— Именно так, ваше превосходительство. — А что, этот унтер действительно такой герой? — Более чем. Вообще, он человек в своем роде замечательный. Я бы даже сказал — исключительный! — Вот как? — Судите сами. Будучи призван перед самым выступлением полка из Рыбинска, он в короткое время сумел стать унтер-офицером и георгиевским кавалером. Храбр, силен, отлично стреляет из любого вида оружия. — Так-таки и отлично? — Я сам видел его в деле. Винтовка, револьвер, картечница… все одинаково подвластно ему! — Любопытно! — Кроме того, каждое утро он без всякого принуждения занимается гимнастикой, причем по довольно любопытной системе. — А по-немецки[86] он не говорит? — нахмурился Мезенцев. — Я тоже об этом подумал, ваше превосходительство, и даже попытался заговорить с ним на этом языке в боевой обстановке. — Разумно, — закивал шеф корпуса жандармов, — так мог и проговориться. И что же? — Ничего! Либо он совсем не знает немецкого, либо его нервы крепче канатов. — В вашем голосе какая-то неуверенность… — Дело в том, ваше превосходительство, что одну фразу на немецком он мне все-таки сказал, однако смысл ее от меня совершенно ускользнул. — И что же это… — Hitler kaput! — Что, простите? — Гитлер капут. — Хм… а кто такой этот Гитлер? — Не могу знать, — пожал плечами жандарм, — причем он сказал это с таким выговором, что стало ясно — Будищев не знает ни хохдойча, ни какого-либо другого германского диалекта. — Любопытно. Что-нибудь еще? — Он хорошо развит умственно, хотя умеет это скрывать, выставляя себя эдаким балагуром. Систематического образования он определенно не получил, скорее можно сказать, что лица, воспитывающие его, стремились дать своему подопечному в руки ремесло. Хотя и довольно оригинальное. — Что вы имеете в виду? — Он недурно разбирается в гальванике и даже как-то починил таковое устройство на одном из минных катеров нашей Дунайской флотилии. Так что по меньшей мере одним успехом моряки обязаны ему. — Наш пострел везде поспел, — усмехнулся шеф жандармов. — Что-нибудь еще? — Быстро принимает решения и не менее быстро приводит их в жизнь, — продолжил доклад Вебицкий. — Скрытен, нещепетилен…. — А подробнее? — Я как-то предложил ему за хорошую стрельбу трешку… — Взял? — Без малейших колебаний, хотя тут же обратил все в шутку. Кроме того, как-то идя в поиск, он переоделся в турецкую форму. Это не афишировалось, но я все-таки узнал. К тому же, когда пленный поначалу не захотел говорить, он сумел его запугать, не перейдя, однако, той грани, чтобы можно было обвинить его в недостойном отношении к военнопленным. — Это нехорошо, — покачал головой Мезенцев. — Соответствующее повеление государя однозначно требует неукоснительного соблюдения обычаев войны. Но как отреагировало командование? — Предпочло закрыть глаза и сделать вид, что ничего не знает. Впрочем, это вряд ли можно считать удивительным, так как руководивший экспедицией полковник Тиньков обязан Будищеву жизнью и славой пленения первого османского генерала. — Погодите, Азиза-пашу — тоже он? Однако! А каковы его отношения с вольноперами? Они ведь вчерашние студенты, не так ли? — Так точно, ваше превосходительство. Он быстро с ними сошелся, причем, несмотря на разницу в положении, сумел поставить себя на равных, а иногда даже выказывал себя лидером их группы. — А уж не из социалистов ли он? — Не похоже. — Что это значит? — Трудно сказать определенно, однако у меня сложилось впечатление, что при всей критичности склада его ума, он совершенно не приемлет ни либеральных, ни социалистических идей. Более того, я бы сказал, что его взгляды скорее охранительные. — Даже так? — По донесению одного из допрошенных мною нижних чинов, он как-то сказал, что баре, злоумышляющие противу существующего строя — идиоты и сами копают себе могилу. Поскольку, случись революция, их первых на столбах и развесят. — Что, так и сказал? — Дело в том, ваше превосходительство, что мой информатор — человек не слишком образованный и половины не понял, но память у него хорошая и слова его он произнес дословно. — Послушайте, а мы с вами точно о нижнем чине сейчас говорим? Уж больно он, подлец, развит для своего положения! — Ваше превосходительство, так он же из Ярославской губернии. Они же где только ни ходят и чего только ни слышат в своих скитаниях. Там и не такие оригиналы случаются![87] — Возможно, однако же присматривайте за эти уникумом, на всякий случай… мало ли! — Ваше превосходительство, я взял на себя смелость послать запрос в Рыбинск. Там уездным исправником служит очень толковый чиновник, некто Фогель. Если в происхождении этого Будищева найдется какая-нибудь неясность, он наверняка сыщет! — Благодарю вас, штабс-капитан. Вы проделали значительную работу, и она не останется без награды. Надеюсь, мне не надо напоминать вам о конфиденциальности этой информации? Зима 1877 года выдалась в Болгарии морозной. Особенно страдающие от нее османы говорили даже, что русские привезли холода с собой, с тем, чтобы погубить правоверных. Что еще хуже, форма солдат и офицеров после полного лишений военного лета пришла если не в полную негодность, то довольно близко к этому. В мундирах и шинелях частенько зияли дыры, прорванные в сражениях или прожженные у костров, а обувь иной раз имела такой вид, что даже видавшие виды сапожники разводили руками. Разумеется, такая одежда никак не соответствовала зимнему времени, и в войсках участились случаи простудных болезней и обморожений. Нельзя сказать, чтобы военное начальство не отдавало себе отчет в сложившемся положении и не принимало никаких мер. В частности, с началом холодов были выданы фуфайки и до шестидесяти полушубков на роту, что, конечно, было недостаточно, но позволяло хотя бы в аванпосты и караулы отправлять людей одетыми тепло. Еще одной проблемой были постоянные перемещения полка, что не позволяло солдатам хоть как-то обжиться. Только им удавалось отрыть для себя землянки, как приходил приказ идти в другое место, где в лучшем случае были полуразрушенные дома, покинутые местными жителями. Их, разумеется, пытались чинить, поправляя окна и крыши, а иногда и восстанавливая стены, но не успевали они устроиться, как приходилось все бросать и идти на сей раз совсем в чистое поле, где и вовсе ничего не было. Взвод подпоручика Самойловича вернулся к своей батарее, и команда свежеиспеченного поручика Линдфорса обратилась в обычную стрелковую роту, отличавшуюся от прочих разве что вооружением. Рекогносцировок больше не проводилось, да и вообще на линии соприкосновения наступило затишье. Турки все еще зализывали раны после неудачной попытки деблокирования Плевны[88], когда войска Сулеймана-паши понесли большие потери. Русская же армия, напротив, испытывала подъем и рвалась в бой, но, похоже, что вожди ее не знали, куда направить этот порыв. Еще одной новостью было известие о том, что, призываемый неотложными делами, государь решил покинуть армию, где он разделял со своими войсками все тяготы, лишения и опасности военного похода, и вернуться в Россию. Вообще со времен Аустерлица в Русской армии ходило поверье, что император в войсках — это к несчастью. Поэтому известие это было воспринято не то чтобы с облегчением, но, во всяком случае, без сожаления. С тем чтобы всячески обезопасить отъезд царя, вдоль пути его следования были вставлены заставы и пикеты, местность тщательно осмотрена и очищена от нежелательного элемента. Для этого были посланы отряды и команды ото всех полков, которые и обеспечили безопасность монаршей особы. От Болховского полка такое назначение получила команда поручика Линдфорса. — Твою мать, как же холодно! — выругался Будищев, постукивая одной ногой о другую. Накануне он имел глупость сменить опанки, к которым он уже привык, на сапоги, так что ноги теперь ужасно мерзли. Не спасали даже теплые портянки и служившие предметом зависти всего взвода вязаные носки. Накануне опять выпал снег, достигавший теперь в иных местах до двух аршин, так что приходилось расчищать дорогу для императорского обоза, протаптывать дорожки для часовых — и все это в изрядных сугробах. — Это точно, — поддакнул Егоров, произведенный недавно в ефрейторы и очень этим гордый. — А говорили, что в Болгарии зимы и вовсе не бывает! — Угу, — буркнул в ответ Дмитрий, — интересно, наши обормоты костры уже развели или еще чухаются? — Развели, конечно! — убежденно заявил артельщик. — Вы же им обещались, что ноги повыдергиваете, если не запалят! — Больно они боятся, — усмехнулся унтер. — Больно не больно, а опасаются. Начальник-то вы строгий, хотя и справедливый! — Степан, тебе что нужно? — Да ничего, господин унтер! — Не ври! Ты когда на вы переходишь и ластишься, это верный признак, что или выпросить чего-то хочешь, или проштрафился. — Грех вам такое говорить! Я до вас завсегда с чистым сердцем и душой, а вы, господин унтер, так и норовите обидеть меня. Да что уж там, я человек маленький, меня всякий обидеть может. — Ага, особенно если жить надоело! — Ну, вот опять, — понурился Егоров, — да я по сравнению с вами просто агнец божий! — Вот-вот, — ухмыльнулся Дмитрий, — иже херувим!