— Пятьдесят два, — непослушными губами ответил ему поручик. — Что, простите? Поручик с трудом перевел дух и поднял на своего гостя глаза. Тот встретился с ними взглядом и вздрогнул, ибо, казалось, что на него смотрит сама бездна, так глубоки и черны они были. Черты лица его стали необыкновенно резкими и четкими, и вообще, было похоже, будто он постарел разом на десять лет. — Пятьдесят два, — повторил он тусклым голосом, — понимаете, в моей роте выбыло из строя пятьдесят два человека. — Война, — нерешительно ответил ему Гаршин. — Да, конечно, — согласился тот, — вот только закрываю глаза, а они стоят. Все пятьдесят два… и мертвые и пораненные… Просто стоят и смотрят. Приказа ждут. А я не могу отдать приказ, я их на смерть уже один раз послал. Рука его снова легла на револьвер и как будто нежно погладила его. «Какие у него тонкие музыкальные пальцы», — подумал вольноопределяющийся, но вслух сказал совсем другое: — Не смейте! — Что? — Не смейте! — голос Гаршина набрал силу и прозвучал, как пощечина. — Вы же офицер, как вы можете проявлять подобное малодушие! Договорив, он решительно отобрал у поручика револьвер и спрятал его за спиной. Тот еще некоторое время посидев, молча, вдруг закрыл лицо руками и зарыдал. Будищев появился под утро. Смертельно усталый, он вел под уздцы маленького, почти игрушечного на его фоне ослика, тащившего волокушу. В ней лежали двое тяжелораненых солдат, один из которых был Шматовым, а второй рядовым Нежинского полка Стратоновым. Командовавший дозором старший унтер-офицер Галеев узнал его и, выделив в помощь ему одного из солдат, велел как можно быстрее доставить пострадавших в лазарет. Врачи, всю ночь оказывавшие помощь страждущим, уже валились с ног, однако один из них — долговязый немец по фамилии Брэм, немедленно вышел и осмотрел новоприбывших. Найдя их состояние тяжелым, он приказал отправить солдат под навес для ожидавших операции. — Кто их перевязывал? — поинтересовался Брэм у сидящего рядом Будищева. — Что? — не понял тот сначала, но тут же сообразив, ответил: — Я, ваше благородие! — А ты знаешь в этом толк, братец! Не желаешь ли перейти в санитары? Ты, кажется, грамотный, быстро выучишься, глядишь, выйдешь в фельдшеры. — Воевать так воевать, господин доктор, — усмехнулся солдат, — пишите сразу в обоз! — Ну, как знаешь. Впрочем, если надумаешь, приходи! Шатаясь на негнущихся ногах, Дмитрий двинулся прочь. Куда идти, он от усталости не сообразил, а потому просто брел, рассчитывая найти место для отдыха. Как на грех, его вынесло к месту, где лежали умирающие солдаты. Помочь им было нельзя, да многие уже и без всякой помощи отошли в мир иной. Между ними ходил, читая молитву, отец Григорий, давая тем самым павшим последнее утешение. Глаза священника и солдата встретились, но Будищев, вместо того чтобы посторониться и пройти мимо, тяжело вздохнул и спросил: — За какой хрен они погибли, батюшка? — Что? — Я спрашиваю, за что погибли эти люди? Зачем им эта Болгария? Что они видели в своей жизни? Я вон только что Федьку в лазарет отволок. Он за освобождение христиан едва жизнь не отдал, а его там, в яме, как собаку бросили. Если бы я искать не пошел, так и сгинул безвестно, а он ведь еще и не жил вовсе! Девку, поди, ни одну не любил… и вот ты мне скажи, отец Григорий, за что? Голос Будищева постепенно повышался, и последние слова он буквально выкрикнул в лицо священника. Отец Григорий тяжело вздохнул, покачал головой и тихо ответил: — Иди за мной, Митя, покажу за что. Путь их был недолог. Сразу за рядами четырех десятков погибших в бою у Езерджи солдат отдельно лежали еще несколько тел, накрытых рогожами. Откинув одну из них, батюшка поманил Дмитрия пальцем и ткнул в направлении покойника. — Вот за что. Будищев машинально наклонился и тут же отшатнулся. Под рогожей лежала молодая девушка с перерезанным горлом. А священник, не останавливаясь, прошел дальше, продолжая откидывать покрывала одно за другим. Под следующим лежал мальчик, дальше ещё одна женщина, а на остальных сил смотреть у Дмитрия больше не было. — Смотри, Митя, — продолжал отец Григорий. — Они в лесу прятались, а их башибузуки выловили, да там всех до смерти и умучили. Не пожалели ни женщин, ни детей, сначала ссильничали всех до единого, а потом под нож… Их как нашли, вы уж в атаку двинулись. Полковник-то, как увидел, так приказал никому не показывать, боялся, что люди взбунтуются и в бой полезут без приказа… Что, Митя, худые для тебя люди — болгары? Водки, наверное, даром не наливают — денег просят. Что тут скажешь… Так вот, за что ты воюешь, я не ведаю, а вот те павшие — за то, чтобы такого более не случалось. И аз многогрешный за это тоже готов ни жизни, ни души бессмертной не пожалеть! А теперь пошел вон с глаз моих, мне еще панихиду служить, а я тут с тобой валандаюсь! Не помня себя, Дмитрий ушел прочь, с трудом найдя укромный уголок, присел и буквально тут же провалился в беспокойный сон. Пробуждение было не из приятных — кто-то сильно ударил его сапогом в бок, и ничего не понимающий спросонья Будищев вскочил. Первое что он увидел перед собой, была приторно улыбающаяся физиономия ефрейтора Хитрова. — Вставай, падлюка, — почти ласково пропел его бывший командир звена. — Неча спать, так долго, чай не барин. — Слышь, придурок, ты что, бессмертный? — ничего не понимая, спросил Дмитрий и хотел уже было дать ефрейтору в ухо, но рядом оказалось еще два солдата, тут же скрутивших его. — Не балуй! — строго сказал ему дядька Никифоров, крепко держа за выкрученную руку. — Это ж бунт, — улыбка Хитрова стала еще более мерзкой, — братцы, попомните, что этот бунтовщик меня, то есть своего непосредственного начальника, ударить хотел! — За что? — воскликнул Будищев, сообразивший, что дело может кончиться худо. — Сейчас узнаешь! Через несколько минут он без ремня и оружия стоял перед полковником Буссе и другими офицерами их полка. — Вот, ваше высокоблагородие, — начал рапортовать ефрейтор, — это он, значит, бунтовать призывал и говорил, что воевать с туркой не надо! А еще хотел на меня, то есть на начальство, руку поднять! — Каково, господа? — воскликнул один из офицеров, имени которого Дмитрий не знал. — Это же надо, какие речи вел, скотина! — Так точно, ваше благородие, — с готовностью поддакнул Хитров, — говорил еще, за что зря христианские души кладем, дескать, противно это Господу! — Может, сектант какой? — неуверенно протянул командир третьего батальона майор Смирнов. — Нет, ваше высокоблагородие, сектанты они смирные, а он драчливый и матерится неподобно. Точно говорю, бунтовщик он. — Помолчи, когда тебя не спрашивают! — строго осадил разговорившегося ефрейтора Буссе. — Слушаю, ваше высокоблагородие! — вытянулся тот. — Кто таков? — хмуро спросил он солдата. — Рядовой охотничьей команды Будищев, ваше высокоблагородие! — отрапортовал Дмитрий, встав по стойке смирно. — Верно ли то, что о тебе говорят? — Никак нет! — Значит, ефрейтор врет? — Ваше высокоблагородие, господин полковник, разрешите доложить? — Ну, докладывай. — Я, прежде чем в охотничью команду попасть, служил в роте его благородия штабс-капитана Гаупта, как и ефрейтор Хитров. Так вот, в нашей роте всем известно, что господин ефрейтор, не в обиду будь сказано, с головой недружен. Может, его мамка в детстве уронила, может, еще чего, а только он иной раз человек как человек, а другой — дурак дураком! Ну, посудите сами, господин полковник, если бы я против войны был, неужели в охотничью команду добровольно вступил? — Складно поешь, ты из городских? — Никак нет, из крестьян. — Непохоже, но допустим, а что в лазарете делал? — Господин полковник, — вдруг отвлек внимание Буссе только что подошедший Брэм. — Думаю, на этот вопрос могу ответить я. — Вот как, господин доктор? — Именно, дело в том, что этот солдат притащил в лазарет двух тяжелораненых товарищей, которых нашел на поле боя и даже перевязал. Хочу заранее отметить, что если бы не он, эти двое пополнили бы мертвецкую. — Это правда? — Так точно, ваше высокоблагородие, рядового Шматова и еще одного, из Нежинского полка. — Ничего не понимаю! — вконец запутавшись, заявил Буссе и подозрительно посмотрел на Хитрова. — А что, за отцом Григорием уже послали? — Здесь я, господин полковник, — отозвался священник. Лицо отца Григория было измучено, борода свалялась, и вообще было похоже, что его, как и Дмитрия, только что разбудили. Батюшку тут же ввели в курс дела и спросили, что он может сказать по поводу произошедшего? — Гхм, — прочистил горло священник и взглянул на Будищева так, что у него похолодело сердце. — Что я могу вам сказать, господа. Солдат этот действительно… ругался при мне. Но поскольку службу я в этот момент не производил, сие всего лишь непочтительность, а никак не богохульство. К тому же, если принять во внимание причину, сподвигшую его на это, то я с ним полностью согласен! — Вот как, — изумился Буссе, — но что же это за причина? — Разве вам не сказали, что он нашел раненых, оставшихся без всякой помощи? — Да, но… — А кто может поручиться, что те, кого он доставил — единственные? — Хм, действительно, нехорошо получилось. — Господин полковник, пошлите людей, чтобы удостовериться.