая информация вряд ли доходила до широкой общественности. Несколько большее воздействие оказала определенная литература, подчеркивающая растущую важность ислама в Европе и в России в результате демографического роста общин мусульман-иммигрантов. Один популярный роман Елены Чудиновой, «Мечеть Парижской богоматери», описывает Францию после ее захвата мусульманами; он начинается с публичного побивания камнями у Триумфальной арки. В области научной литературы должно быть упомянуто такое исследование как «Исламизация России», авторы Голубчиков и Мнацаканян, 2005 год. Оно заканчивается четырьмя возможными сценариями, и ни один из них не внушает особого оптимизма. В России есть приблизительно двадцать миллионов мусульман. Точного числа нет из-за присутствия в России миллионов «иностранных рабочих», большинство из которых нелегальные мигранты, из среднеазиатских республик. Мусульманские сообщества в России сконцентрированы в трех регионах — Кавказ, Москва, и Среднее Поволжье. Среднеазиатские республики были всецело мусульманскими, но они отошли от России, когда Советский Союз распался. Завоевание Кавказа заняло много лет и вдохновило два поколения русских писателей, от Александра Пушкина и Михаила Лермонтова до Льва Толстого. Лермонтов однажды назвал своего коллегу-офицера горцем, в чем тот увидел оскорбление. Это привело к дуэли, на которой Лермонтов был убит. Александра Грибоедова, одного из ведущих российских писателей того времени и дипломата, отправили в миссию в Персию; он был убит толпой фанатиков в Тегеране. Славянофилы, такие как Алексей Хомяков, иногда писали об исламе, но на самом деле они мало о нем знали, и большая часть их работ основывалась лишь на предположениях. Академические учреждения для исследования ислама, сосредоточенные в Казани, возникли в конце девятнадцатого века. Сопротивление против российского правления продолжалось в местном масштабе, но оно было подавлено центральными властями без больших трудностей. Примеры включают Среднеазиатское восстание 1916 года, когда примерно треть киргизов сбежали в Китай, и борьбу с басмачами после прихода большевиков к власти, продолжавшуюся почти семь лет. У западных наблюдателей в 1930-х годах было широко распространено впечатление, что советскому правительству, безотносительно его других недостатков, удалось решить то, что тогда было известно как «национальный вопрос». Это, как оказалось, было ошибкой; среднеазиатские и кавказские республики выбрали независимость, когда Советский Союз распался. Они все отделились, даже при том, что некоторые из них оставались в различных отношениях зависимыми от России. Что касается меньших автономных республик в пределах самой России, то они также предпочли бы независимость, но были слишком маленькими и бедными, чтобы существовать как жизнеспособные государства. Чечня была покорена во время двух длительных войн, и ненадежный «модус вивенди» (временное соглашение) был достигнут в Дагестане. В Чечне клан Кадырова остался у власти, но шариат заменял российские законы, и эта небольшая страна стала одним из самых репрессивных регионов в мире. Российское правительство было готово принять это, так же, как и массовое бегство большей части русского населения и широкомасштабную исламизацию, лишь бы только Чечня признала российское господство. Ситуация в Дагестане была похожей, за исключением того, что там она не переросла в полномасштабную войну. Насилие стало постоянной местной чертой, хотя и на более низком уровне. Несмотря на исламизацию, правящие кланы в обеих республиках оставались «предателями» в глазах оппозиции. Однако воинственная оппозиция была побеждена и больше не имела возможности осуществлять большие военные или террористические операции. В 2009 году Кремль объявил, что контртеррористические операции крупного масштаба в Чечне закончились; пять лет спустя Москва создала новое министерство по делам Северного Кавказа. Еще неизвестно, можно ли доверять тем, кто представляет интересы Москвы в Чечне и Дагестане. Их желание большей свободы действия, если не полной независимости, не уменьшилось. Как бы то ни было, пока центральное правительство сильно, их возможности добиться больших уступок от Москвы невелики. Но если хватка центрального правительства ослабнет, то их лояльность не может считаться гарантированной. Даже в настоящее время есть сообщения о контактах между местными пророссийскими властями в Дагестане (и в меньшей степени в Чечне) и более радикальной оппозицией. Человек Москвы в Дагестане — Рамазан Абдулатипов, который следовал очень твердой агрессивной линии с некоторым успехом. Но даже при этом от пятидесяти до шестидесяти человек ежемесячно гибнут в террористических инцидентах. Невозможно сказать, будет ли он успешен в долгосрочной перспективе. Как обычно в таких условиях, многое зависит от наличия или отсутствия нескольких способных и лояльных лидеров и от готовности Кремля оказать Дагестану существенную финансовую поддержку. Но во время экономического застоя существует значительное сопротивление выделению такой помощи, поскольку это будет означать сокращения других частей российского бюджета. Насколько сильно влияние исламистов — радикальных мусульман, выступающих за отделение, и, если потребуется, готовых к борьбе с применением насилия? Согласно определенной информации, на Кавказе оно намного сильнее, чем в других местах концентрации мусульман. Но даже там имеющиеся данные различаются настолько сильно, что кажутся бессмысленными. Диапазон их простирается от утверждений, что никаких радикалов вообще нет, до заявлений, что все там являются радикалами. Согласно некоторым выборам в Дагестане, коммунисты оказались лидирующей партией. Если это правильно, то это, вероятно, в меньшей степени связано с политическими/идеологическими вопросами, чем с личностью конкретного кандидата, баллотирующегося на выборах (который, вероятно, принадлежал к влиятельному клану и выбрал эту партию как платформу, которая даст ему больше свободы действия). Самой сильной мусульманской тенденцией на Кавказе в течение долгого времени был суфизм, и во многих регионах это все еще сохраняется. Радикальные миссии выполнялись движением салафитов, а не какой-нибудь политической или религиозной партией и Хизб-ут-Тахрир (больше в Средней Азии, чем на Кавказе). Это организация, основанная в арабском Иерусалиме в 1953 году, активно действует в некоторых частях мира, таких как Соединенное Королевство, но едва существует в других. Они требуют отмены современных границ между мусульманскими государствами и создания единого государства — халифата. Однако, в общем, значительная часть радикальной деятельности, кажется, зависит от характера и действий местных кланов. Религиозно-политическое пробуждение ислама (и радикального ислама) совпала с ростом радикальных националистических настроений среди русского населения. Это, само собой разумеется, обязательно должно было вызвать напряженность. Эта напряженность была связана с большим притоком мусульманских рабочих, главным образом, из Средней Азии и Кавказа в российские города. Им не предоставляется нормальное жилье, и они не получают никакой социальной помощи. В их распоряжении лишь несколько мечетей; недовольство против них таково, что нынешний мэр Москвы объявил, что в его городе не будет больше мечетей. Однако, когда они молятся на улицах, их обвиняют в нарушении общественного порядка и создании помех для общественного транспорта. Одновременно это влияет на безопасность на улицах, и удивительно, что не было больших беспорядков. Сложилась парадоксальная ситуация, чрезвычайно нежелательная в глазах правительства. В то время как службы безопасности беспокоились из-за подрывных сепаратистских действий среди мигрантов, а местная полиция из-за поддержания законности и правопорядка, министерство иностранных дел было озабочено отрицательным впечатлением, сложившемся в мусульманском мире из-за антимусульманских настроений (и действий) в российских городах. По инициативе тогдашнего российского министра иностранных дел Евгения Примакова (ученого-арабиста по специальности) состоялось совещание на высоком уровне с целью минимизации ущерба. Репутация России в мусульманском мире и так уже была низкой после Афганской войны и двух чеченских войн. Министерство иностранных дел утверждало, что, если исламофобия усилится в России, это будет фатальным ударом по российской репутации терпимости и честности. Больше всего их, конечно, беспокоило то, что Россия могла бы утратить политические возможности в мусульманском мире. Однако Россия была спасена американским вмешательством в Афганистан. Как только Россия ушла из Афганистана, она прекратила быть непосредственной целью в мусульманском мире. После аннексии Крыма обращение с крымскими татарами стало поводом для беспокойства у мусульман в других частях страны. При Сталине крымских татар преследовали и ссылали во время и после Второй мировой войны. Судьба и действия российских мусульман были малоинтересны для мусульманского мира, главным образом из-за их ограниченного присутствия вне России. Хотя хадж (ежегодное паломничество в Мекку) поощрялось различными способами, только относительно немногие российские мусульмане воспользовались тем, что является, по существу, религиозной заповедью. Российские мусульмане утверждают, что еще много из них хотело бы отправиться в Мекку, но они не могут, потому что саудовские власти ограничили число паломников из России примерно двадцатью тысячами. (Но были также и жалобы среди тех, кто ехали в Мекку, что среди паломников присутствует слишком много сотрудников служб безопасности, следящих за воинственными исламистами.) Организация исламского сотрудничества (прежде Организация Исламская конференция) воздерживалась в различных случаях от обвинения или критики России, и она всегда отказывалась согласиться с членством в ней Ичкерии, политической организации чеченских мятежников. Российская благосклонность была более важной, чем солидарность с единоверцами в России. В 1990-х годах развивалось что-то близкое к правительственной стратегии по отношению к российскому исламу. В целом преобладал прагматизм, а не идеология. Российские правые и особенно правые радикалы обычно напоминали своим соотечественникам, что мусульманские страны и особенно арабские государства были их естественными союзниками в борьбе против Запада. Дмитрий Рогозин, тогда глава крайне правой партии «Родина», даже некоторое время защищал идею, первоначально предложенную организацией мусульман с Нижнего Поволжья, о том, что у президента России должен быть постоянный заместитель — мусульманин. Но политика стратегии успокоения (иногда укрепляемая «антисионистскими» аргументами) неизбежно сталкивалась с антимусульманским негодованием российской улицы и была поэтому отброшена. Эти лидеры крайне правых не были также готовы бросить Кавказ или пойти на подобные далеко идущие уступки в обмен на политическую поддержку со стороны мусульманских стран. По этим и другим причинам в мусульманском мире существовала многолетняя подозрительность по отношению к России, так же, как в России всегда было убеждение, что у России не было никаких союзников, которым можно было бы доверять, кроме ее собственных вооруженных сил. Представители ХАМАС и других палестинских организаций посещали Москву по различным поводам без каких-либо осязаемых результатов. Единственной выгодой, полученной от этих действий, было то, что мусульманские страны воздержались от открытой поддержки единоверцев-мусульман в России, к большому разочарованию мусульман в России. Одним типичным примером была относительная нехватка политической поддержки, когда крымские татары попали под давление после российского вторжения в Крым в 2014 году. Следует упомянуть специфические проблемы мусульманских анклавов на Северном Кавказе, которые, помимо уже упомянутых, включают Ингушетию с населением в полмиллиона жителей. Если крупный кризис там был предотвращен и террористические атаки не имели большого эффекта, то опасность для нефтепроводов и газопроводов, идущих от Каспийского моря до Европы, продолжала существовать. Российские эксперты и политики, похоже, хорошо осведомлены об опасностях, с которыми они сталкиваются на Кавказе и, возможно, также в других частях страны. То, что исламский сепаратизм расценивается как большая угроза, видно из учебников, используемых в университете службы безопасности, у авторов которых нет никакого сочувствия к регионам, которые приняли шариат и исламистскую ориентацию. Но в то же самое время, они не предложили идей, как можно противостоять этой проблеме, кроме предложения, чтобы Россия повернулась на Восток, а не на Запад для вдохновения и лидерства. Другим примером путаницы, преобладающей в этой области, является феномен Гейдара Джемаля. Джемаль, московский публичный деятель, которому около семидесяти лет, является поэтом, много писавшим на тему психиатрии, но он также служит председателем Исламского Комитета России. Джемаль наполовину русский и наполовину азербайджанец. На различных стадиях своей жизни он защищал марксизм-ленинизм, антисемитизм («Память») и несколько других идеологий. Согласно его учению, мировая политика («глобализация») может быть понята только на фоне конфликта между двумя ведущими суперэлитами (элитой, возглавляемой британской аристократией, и американской элитой в Вашингтоне). События 11 сентября были, по его мнению, грандиозной провокацией одной суперэлиты против Соединенных Штатов и исламского мира. Согласно Джемалю, Усама бен Ладен и «Талибан» были креатурами ЦРУ и сионизма вместе с КГБ, инструментами, с помощью которых суперэлита стала бы править миром. Знатоки теорий заговора распознают, откуда происходят эти теории: это влияние раннего Александра Дугина. И на самом деле Джемаль тесно сотрудничал с Дугиным, когда они оба были членами «Памяти». Дугин впоследствии перешел к более респектабельным областям геополитики и неоевразийства, тогда как Джемаль оставался вовлеченным в различные исламские комитеты. Невозможно знать, верит ли действительно кто-нибудь в эту мешанину бессмысленных гипотез, сколько развлечения или преднамеренной путаницы включено туда, или сколько предназначено больше для экспорта, чем для местного потребления. В любом случае, его теории типичны для настроений, преобладающих в этих кругах. Так как Россия недостаточно сильна, чтобы противодействовать американскому и европейскому влиянию (это было написано несколько лет назад), авторы одного из учебников разведки предлагают союз России, Индии, Китая и Ирана (названный РИКИ). Авторы, которых во всем прочем не отличает чувство юмора, упоминают, что они знают о Рикки-Тикки-Тави, героическом мангусте из «Книги джунглей» Киплинга. Упомянутые страны очень хорошо вели себя в прошлом и не воспользовались состоянием слабости России (в 1990-х) после распада Советского Союза. (Уолтер Лакёр, «Урожай десятилетия: Дизраэлия и другие эссе», 2011.) Татарстан В то время как напряженность на Кавказе продолжалась, большим утешением был тот факт, что в Татарстане и Башкортостане было спокойно. СМИ сообщали, что местное население извлекало пользу от нефтяного и газового бума, и что власть традиционного исламского истеблишмента, официальной религиозной структуры, там была сильна. Правда, некоторые радикальные проповедники прибыли туда из Саудовской Аравии, а также из Кувейта и Катара. Но у значительного большинства населения не было никакого желания жить «в средневековых условиях», которые проповедовали некоторые горячие головы среди новых мусульманских священников, приехавших из-за границы и ничего не знавших о местных условиях. Ситуация казалась под контролем, пока внезапно 19 июля 2012 года не произошло покушение на Ильдуса Файзова, верховного муфтия региона. Его автомобиль взорвали, он был ранен, но выжил, а один из его помощников был убит. Это привело к подробным исследованиям и дебатам, и картина, которая вырисовалась, оказалась куда менее утешительной, чем предыдущие доклады. Когда члены местного парламента встретились несколько недель спустя, Артем Хохорин, глава местного министерства Внутренних дел, сообщил, что за прошедшие тринадцать лет в регионе было что-то вроде состояния необъявленной войны. За этот период в Татарстан систематически проникали проповедники из определенных арабских стран. Некоторые были иностранцами, другие были местными жителями, которые учились в Мекке и Медине — другими словами, им внушили учение салафитов. Больше того, состав верующих, собирающихся в мечетях по пятницам и в религиозные праздники, изменился: половину или больше составляли новоприбывшие из Средней Азии, которым салафиты промыли мозги. То же самое произошло в других частях России, таких как Ставропольский край (где мусульмане теперь представляют больше четверти населения), даже Южный Урал и Западная Сибирь, которая согласно некоторым сообщениям стала одной из главных целей салафитов. Президент Башкортостана (ранее называвшегося Башкирией), который был относительно свободен от этих проблем, теперь сообщил, что религиозный фанатизм становился политической угрозой. Проблемой было не то, что традиционное религиозное руководство не сознавало эти тенденции; они потворствовали радикалам. Ситуация была такова, что если бы попытка убить Файзова удалась, то его преемником стал бы один из ведущих проповедников салафизма в стране. Спустя короткое время после этой попытки убийства Рамиль Юнусов, глава самой большой мечети Казани (и самой большой мечети в Восточной Европе), поспешно уехал в Лондон, чтобы улучшить свои знания английского языка (согласно его представителю). Он с тех пор так и не возвратился. Хотя никто не обвинял его в непосредственном участии в нападении, он был ведущим религиозным/идеологическим противником муфтия. Далее, он учился в течение нескольких лет в Медине, считался харизматическим проповедником, но в то же самое время был в хороших отношениях с официальным религиозным истеблишментом. Если говорить более обобщенно, то молодые обученные в Саудовской Аравии проповедники стали более популярны, чем официальное духовенство, у которого была поддержка светских властей и российских служб безопасности. Если бы казанские события были исключением и носили просто местный характер, то они не привлекли бы более широкое политическое внимание. Но они не были нетипичными. Снова процитирую Алексея Малашенко: «В некоторых прежде послушных частях России мусульманское население становится радиальным, даже экстремистским. Даже перед попыткой убить муфтия были нападения, некоторые из них успешные, против проповедников, считавшихся умеренными, включая аль-Чиркави, духовного лидера тарикатов (суфийской секты): Некоторые наблюдатели расценивают текущую ситуацию как начало кавказизации Поволжья». Это верно, что иногда есть тенденция преувеличивать салафитское влияние; проповедники религиозного истеблишмента склонны всех своих противников, безотносительно их взглядов, осуждать как салафитов. Но нет сомнения, что проблема радикального ислама распространялась и становилась все более острой. И она больше не ограничена несколькими областями, а распространилась на большинство мест, где мусульмане живут в России. Что могли бы сделать российские власти, чтобы ограничить влияние экстремистов? Они могли бы переключить свою поддержку от традиционалистов к более популярным (особенно среди тех, кто имеет влияние на молодое поколение). Но сомнительно, пошли ли бы эти проповедники на сотрудничество в то время, когда среди русского населения усиливалась националистическая радикализация. Кроме того, выросла опасность инфекции из соседних стран, таких как Казахстан. Казахстан был в экономическом отношении более развитым и богатым, чем соседние мусульманские республики, но это не предотвратило распространения там исламского экстремизма и терроризма. В декабре 2012 года правительство Казахстана впервые объявило, что армия халифата представляет угрозу национальной безопасности. Это заявление последовало за несколькими атаками смертников в республике. Некоторые из террористов были родом с Кавказа, другие обучались в Афганистане. Однако казахская полиция также установила, что были и местные террористические учебные центры для нападений внутри страны. Так как Казахстан как член Шанхайской организации сотрудничества может рассчитывать на китайскую и российскую помощь в таких чрезвычайных ситуациях, размер непосредственной опасности, возможно, не стоит переоценивать. С другой стороны, сотни тысяч казахских «иностранных рабочих» и даже больше их из соседних республик теперь живут в России. Радикальные влияния среди них будут оказывать непосредственное воздействие. Паникерские прогнозы о том, что Россия станет мусульманской страной через одно или два поколения, скорее всего, преувеличены. Но не нужно обладать большой политической проницательностью, чтобы понять, что серьёзные проблемы, вероятно, возникнут задолго до того, как мусульманское сообщество достигнет 51 процента населения. Стратегия народонаселения Путина и «Россия для русских» являются методами, которые никак нельзя сочетать, и остается сомнительным, сможет ли Россия осуществлять политику, ведущую к интеграции многих миллионов новоприбывших. Законодательство за прошедшие годы не дало автономным республикам больше автономии; наоборот, она теперь более ограничена, чем в прошлом. Кроме того, не только толпа, кричащая «Россия для русских!», осложняет жизнь Путину. Русская православная церковь аналогично выступает против того, что она расценивает как официальное умиротворение ислама; она хочет сохранить свой старый/новый статус государственной религии. Вдобавок ко всему этому общественное мнение в своем большинстве настроено против официальной политики. Российская внешняя политика по отношению к исламу и исламизму была нерешительной, стараясь не торопиться с решением и оставлять за собой право выбора. Пока Америка все еще представляется большой угрозой, антиамериканские действия исламистов должны были бы безоговорочно приветствоваться, и очень часто они действительно приветствовались. Но с выводом войск США и НАТО из Афганистана эта страна обязательно снова станет российской проблемой как база для действий джихада в Средней Азии, поскольку Россия рядом, а Америка далеко. Однако российская правительственная стратегия все еще находится во власти американской тени и убежденности в том, что все, что помогает Соединенным Штатам, должно быть плохо для России. России может потребоваться много времени, чтобы отучиться от ее навязчивой идеи западной опасности. Это была судьба России — видеть опасности и врагов в неправильных местах и не замечать настоящих. Такие склонности имеют глубокие корни и вряд ли скоро исчезнут. Оппозиция Постсоветским правительствам пришлось столкнуться с внутренним сопротивлением с самого начала. В первые годы это, главным образом, касалось изменений в конституции, особенно с ведущей ролью коммунистической партии в политической жизни страны. Позже это специфическое препятствие было устранено, и страна была демократизирована, по крайней мере, в том, что касается законов. С приходом Путина к власти укрепилась противоположная тенденция: народ России хотел стабильности и порядка больше, чем свободы и демократии. Постепенно свободы, которые были достигнуты, были снова урезаны или игнорировались на практике. Очень многие утверждали, что западные формы демократии не подходят для России, особенно в нынешних условиях — после распада старой системы и общих беспорядков 1990-х годов. Это произошло частично из-за трудностей периода перехода от коммунизма и из-за ошибок, которые были сделаны в эти годы. Остался открытым вопрос, удовлетворит ли Россию какая-либо другая форма демократии. Сами термины «демократия» и «демократический» приобрели отрицательный подтекст. С сокращением политических свобод последовали демонстрации — и это привело к дальнейшим ограничениям. Оппозиция проявилась в протестах против выборов, которые (как она предполагала) были сфальсифицированы. Были также марши мира и подобные акции. Вначале эти события возглавлялись диссидентами поздней советской эры, но постепенно выдвинулось новое поколение протестующих, более молодые люди, такие как Алексей Навальный и Сергей Удальцов. Первый из них тяготел больше вправо, второй склонялся влево. Но понятия «левый» и «правый» тоже сменили свое значение и уже больше не были столь важны, как прежде. Требования левых имели мало общего с марксизмом-ленинизмом, и их патриотизм был, по крайней мере, столь же громок, как у других. Главными вопросами теперь были коррупция и отсутствие политической свободы. Владимир Рыжков, который когда-то был заместителем премьер-министра, отметил, что в течение многих лет ни одна новая политическая партия не была признана правительством, и что это было типично в отсутствии политической свободы. Тогда как государственная партия «Единая Россия» с ее молодежной организацией «Наши» получала от властей все преимущества, они были на самом деле «жуликами и ворами», согласно известной формуле Навального. Харизматический молодой адвокат Алексей Навальный определял себя как национальный демократ (или демократический националист). Он также выступал на митингах некоторых праворадикальных организаций. Вообще предполагалось, что у него было лишь несколько тысяч преданных последователей, поэтому стало неожиданностью, что сотни тысяч проголосовали за него на выборах московского мэра в сентябре 2013 года, где он выступил конкурентом Сергея Собянина, кандидата Путина. У Навального не было ни финансового покровителя, ни влиятельной организации, но у него все еще был свой успех как у блоггера. Как же тогда объяснить то, что Навальный и другие такие протестующие не смогли победить официальных кандидатов? Как обычно, тому есть несколько причин. Практически все, кто играет активную роль в российской политике в настоящее время, соглашаются с тем, что изменения будут происходить не в результате выборов. Если бы какому-то оппозиционному кандидату удалось выиграть на выборах, то, как они полагают, он мог бы быть арестован за что-то: за растрату, изнасилование, массовое убийство, нарушение правил дорожного движения или за неуплату налогов. Его могут даже убить. Вторая причина: из-за множества расколов среди оппозиции существуют бесчисленные маленькие партии, которые, кажется, неспособны объединить свои силы для общего действия. Сергей Удальцов идеологически близок к коммунистам и одно время был начальником штаба их лидера. Но в недавнем интервью он сказал, что не хотел бы видеть Зюганова, лидера коммунистов, следующим президентом. Его опасения могут быть вполне оправданными. Кроме того, у Путина есть твердая поддержка определенных частей населения, включая пенсионеров, государственных чиновников, церковь и рабочий класс. Поддержка оппозиции исходит, главным образом, от интеллигенции и частей среднего класса. Сторонники Навального и Удальцова могут верить в личную честность их фаворитов. Однако сильный национализм Навального и близость Удальцова к коммунистам не вселяют уверенность. У правительства Путина практически есть монополия на средства массовой информации. Цензура была официально отменена при Горбачеве в 1990 году, но самоцензура сохранилась, и она очень сильна. Все главные телевизионные каналы принадлежат владельцам, на которых власти могут положиться в том, что те не станут транслировать передачи, негативные или критические по отношению к правительству; только некоторые телекомпании и радиостанции, такие как «Эхо Москвы» и «Дождь», все еще независимы. Неудобным журналистам угрожали, на них физически нападали, и в некоторых случаях их даже убивали. Свободнее ли в какой-то мере российские СМИ в настоящее время, чем в царские времена? Есть определенные интересные параллели: работы Карла Маркса в России до 1917 года можно было заказать и купить на английском и немецком языках, но не на русском. Сегодня в англоязычной российской газете «Moscow Times» могут быть опубликованы такие новости, которые никогда не появятся в русскоязычных СМИ. Книги в России, как и на Западе, уже читают мало, тогда как большинство людей получает свою информацию из более современных СМИ. Однако существует одна большая (и нежелательная, с точки зрения властей) брешь — Интернет, из которого много россиян черпают информацию о событиях в России и за границей. Поэтому правительство в течение некоторого времени пыталось протолкнуть законы, которые сделали бы это невозможным, введя «национальный Интернет», вроде того, который существует в других авторитарных режимах. Можно было бы утверждать, что такое действие неизбежно будет интерпретироваться как движение режима от авторитарного к тоталитарному. Поэтому некоторые неавторитарные страны отказались принимать такие меры, взвесив возможные последствия. Но даже без цензурного законодательства российские власти могли закрывать незаконные сайты, и Павел Дуров, глава VKontakte, самой большой социальной сети России, был вынужден в 2014 году покинуть страну В этих условиях, при отсутствии свободы информации, у правительства и государственной партии фактически есть монополия на информацию. Если «Единая Россия», путинская государственная партия, не была успехом, то личная популярность Путина постоянно оставалась высокой. После Зимних олимпийских игр в Сочи и вторжения в Крым в 2014 году, его рейтинг приблизился к рекордным 90 процентам. Патриотическая/националистическая политика стала победителем: даже часть демократической оппозиции, которая не одобряла политику Путина в Украинском кризисе, соглашается с ним в том, что Крым был частью России и должен принадлежать ей снова. Пока Путин может разыгрывать патриотическую/националистическую карту, не подвергая мир опасности мировой войны или не приводя к резкому ухудшению в экономике, перспективы оппозиции на существенный успех остаются минимальными. Может ли Россия эволюционировать до полноценного фашизма? Некоторые наблюдатели утверждали, что Россия уже достигла этой стадии. Но такие утверждения, хотя они иногда и понятны с эмоционально-психологической точки зрения, едва ли могут выдержать строгий анализ, и при этом они не полезны для понимания динамики современной российской политики. Борис Немцов, один из лидеров демократического движения «Солидарность» и бывший заместитель премьер-министра, заявлял, что весной 2014 года Россия превратилась в диктатуру. [Прим. ред. ВС: О Борисе Немцове читайте книгу Владислава Тихомирова «ООН против криминального Ельцина. Глава «Немцов — «карточный шулер» в кремле?»] Хотя и можно было бы найти некоторые веские доводы в пользу этого утверждения, но в целом таким категорическим заявлением удовлетвориться нельзя. Ибо Россия и раньше тоже не была свободной страной, и она не стала полной диктатурой после этого, несмотря на тот факт, что тенденция к диктатуре была несомненной. Трудно подобрать общий знаменатель для политических режимов, которые обычно называют «фашистскими» в Европе двадцатого века. Нацистская Германия не была «фашистской», а фашистская Италия не была нацистской. Поиск этого общего знаменателя становится даже еще труднее, если вы станете рассматривать также меньшие европейские страны, которые тоже иногда причисляют к фашистским. Это частично связано с фактором времени — фашистская эра не длилась долго — Вторая мировая война вспыхнула всего через шесть лет после прихода нацистов к власти. Сам термин «фашистский» лишь ограниченно пригоден для анализа и понимания. Маловероятно, что все фашистские или «парафашистские» или «квазифашистские» страны и движения развивались одинаково. Были очевидные различия между большими и небольшими фашистскими странами — большие склонялись к экспансионизму и военной агрессии, меньшие нет, даже при том, что они, возможно, были милитаристскими по духу. У всех фашистских режимов есть определенные общие черты, например, наличие лидера, вождя, и культ этого вождя. Режимы, которые не навязывали доминирование единственной государственной партии или допускали существование нескольких партий и нескольких идеологий, более вероятно, являлись военными или правыми популистскими диктатурами, которые не были фашистскими по своему характеру. В России в последние годы, конечно, начался культ личности (см. антологию, составленную Еленой Гощило, «Путин как знаменитость и культурный символ», Helena Goscilo, «Putin as Celebrity and Cultural Icon»), хотя по сравнению с культом Сталина это было довольно скромно. Вероятно, из-за интенсивности культа Сталина и его часто смехотворного характера, который не оставил хорошее впечатление даже среди коммунистов, культ Путина должен был быть нерешительным, вялым. Время от времени, предпринимались попытки представить его как «отца нации». Но он не был человеком, подходящим на роль отца, и такие попытки почти наверняка должны были окончиться неудачей. Его публичный образ был образом патриота и выходца из силовиков, но ему недоставало других признаков, которые, как думали, были необходимы для великого лидера. Присутствовал и сильный элемент «мачо», что объединяло Путина с Муссолини. Но если Муссолини редко показывал верхнюю часть своего тела обнаженной — его любимым видом спорта был конный спорт, то Путин довольно часто, тренируясь или занимаясь дзюдо или другими видами спорта, демонстрировал свой хорошо развитый торс. В Германии среди нацистских лидеров это не посчитали бы благопристойным, к тому же у Гитлера, Геринга или у Геббельса фигуры были не такими, что их стоило бы с гордостью демонстрировать людям. Фридриха Эберта, социал-демократического президента, когда-то сфотографировали в купальном костюме: это причинило ему значительный политический вред в 1920-х. Вальтер Ульбрихт, восточногерманский лидер, был помешан на гимнастике, но всегда появлялся на публике полностью одетым. История политических партий в России очень коротка. И хотя и правда, что после распада Советского Союза политические партии представлены в Думе, но неясно, действительно ли они являются настоящими организациями, кто стоит за ними, кто их направляет и финансирует, и чьи интересы они представляют. Однако разве не может случиться так, что в период кризиса эти псевдопартии внезапно превратятся в независимые структуры с собственными целями, волей и политикой? И разве не возможно, что однажды такая ситуация могла бы возникнуть? Государственная партия