— Охотничья, это в смысле — добровольно? — спокойным голосом переспросил тот. — Разумеется! — Тогда черта с два! — Что?! — вытянулись лица у вчерашних студентов. — Я сказал нет! — Но отчего? — Оттого, что дураки делятся на три категории, — охотно пояснил им Будищев, — идиоты, кретины и добровольцы! — Как вас понимать? — удивился Гаршин. — Разве вы не добровольно пошли в армию… — Нет, меня загнали сюда насильно. И я не имею ни малейшего желания сложить свою голову за свободу болгар или еще кого. Прятаться за чужими спинами я, конечно, не стану, но и вперед не полезу. — Вы… вы… — новый знакомый был так поражен услышанным, что никак не мог найти слов от удивления. — Вечер перестает быть томным, — хмыкнул Дмитрий. — Федя, пошли отсюда, барчукам есть о чем поговорить и без нас, сиволапых. Приятно оставаться, господа. — Что это было? — Гаршин нашел наконец в себе силы говорить. — Не обращай внимания, — махнул рукой Штерн, — наш друг большой мизантроп и циник. Что, впрочем, совершенно не мешает ему быть отличным товарищем. — Да как вы вообще можете общаться с таким человеком! — Простите, Всеволод, — счел своим долгом вмешаться Лиховцев, — но вы его совершенно не знаете. Он странный, мрачный и иногда не слишком приятный в общении человек, но вместе с тем определенно не лишенный благородства. При всем при этом сильный и храбрый. — Храбрый?! — А как бы вы назвали человека, рискнувшего отправиться в одиночку в зимний лес, чтобы спасти совершенно неизвестного ему ребенка? И при этом без колебаний вступившего в схватку с волками! — Поразительно! Но как это возможно в одном человеке? — О, это далеко не самое удивительное. Пообщавшись с ним немного, вы наверняка перемените свое мнение. Пока полк стоял в Кишиневе, начальство развило бурную деятельность по подготовке к походу. Были наконец-то закуплены жестяные фляги для солдат, сухарные мешки, белые чехлы для кепи с назатыльниками и множество других полезных вещей. Наконец все было готово, и 6 мая авангард 13-го корпуса, состоявший из Болховского и Нежинского полков и девяти артиллерийских батарей, выступил по направлению к границе. Погода к тому времени совершенно переменилась, и на смену все усиливающейся жаре пришли проливные дожди, мигом превратившие грунтовые дороги в одну громадную лужу, полную раскисшей и липкой грязи. В этой грязи стали немедленно вязнуть обозы и артиллерия, так что солдатам пришлось прийти на помощь лошадям. Не миновала сия чаша и наших друзей. Рота Гаупта была закреплена за одной из батарей, и ее солдаты временно переквалифицировались в бурлаков. Во всяком случае, Будищев, впрягаясь в лямку, чувствовал себя именно так. Хуже всего было то, что палаток им так и не выдали, так что после тяжелого дня обсушиться было совершенно негде. — Когда же это проклятый дождь кончится? — со стоном прохрипел Шматов, прислонившись к одиноко стоящему дереву. — Сколько можно, льет и льет. — Погоди, еще не рад будешь, — буркнул в ответ Дмитрий, доставая что-то из-за пазухи. — Кабы не дождь, — продолжал причитать Федька, — сейчас бы кашевары костры развели да сварили чего-нибудь горячего. — Ничего, на сухарях посидишь! — Злой ты, Граф! — Нет, я самый добрый, — усмехнулся тот в ответ и протянул приятелю кусок сыра. — Ты где взял? — изумился Шматов. — Где взял, там уже нет. — Купил? — Ага, я же миллионер. — Неужто… — Федя! Ну сколько раз тебе говорить, не задавай глупых вопросов — не получишь уклончивых ответов. Некоторое время Шматов жевал молча, раздумывая над мудреной фразой, сказанной ему приятелем. Но надолго его, как обычно, не хватило, и, покончив с угощением, он спохватился: — А с барчуками поделился? — Чтобы мне Гаршин своими проповедями всю плешь проел? Ему бы в попы пойти — цены бы не было! Новый доброволец довольно быстро вписался в их роту. Несмотря на невзрачную внешность, в этом вчерашнем студенте чувствовалась какая-то внутренняя сила. Он никогда не жаловался на трудности, но всегда был готов прийти другим на помощь. Первым брался за любую работу и последним бросал. Солдаты скоро прониклись к нему нешуточным уважением и даже звали его не «барчуком», как прочих вольноопределяющихся, а Михалычем. Вот только у Будищева с ним отношения не складывались, впрочем, Дмитрий не слишком к этому и стремился, хотя Лиховцев и Штерн несколько раз пытались их примирить. — Ах, вот вы где! — воскликнул подошедший вместе с другими вольноперами Николаша, так и не растерявший своей жизнерадостности. — Мы вас обыскались. — Нашли? — немного насмешливо поинтересовался в ответ Дмитрий. — Как видите. — Рад за вас. — Судя по всему, завтра мы перейдем границу. — И что, кормить будут лучше? — Ну да, — засмеялся Штерн, — по крайней мере хотелось бы. — Главное, что мы ближе к цели, — устало сказал Гаршин, присаживаясь рядом. — А бытовые трудности можно перенести. — Война войной, а обед по расписанию! — ответил ему Дмитрий и, снова вытащив из-за пазухи сверток с сыром, развернул его и принялся нарезать ломтями. — Угощайтесь. — О, чудная брынза! — воскликнул с набитым ртом Штерн. — Действительно недурно, — согласился с ним Алексей и вопросительно посмотрел на Всеволода. — Благодарю, — кивнул тот Будищеву, — а где вы его взяли? — У местных, — лаконично отвечал ему Дмитрий, не став вдаваться в подробности. — Вы совершенно бесподобны, мой друг, — снова начал Николаша. — Непонятно только когда успели, я ведь готов поклясться, что вы все время тащили вместе с нами эту проклятую пушку. Будищев, впрочем, не стал отвечать на этот вопрос, а, подняв воротник шинели, сел рядом со Шматовым и надвинул на глаза кепи. Приятели, немного помедлив, последовали его примеру и тоже устроились отдыхать. К утру дождь почти прекратился, и, хотя небо по-прежнему хмурилось, лица солдат повеселели. Увы, намочивший все вокруг дождь не дал возможности разжечь костры и приготовить пищу, так что им пришлось снова довольствоваться сухарями. Предстоял очередной тяжелый день, как две капли непрерывно льющейся с неба воды, похожий на предыдущие. Штабс-капитан Гаупт, несмотря на окружающую обстановку, сверкавший белоснежным воротничком и гладко выбритым подбородком, хмуро осмотрел бивуак своей роты. Он был по-своему заботливым командиром, и то, что подчиненные ему солдаты который день не получают горячего питания, конечно, беспокоило его. Но поскольку поделать с этим ничего было нельзя, он старался сосредоточиться на своих обязанностях. Впрочем, нижние чины, невзирая ни на что, были бодры и почти весело козыряли своему начальству. Кое-где слышались забористые шутки и смех, так что офицер не без удовлетворения подумал, что стойкость и неприхотливость русского солдата еще не раз принесет пользу армии. — Здравия желаю вашему благородию, — отвлек его от мыслей чей-то голос, и Гаупт, обернувшись, увидел их нового вольноопределяющегося — Гаршина. — Ах, это вы, — улыбнулся он, — ну как вам служба? Не жалеете, что отказались от должности писаря? — Нет, что вы, — помотал головой вольнопер. — Я не ищу никаких поблажек в этой войне. — Как знаете, — пожал плечами штабс-капитан. — Вы что-то хотели? — Нет, ничего… разве что… — Что вас беспокоит? — Простите, но я никак не могу понять, зачем бить по лицу солдат, и без того измученных тяжким трудом и бескормицей? — Вы, верно, про Венегера? Ладно, не отвечайте. Он сам мне сказал, что вы как-то странно на него смотрели. Так вот, господин Гаршин, я уважаю ваш порыв, приведший вас в действующую армию, но хочу сказать, что в армейской службе вы ровным счетом ничего не понимаете. — Но… — Не перебивайте старшего по званию! Даже если он обращается к вам вне строя. Так вот, упаси вас бог как-то конфликтовать по этому поводу, равно как и по всякому другому, с поручиком! Просто потому, что он — офицер, а вы пока что — нижний чин. К тому же должен добавить, что я, конечно, не одобряю его методов, но не могу отрицать, что иногда по-другому нельзя. Увы, народ наш темен и неразвит, а прогресс в военном деле, равно как и во всяком другом, не стоит на месте. И иной раз приходится, я повторяю — приходится, обучать его воинской дисциплине и технике методами, далекими от гуманизма. Вы понимаете меня? — Но разве нельзя действовать по закону? — По закону, милостивый государь, очень легко превратить жизнь солдата в ад. Но самое ужасное состоит в том, что солдат, наказанный по закону, будет думать, что лучше бы ему, пардон, морду набили. — Но это отвратительно! — Господин Гаршин, мы с вами на войне, и вы вряд ли даже в горячечном бреду можете себе представить, сколько мы всего увидим ужасного и отвратительного! Пока они так беседовали, к ним подскакал полковой адъютант поручик Линдфорс и, ловко соскочив с седла, поприветствовал, приложив два пальца к козырьку кепи. — Доброе утро, господа! Гаршин с Гауптом откозыряли в ответ, а затем обменялись рукопожатиями.