– Да ничего, – простодушно отвечала Стеша. – Известное дело – мужикам выпить надо. Вы же не каждый день? – Вот именно! – усмехнулся Дмитрий и принялся стягивать сапоги. – Спокойной ночи! – Взаимно, – отозвался тот, укладываясь на жесткую скамью. Затем, убедившись, что остался один, повернулся на бок и, прежде чем заснуть, пробормотал: – Ладно, старый хрен. Я тебе этот тубдиспансер еще припомню! Едва первый гудок разорвал ночную тишину, Степаныч ошалело вскочил и с недоумением вытаращился в окружающий его полусумрак. Единственным источником света в комнате была тусклая лампада перед иконами, но ее хватало лишь, чтобы были видны строгие лики святых. Смертельно хотелось воды, и Филиппов слез с печи и, старчески шаркая, поковылял к ведру, стоящему неподалеку. Зачерпнув ковшом содержимое, он хотел было утолить жажду, но вдруг острая, как нож, мысль резанула его по сердцу. Затаив дыхание, машинист прокрался к углу и осторожно отодвинул занавеску. Свернувшаяся клубочком Стеша сладко спала на своей постели, по-детски причмокивая во сне. На душе немного отлегло, и подозрительный старик, вздохнув, приложился к ковшу. Живительная влага щедро оросила горящие огнем внутренности, понемногу вернув способность соображать. Лавка, на которой постелили гостю, была пуста, и лишь лежащее на ней покрывало указывало на то, что здесь кто-то ночевал. Тут отворилась дверь, и на пороге появился Будищев. – Доброе утро, – поприветствовал он хозяина. – Тихо ты, аспид! Дочку разбудишь. – Если ее гудок не поднял, то мне и подавно не удастся, – возразил Дмитрий с легкой усмешкой, но все же сбавил тон. – Мала она еще, – сварливо отозвался старик. – Успеет еще навставаться в рань. – Так я разве против? – развел руками гость. – Ишь ты, не против он! – Вот что, старинушка, – посерьезнел Будищев. – То, что ты мне угол сдать не хочешь – понятно. Девка молодая, красивая, пойдут слухи, чего доброго, а я тебе в зятья не набиваюсь. Но идти мне покуда некуда, так что пусть тут хоть вещички мои полежат. Хотя бы пока я квартиру не найду. – Чтоб угол найти – деньги надобны! – наставительно отозвался Степаныч. – Ты еще и дня не отработал на фабрике-то. – Про деньги – не твоя печаль. Главное, чтобы квартира была чистая и без больных. И хозяева в мои дела не лезли. – Я гляжу, средства́ у тебя есть? – вопросительно изогнул бровь Филиппов. – Мал-мал имеется, – не стал отпираться Дмитрий. – Пять рублев в месяц! – Старый, ты охренел, или свою халупу с «Гранд-отелем» перепутал? – Не нравится, пойди в ночлежку. За полтину целый месяц ночевать сможешь, правда, с соседом. А ежели целковый[4] не пожалеешь, так нары только твои будут. – Фигасе у вас в Питере цены! – Столица. Понимать надо! – Три рубля. – Под мостом только если. – Тогда чтобы с харчем. – Само собой. Дочка все одно готовит, однако же приварок в заводской лавке покупать будешь. – Какой еще заводской лавке? – Эх ты, деревенщина! Знамо дело в какой. Жалованье-то в конце месяца платят, а чтобы мастеровые, значит, с голоду ноги не протянули, для них хозяева при заводе лавочку держат. Там в счет будущего скупаться можно. – Втридорога? – Бывает и такое, однако наш Петр Викторович, дай ему Бог здоровья, барин добрый и людей почем зря не обижает. У него и наценка божеская, и тухлятину его приказчики не продают, как иные. – А вот этот момент я упустил, – пробормотал парень, затем задумался и коротко мотнул головой. – Идет! – Половину вперед! После этого они обменялись рукопожатиями, и мятая трехрублевка сменила хозяина. – Значится, так, – объявил повеселевший машинист. – Ты – мой племяш из деревни. Так всем и скажем. Понял? – Понял, что тут непонятного. – Тогда давай вчерашние щи доедим, да на работу пора. – Ничего не имею против, ступай по холодку. – Это как? – А так. У меня день на обустройство, а на работу завтра. – Эва как… прямо как благородному. И куда ж тебе цельный день? – Ну, как куда, осмотреться надо, одеться по-человечески, а то надоело, что на меня люди косятся, как на босяка. Есть у вас тут лавки или магазины? Только чтобы не слишком дорого, а то ты меня сейчас отправишь, по простоте моей. – Ага, видал я таких простаков, – хмыкнул Степаныч. – Только на что тебе в лавку? Ступай уж сразу к старьевщику, раз денег немного. У них всяких вещей много, может, и подберешь себе что. – Ладно, уговорил, черт красноречивый. Так я и сделаю. Лавка старьевщика Ахмета располагалась во дворе одного из доходных домов, находящихся поблизости от рабочей слободки. Можно было сказать, что лавка стояла на незримой границе между ареалами обитания «чистой публики» и «мастеровщины» – так презрительно назывались в Российской империи рабочие фабрик и заводов. Владелец заведения – старый татарин в мягкой войлочной шапочке на абсолютно лысой голове, встретил нового клиента настороженно, но любезно. – Что угодно? – без улыбки на широком морщинистом лице осведомился он. – Приодеться бы мне, – пожал плечами Будищев, пытаясь разглядеть висящую на множестве стоящих вдоль стен вешалок одежду. – Чек якши[5], – покивал старьевщик и отставил в сторону счеты. – Но позволено ли мне будет спросить, какими средствами вы располагаете, молодой человек? – Средств у меня мало, а потому одежда должна быть хорошая! – Ишиксез[6], вы пришли по адресу! Клянусь Аллахом, ни у кого во всем Петербурге вы не найдете таких хороших вещей по таким смешным ценам. – Нельзя ли посмотреть? – Пожалуйста! Вот, будьте любезны, хороший фрак. Его принесла вдова одного чиновника – достопочтенная госпожа Брунс. Ее покойный супруг, пока был жив, разумеется, часто получал награждения за службу, и они могли себе позволить хорошие вещи. А когда он, мир его праху, скончался… – Дядя, оставь себе этот фрак! Вдруг сам скопытишься, а парадного лапсердака нет. – Да зачем же так нервничать! Это очень хорошая вещь… – Ну и куда я его надену? – А мне почем знать? Вы же не сказали, зачем вам одежда! Сейчас часто бывает, что студенты одеваются как мастеровые, а купцы – как благородные господа. Клянусь Аллахом, я сам такое не раз видел! Хотя терпение никогда не было среди сильных сторон Дмитрия, он все же сдержался. – Значит, так! Мне нужен костюм или хотя бы пиджак взамен этого. Ну и картуз другой. – Да, вашему головному убору не повезло. Может быть, предложить вам шляпу? – Может, я в другую лавку пойду? После этих слов татарин сообразил, что перегибает палку, и вытащил на свет божий несколько разных сюртуков, поддевок, пиджаков и даже куртку от студенческого мундира с орлеными пуговицами. Причем взгляд у старьевщика оказался настолько наметанным, что все предложенное было Будищеву почти впору. Быстро перебрав лежащую перед ним гору одежды, парень выбрал добротный сюртук темно-коричневого сукна и пиджачную пару из клетчатой шотландки. И то, и другое было слегка великовато, но совершенно не попорчено молью, как многие другие вещи, и не испачкано. – Чутка бы поменьше, – разочарованно вздохнул требовательный клиент. – Аллах с вами, – всплеснул руками хозяин лавки. – Все очень хорошо! Просто пойдите к портному, и вам все подгонят по фигуре, так что все будут думать, будто это сшито на заказ! – И сколько? – Ну, если вы мне оставите… – Нет, дядя, мне еще на завод в чем-то ходить надо. – Вы работаете на заводе и хотите носить такие вещи! Двенадцать рублей за костюм и пять за сюртук! – Фигасе! Уважаемый, я там не директором работаю и не инженером.