— У тебя есть шанс! — хмуро прервал его излияния Дмитрий. — Прости, но я тебя не понимаю… — Колька женился. — Что ты такое говоришь? Как? Когда? На ком? — Отвечаю по порядку. Говорю я чистую правду. Случилось это примерно за неделю до начала рождественского поста. Избранницей его стала тоже очень славная болгарская девушка по имени Петранка, дочь одного местного куркуля. Венчал их отец Григорий, а посаженым отцом был Гаршин. Несмотря на то что мнение господ-офицеров разделилось, полковник дал добро и свадьба состоялась. — Невероятно! — Что невероятно? Что Николаша забыл о Гесе, едва увидел перед собой новую юбку? Прости, но мне казалось, что ты лучше знаешь характер своего приятеля. — Ты так спокойно об этом говоришь. — Слушай, Леха, ну а что такого-то? Сам верно знаешь, бывает, взглянул в глаза девушке — и башню напрочь сорвало! Нет, я все понимаю, Геся реально классная девчонка, и мне ее ужасно жаль, а Коля наш тот еще чудак на букву «м», но сделать-то все равно ничего нельзя! Поэтому говорю прямо, если она тебе нравится, то почему нет? Мы живем один раз, а сейчас вообще на войне. Она все спишет! — Что за глупости ты говоришь! Геся любит Николая, а я люблю Софью, и она ждет меня! — Прости, дружище, — покачал головой Дмитрий, — это не я говорю глупости! — Что ты имеешь в виду? — Скажи мне, ты уже написал госпоже Батовской, что теперь всю жизнь будешь ходить с элегантной тросточкой? — Тебя это не касается! — задохнувшись от злости, отчеканил Лиховцев. — И вообще, не смей никогда говорить о моей невесте подобным тоном. — Значит, не написал, — вздохнул Будищев и вдруг резко развернулся. Из дверей госпиталя вышли два хорошо одетых господина и проследовали мимо, перебрасываясь на ходу короткими фразами на смутно знакомом Дмитрию языке. Впрочем, проведя столько времени на рынке, в нем немудрено было опознать идиш. — Это что у вас тут за посетители? — не без удивления в голосе спросил он. — Кажется, вчера привезли раненого коммивояжёра или кого-то в этом роде, — отрывисто буркнул все еще чувствовавший себя обиженным Алексей. — О как! И где этот бедолага попал под пули? — Не знаю. Я вообще об этом случайно узнал, от… неважно от кого. — Понимаю, — вздохнул унтер. — Ладно, Леха, не дуйся на меня. Сам знаю, что язык у меня иной раз как помело, но мы ведь друзья, а врать друзьям вообще последнее дело. На другой день Дмитрий снова увидел этих господ, выходивших из канцелярии цесаревича. Точнее сказать, они не вышли, а выбежали, причем вид у них был довольно испуганный. Следом раздался грозный рык, в котором люди, довольно прослужившие в ставке, безошибочно определили голос великого князя. — Негодяи! Воры! Мерзавцы! Всех в Сибири сгною! Услышав эту филиппику, все тут же попрятались, и лишь караульные, которым бежать было не положено по службе, застыли подобно каменным изваяниям. — Что случилось? — удивленно спросил у знакомого писаря Дмитрий. — Их императорское высочество бушуют! — пожал плечами солдат. — И часто он так? — Сашка-то? Нет! Он обычно более смирный, так уж если выведут из себя, тогда… ой. Тут работник пера и чернил, видимо, сообразил, что назвал цесаревича Сашкой и что это может плохо кончиться, особенно если дойдет еще до кого-нибудь. — И кто же нашу надежду на светлое будущее так наскипидарил? — с деланым безразличием спросил Будищев, сделав вид, что не придал оговорке писаря значения. — Известно кто — жиды! — буркнул рыцарь чернильницы, проклиная свою словоохотливость. — Эти могли! — Вот что, некогда мне с тобой тут, — заторопился писарь, с опаской поглядывая на унтера, но тот преградил ему путь. — Да ладно тебе! — миролюбиво улыбнулся Дмитрий. — Рассказывай, в чем дело-то? — Да ни в чем! Эти прохиндеи продовольствие поставляют нашему корпусу, да видать огорчили его императорское высочество. Ну, вот он их и обласкал! — Думаешь, сильно провинились? — Слышь, кавалер! — изумился солдат. — Ты что с Луны упал? Или гнилые сухари никогда не попадались, или голодать не приходилось? — Ну, мне-то приходилось, а вот цесаревичу-то что с того? — Э, брат, не скажи! — даже обиделся писарь. — Александр Александрович о простом солдате завсегда заботу имели. И будь их воля, разговор бы с этими шаромыжниками короткий приключился. — Это у наследника престола воли нет? — Тут не так все просто! Прежним жидам подряды сам главнокомандующий повелел отдать, там вообще не поспоришь. Да только товарищество ихнее разорилось, да так, что ни шиша не получив, наше казначейство еще и должно осталось, а концов теперь не найти! Слыхал, может, про Грегера с Горвицем? — Слыхал. — Вот-вот, а других-то все равно нет, жулик на жулике сидит и вором погоняет. Эти, господа офицеры сказывали, хоть немного бога боятся, а другие и вовсе живоглоты! — А эти, значит, честные? — Нашел честных! Ворье первостатейное, но с понятием! Всем кому положено поднесли, никого не обидели. — И цесаревичу? — Ты дурак, что ли! Александр Александрович за таковое сам бы не побрезговал в рыло дать, однако же он не один. А генералы у него тоже люди, и всем жить хочется! — Дела! — А ты думал! Это тебе не турок сонных вязать, тут соображать надо! — Ишь ты, — деланно изумился Дмитрий. — И кто бы мог подумать… — То-то и оно! — Слушай, а зачем они сюда-то приходили? — Известно зачем. За деньгами! — Что, прямо к цесаревичу? — Да Господь с тобой! Нет, конечно. К цесаревичу они за подписью на требовании, потому как без его подписи им казначейство ни копейки не даст. — Дорогой автограф, — задумался унтер. — И, похоже, они его не получили. — Дык ясное дело, они ведь, ироды, еще не все поставили, что от них причиталось. Потому и расчета покуда нет. — Ну-ну. — Все, некогда мне с тобой тут лясы точить, — вырвался наконец от него писарь и, опасливо оглядываясь, убежал. Дмитрий некоторое время стоял, задумавшись, а затем развернулся и пошагал в сторону телеграфной станции, повторяя про себя старую солдатскую мудрость о том, что от начальства нужно держаться как можно далее. К своему удивлению, у связистов он снова встретил этих странных господ. Один из них, выглядевший чуть моложе и менее респектабельно, вел переговоры с титулярным советником Валеевым, на предмет отправки телеграммы. Чиновник, как водится, строго отвечал ему: не положено! А тот, в свою очередь, уговаривал войти в положение и обещал отблагодарить. Судя по всему, переговоры подходили к своему логическому завершению, сиречь консенсусу, и представитель многострадального еврейского народа вот-вот должен был убедить российского чиновника пойти ему навстречу. — Будищев, это ты! — заметил его титулярный советник. — Как хорошо, что ты пришел. У нас опять аппарат барахлит, вот даже телеграмму принять не можем. — Даже не знаю, ваше благородие, — сокрушенно вздохнул мгновенно сориентировавшийся унтер, — я ведь попрощаться пришел. Возвращают меня обратно в часть, надоел я, видать, тут всем. — Да что ты такое говоришь, голубчик? — изумился начальник телеграфа. — Как можно тебя куда-то отправлять, у тебя же золотые руки! — На все воля начальства, сказано в бой, стало быть, в бой! Может, убьют еще, так что не поминайте лихом. — Господин солдат, — вмешался в их разговор коммерсант, — а может, перед тем как отправиться в бой, вы посмотрите этот самый аппарат? Вы бы сделали доброе дело, и оно таки зачлось бы вам на небесах… — Это вы на тот случай беспокоитесь, если меня убьют? — Ну что вы, не дай бог, конечно! — Тогда до свидания!