— Слушаю. — Шматов, и ты тоже. Винтовки им взять с собой не позволили, однако ремни отбирать не стали. Скоро они подошли к господскому дому, где их ожидал штабс-капитан Гаупт и другие офицеры роты. — Здравия желаю вашему благородию, — выкрикнул Дмитрий и стал в полном соответствии с уставом «есть глазами начальство». — Вольно, — махнул рукой Гаупт. — Погорелова видел вчера? — Никак нет, ваше благородие! Вроде бы… — Так «вроде бы» или не видел? — Не видел! — Врет он, ваше благородие, — вмешался Хитров. — Он с писарем крепко не ладил, так что более некому! — Да что случилось то? — Молчать! Говорить будешь, когда тебя спросят. — Виноват! Так точно! — Писаря Погорелова нашли сегодня утром в деревенском колодце, — пристально глядя Будищеву в глаза, сказал штабс-капитан. — Ты ничего не хочешь сказать по этому поводу? — Никак нет! — А отчего вы с ним подрались? — Так это когда было, ваше благородие. — Отвечай! — Из-за бабы! — Ну, допустим, а из-за какой? — Так это… — Отвечай! — Из-за хозяйки нашей. — Из-за нее могли, — хохотнул в сторону Венегер, — бабец пегвый согт! — А ты что скажешь? — обратился к Шматову командир роты, с досадой посмотрев на своего субалтерна. Федор все это время стоял ни жив ни мертв и только время от времени моргал своими голубыми глазами. Услышав вопрос, он вздрогнул и с каким-то отчаянием в голосе выкрикнул: — Не могу знать, ваше благородие! Собственно, этой фразой все его ответы и ограничились. Как ни пытали его Гаупт или другие офицеры, бедолага кричал, выпучивая глаза: «Не могу знать!» Гаупту и раньше неоднократно приходилось видеть, как молодые солдаты теряют в присутствии офицеров всякую способность соображать и только повторяют, как заведенные, сокровенную фразу: «Не могу знать!» Но все же было в поведении Шматова нечто такое, что наводило на мысль о его неискренности. Однако тот же опыт недвусмысленно подсказывал, что просто допрашивая его, ничего не добиться. Солдат будет упираться до последнего, но ничего не скажет. И что еще хуже, лаской тоже ничего не добиться. Слишком уж велика пропасть между нижними чинами и офицерами. Но не вызывать же полицейского чиновника в самом деле? Эдак позору не оберешься, да и о карьере можно забыть. Разве только в отдельный корпус жандармов путь останется, но это офицеру генерального штаба совсем уж последнее дело! — Вот что, — хмуро велел он Галееву, — обоих до выяснения под арест! — Слушаю, ваше благородие! — вытянулся унтер в ответ. — Да смотри, чтобы не вместе, — спохватился штабс-капитан, вдруг подумав, что лучше бы их было допрашивать по отдельности. — Как прикажете, вашбродь! Проводив глазами вышедших, Гаупт сел писать докладную записку о происшествии командиру полка. Быстро описав случившиеся, он хотел было кликнуть писаря, но вспомнил, что тот лежит сейчас в холодном сарае, временно превращенном в прозекторскую. И над его холодным телом колдует полковой врач Соколов. — Проклятье! — вырвалось у штабс-капитана. За дверью послышалось какое-то шуршание, и офицер раздраженно крикнул: — Ну, кто там еще? Дверь отворилась, и на пороге появились Штерн с Лиховцевым. — Разрешите, ваше благородие? — Ну, входите, раз пришли, — нелюбезно ответил им Гаупт. — Чем могу? — Прошу прощения, господин штабс-капитан, но нам стало известно о причине ареста Будищева и Шматова. — И что же? — Ваше благородие, — начал было Николаша официальным голосом, но тут же сбился, — Владимир Васильевич, мы пришли засвидетельствовать полную невиновность нашего товарища. — Рядовой Штерн, вы издеваетесь? — не принял его тона Гаупт. — От вас еще вчерашним перегаром разит! Что вы можете засвидетельствовать, кроме собственного пьянства? — Осмелюсь доложить, — отодвинул стушевавшегося товарища Лиховцев, — что мы вернулись вчера не так поздно. И ничего подозрительного не заметили. — И что с того? — Простите, ваше благородие, но… — Замолчите, Алексей. То, что вы вступились за товарища, разумеется, похвально, в особенности, если бы вы по-прежнему учились в своем университете. Однако нынче вы в армии, а тут действуют свои законы. — Это, несомненно, так, — не стал спорить Лиховцев, — но я некоторым образом юрист и мог бы быть полезен при расследовании. — В самом деле, — задумался на секунду Гаупт, — впрочем, вы как приятель подозреваемого лицо заинтересованное. Нет, вы не можете вести расследование! — Тогда позвольте мне быть его адвокатом. — Адвокат бывает в суде, а сейчас до него далеко. — Но все же, отчего вы решили, что Будищев со Шматовым вообще причастны к этому происшествию? — На него указал командир звена Хитров. — Ну, это еще ни о чем не говорит. Всем известно, что ефрейтор терпеть его не может. — Ладно, но Будищев однажды избил Погорелова. — Да вашего писаря, если хотите знать, вся рота дружно ненавидела, — снова вмешался Штерн. — Редкостная он был гнида! Царство ему небесное. — Помолчи, Николай, — одернул его Лиховцев и снова обратился к офицеру: — А вот это, к сожалению, правда. Покойный и впрямь был не слишком приятный человек. — Не спорю, однако же прочие его просто ненавидели, а вот ваш протеже ему нос расквасил! Кстати, вы в курсе за что? — Ну, разумеется, из-за дамы, — снова подал голос Николаша. — Вероятнее всего, из-за хозяйки дома, — перебил его Алексей. — Но она вряд ли послужила бы причиной убийства. — Отчего так? — Ну, как вам сказать… Ганна — женщина, несомненно, красивая, но нельзя сказать, чтобы слишком добродетельная. За таких не убивают. — Много вы понимаете, — покачал головой штабс-капитан. — Ну, ладно, я понимаю ваши резоны. Но поскольку вы грубо нарушили дисциплину, явившись ко мне напрямую, то наказания вам не избежать! Садитесь сюда и извольте переписать набело эту записку для полковника Буссе. Не знаю, убил ли ваш приятель Погорелова или нет, но обязанности писаря пока что придется исполнять вам. — Слушаю, ваше благородие! Закончив с вольноперами, Гаупт направился к сараю, ставшему волею судьбы моргом. Приложив к носу надушенный платок, чтобы избежать неприятного запаха, штабс-капитан вошел внутрь. Посреди импровизированной прозекторской стоял стол, на котором лежало то, что некогда было человеком. Судя по всему, младший полковой врач уже закончил. — Что у вас, Александр Викторович? — спросил у него штабс-капитан. — Ничего интересного, — пожал плечами эскулап. — Если не считать непредусмотренного природой пролома в виске, ваш бывший писарь был на редкость здоровым индивидом. — Что же послужило причиной оного пролома? — Трудно сказать, некий тупой твердый предмет. — Тупой?