— Я хотел было на другой день после Аяслярского дела к вам заглянуть, да услышал, что из главного штаба идут списки награжденных за бой у Езерджи, так решил повременить. Дай, думаю, порадую солдат. И списки, и кресты я привез, так что стройте новоиспеченных кавалеров. Награждать буду! — Нижние чины будут счастливы получить монаршую награду из рук вашего императорского высочества, — с поклоном отвечал ему генерал и тут же отдал необходимые распоряжения. Адъютанты и ординарцы командиров полков немедля побежали со списками к своим частям, и через четверть часа цесаревич уже шел вдоль строя и вручал награды отличившимся. Шедший рядом с ним офицер штаба зачитывал приказ с кратким описанием подвига, затем Александр вкладывал герою в руку награду и, пробасив: «Благодарю за службу!» — шел дальше. Получив крест, награждаемые вытягивались и почти кричали своему будущему царю вслед: — Покорнейше благодарю, ваше императорское высочество! Дошла очередь и до вызванного вместе со всеми Будищева. Пока шло награждение, Дмитрий с удивлением разглядывал богатырское сложение великого князя. Ростом цесаревич превосходил даже его, а уж вширь — и подавно. Причем это вовсе не была излишняя полнота, а именно мощь настоящего русского богатыря. Отлично пошитый мундир сидел на теле как влитой, но даже под ним было видно, как перекатываются мускулы его обладателя. Наконец процессия поравнялась с ним, и глаза Дмитрия встретились с взглядом Александра Александровича. — Перед делом у Езерджи, — начал скороговоркой штабной, — рядовой Будищев в числе прочих охотников захватил «языка» и доставил его в штаб начальника бригады. В самом же бою метким выстрелом ранил турецкого генерала Азиза-пашу, чем спас от верной гибели полковника Тихменева. — Ишь каков, уже и ефрейтором с той поры стал, — удивленно приподнял бровь цесаревич. — Да ты, братец, герой! Как же ты все успел? — Дурак потому что! — четко отрапортовал в ответ Дмитрий, так и не научившийся в некоторых случаях держать язык за зубами. Вокруг мгновенно наступила такая тишина, что казалось, будто слышно жужжание мух, кружившихся над вспотевшими под жарким солнцем военными. — Это как же понимать? — почти взревел от неожиданности великий князь. — Ваше императорское высочество, — невозмутимо отвечал ему Будищев, — кабы я это все хоть с недельным промежутком сделал, было бы два креста! А так только один. Наследник российского престола сначала некоторое время озадаченно молчал, потом, видимо, сообразив, что ему только что сказали, улыбнулся и тут же так заразительно рассмеялся, что к нему немедля присоединилась вся свита. — Видал наглецов, но таких… — покачал головой великий князь и спросил, обернувшись к местному командованию: — А под Аярсляром этот молодец отличился? — Так точно, ваше императорское высочество, — почтительно доложил Буссе, — захватил в бою вражескую митральезу и открыл из нее огонь по наступающим туркам, чем способствовал отражению атаки! — Не забудьте представить к кресту, — хмыкнул Александр Александрович и, насмешливо усмехнувшись, добавил: — А то выйдет в фельдмаршалы да припомнит нам, как его с наградами обходили! Все присутствующие опять рассмеялись, оценив шутку своего командующего. Тот же, хлопнув Будищева по плечу, пошел к следующему награжденному, увлекая за собой всю свиту. И только когда они все удалились достаточно далеко, немного задержавшийся командир Болховского полка сказал вполголоса адъютанту: — Поручик, напомните мне, чтобы я этого сукина сына застрелил, если с этим, конечно, раньше турки не справятся. Ведь чуть удар не хватил, а ему, подлецу, хоть бы хны! — Слушаюсь, — сделал многозначительное лицо старший Линдфорс и щелкнул каблуками. Больше на церемонии награждения ничего экстраординарного не случилось, и после ее окончания цесаревич благополучно отбыл. Отцы-командиры облегченно выдохнули, выразительно посмотрели на одного из награжденных, но поскольку все закончилось как нельзя более хорошо, то этими взглядами дело и ограничилось. Что касается самого виновника переполоха, то он как ни в чем не бывало принимал поздравления, подшучивал над товарищами и вообще вел себя как именинник. — Мой друг, вы бесподобны! — смеясь, заявил ему Штерн. — Если бы мне кто-нибудь рассказал это, я ни за что бы не поверил. — Да ладно тебе, Коля, — добродушно отмахнулся от него Будищев, — что тут такого? — Похоже, вы действительно не представляете себе, что натворили, — покачал головой Гаршин. — Ведь это же наследник престола! — Ну не царь же? — Бедовый ты парень, — покачал головой подошедший к ним унтер Галеев, — всего ничего служишь, а уже ефрейтор и георгиевский кавалер! Того и гляди в унтера выйдешь. Проставляться-то будешь? — Обижаешь, Северьян Карпович. Награду не обмыть все равно, что удачу сглазить. Не побрезгуете со мной выпить? — Скажешь тоже, Митрий, ты же мне той ночью, можно сказать, жизнь спас. А у меня толком и поблагодарить времени не было. — Ничего, господин старший унтер-офицер, даст бог, рассчитаемся… на том свете угольками! — Э нет, — засмеялся унтер, — не бывало еще такого, чтобы Северьян Галеев в должниках ходил! Пойдем к маркитантам, и мое спасение и твой крест обмоем. — Не вижу повода не выпить, — засмеялся Будищев и обернулся к вольноперам. — Коля, Сева, вы с нами? — А давай, — тряхнул головой Штерн. — С хорошими людьми да отчего же не выпить! Гаршин сначала хотел было отказаться, но отдаляться от приятелей после всего совместно с ними пережитого показалось ему не по-товарищески, и потому он махнул рукой и пошел вместе со всеми. Галеев со своей стороны позвал еще двух унтеров из своей роты, а Будищев, помимо вольноопределяющихся, позвал с собой Анохина. Лавка маркитанта представляла собой большую палатку, стоящую чуть на отшибе от остального лагеря. Продавалось в ней все, что только могло понадобиться солдатам и офицерам в походе. Но если же, паче чаяния, какого-нибудь товара не нашлось, маркитант Константин Теодоризис, неопределенного возраста грек с густыми усами, брался доставить в самое короткое время по «справедливой цене». Будищев с Галеевым решительно направились внутрь, а остальные остались ждать снаружи. — Проходите, господа, прошу, — радушно приветствовал грек посетителей, — старый Константин рад вас видеть! Чего изволите? — Выпить и закусить! — решительно заявил унтер. — Как прикажет уважаемый господин. У меня есть русское хлебное вино, есть местная ракия, есть недурные вина, только что привезенные из Валахии. — Чего ты нам вино предлагаешь, — сморщился Северьян. — Я хочу друга угостить, к тому же его сегодня сам цесаревич крестом наградил. Понимать надо! — Как вам будет угодно. Водки? — Ага, ее родимую. — Не подумайте ничего дурного, господа военные, но русское хлебное вино дорого стоит. Уж больно далеко его приходится везти. Возьмите лучше ракии, она вполовину дешевле, а право же, ничуть не хуже! — А ты чего наши деньги считаешь? Хотя дай сначала попробовать, небось дрянь какая? — Ну что вы, господин унтер, разве старый Константин выжил из ума, чтобы обманывать русских солдат? — покачал головой маркитант и крикнул сыну, помогавшему ему в лавке: — Эй, Димитрос, принеси ракии господам военным! Чернявый парнишка, лет двенадцати от роду, тут же принес штоф из мутного стекла и разлил ее по деревянным чашкам. Сам же маркитант достал откуда-то круг брынзы и, отделив от него ножом небольшой кусок, нарезал его ломтями. — Закусывайте, господа! — Ну, вздрогнем? — подмигнул унтер Будищеву, взявшись за чашку. — Твое здоровье, Северьян! Ракия была вонючей и теплой, но ничего не скажешь — крепкой. Галеев, вылив содержимое чашки себе в глотку, крякнул, вытер усы и, подцепив двумя пальцами кусочек сыра, отправил его себе в рот. — Годится! — заключил он. — Давай, значит, полведра[60] этой самой ракии, да хлеба фунта четыре, да колбасы не забудь пару колец. И вот этого сыра, пожалуй. — Простите, господа, но хлеба нет. Только сухари. — Хрен с тобой, — поморщился унтер, — хотя досадно, кругом поля несжатые, урожай, сразу видать, добрый, а мы кой день свежего хлеба не видели! — Пожалуйста, господа, с вас шесть с полтиной рублей. — Ишь ты, — озадачился Северьян и полез в карман, пересчитывать деньги. — Погоди мошной трясти, — остановил его Дмитрий и, вытащив непонятно откуда кисет, высыпал из него на ладонь горсть серебра. — Инвалюту принимаешь? Грек внимательно посмотрел на монеты и пренебрежительно скривил губы. — Турецкие пиастры? — Нет, блин, монгольские тугрики! — Господа, а нет ли у вас франков? — А эти что тебе, не серебряные? — О, вы себе не представляете, из какого дерьма султан Абдул-Гамид чеканит свои деньги! Хорошо если там хотя бы половина доброго серебра. — Сколько добавить? — Понимаете… — Понимаю, — покивал Дмитрий головой и вытащил из кармана серебряную папиросочницу. — Сдача будет? — Это хорошая вещь, — уважительно поцокал языком маркитант, — в другое время я дал бы вам за нее лучшую цену, однако сейчас все так дорожает… — Где-то у меня еще динамитная шашка завалялась, — задумчиво заметил Будищев, и это последнее предложение решило исход дела. — Ну что вы, господа военные, — залебезил Теодоризис, — принимать вас — большая честь для бедного грека, так что этого хватит. Хоть и себе в убыток, да только ведь вы воюете за свободу для балканских христиан, так могу ли я вам в чем отказать! Нагруженные свертками, они вышли вон, где их шумно приветствовали заждавшиеся товарищи. — Пойдемте-ка за тот бугор, — деловито сказал Галеев, — и недалеко, и от чужих глаз подальше! Расположившись за невысоким холмиком, друзья немедля воздали должное угощению. Выпили за новоиспеченного георгиевского кавалера, за здоровье спасенного им от верной гибели унтера, не забыли, конечно, и про государя-императора с наследником-цесаревичем, тем более что последний совсем недавно удостоил их своим посещением.