При дворе так жить он бы не смог. Пришлось бы вступать в союзы с врагами, предавать друзей, и даже не принимать во внимание интересы семьи, если это было бы нужно для того, чтобы добиваться своих политических целей — или чтобы уцелеть. Император Йорриг Сеамас Седьмой явно хотел видеть в Доранте близкого человека, конфидента, советника, наставника и защитника. Дорант готов был быть ему советником и защитником — по должности и положению, до определённых пределов, причём определённых формально и официально, согласно признанным всеми требованиям к этой позиции — но категорически не хотел отношений неформальных, личных, на уровне дружбы или, не приведи Пресветлые, духовной близости. Во-первых, он не чувствовал в Йорре человека близкого, родного — а только тех, кого выбрал он сам, он готов был считать друзьями. Император же свалился ему на голову как клиент, как человек, которого он должен принять в одном месте и передать в другом — и забыть после этого. Парень, конечно, был симпатичный, но себе на уме, а его положение исключало сколько-нибудь откровенные отношения. Во-вторых, конфидент Императора — это смертник, если его не подвели к Его Величеству правильные люди. Даже Светлейший дука Санъер появился при дворе не с улицы и не сам по себе. Никто не может вот просто так оказаться при Императоре и иметь на него даже малейшее влияние, если это влияние не согласовано и не приведено в соответствие с интересами маркомесов, крупных и влиятельных благородных семейств и даже важных группировок из купечества или вольных городов. Что делать с этим — Дорант не знал, и пока что решил пустить всё на самотёк. По крайней мере, сейчас они были далеко от столиц, и с решением можно было подождать, а пока по возможности держать от Императора дистанцию. Беда была ещё в том, что парень мучился от безделья: рана его, благодаря опохве, заживала довольно быстро и благополучно, но ходить ему было ещё больно. Больно было даже сидеть, согнув ногу. Поэтому большую часть дня Император лежал, то в своей комнате, то в тени стен во дворе, наблюдая за упражнениями воинов или беготнёй прислуги. Немногие книги, бывшие в доме, он быстро перечитал. И теперь постоянно посылал за Дорантом, заставляя занимать себя разговорами — по большей части полезными, но ужасно отвлекавшими деятельного комеса Агуиры от неотложных текущих дел. 4 А ещё эти альвы! Дорант чувствовал нутром, что с альвами что-то не так. Непросто и не хорошо. События при въезде в город отвлекли горожан от экзотических полуживотных, прибывших в свите Императора. День или два после ушли на то, чтобы обустроить альвов в доме Харрана. Потом они осваивались. А потом заскучали. Как он понял из их объяснений, переведённых Асарау в день битвы на дороге и потом повторенных много раз ему самому, когда он учил альвийский язык, — на поляне, где им вернули примеса Йорре, погибла практически вся верхушка клана. При этом, по словам альва (который, наконец, назвал своё имя, способное сломать язык кому угодно; в конце концов его стали называть Вайлар), остатки клана ушли, чтобы влиться в один из прочих кланов, бросив свой посёлок. Доранту, после рассказов Асарау, показалось это очень сомнительным: в клане, где был пленным воин гаррани, было куда больше четырёх с небольшим десятков воинов, перебитых на поляне. Вряд ли в клане Оллаулэ (Дорант гордился, что запомнил его название) было их меньше. Так что альвы явно не были искренними, и причина, по которой они примкнули к людям и помогли им в битве, была какой-то другой. Но, так или иначе, они примкнули и помогли. И дальше шли вместе с людьми, охотно общались, способствовали изучению языка, а воин (ну да, теперь называть его самцом было бы просто неприлично) в конце концов увлёкся участием в упражнениях и много, кстати, показал интересного. В городе альвы довольно легко освоились, совершив несколько прогулок под надзором Калле и пары боевых слуг Харрана. Горожане на удивление быстро привыкли к ним (если не считать детей, которые пялились на альвов, бежали за ними следом и показывали пальцами). Дразнить альвов, не понимающих человеческого языка, тоже пытались, но это оказалось бесполезно: они просто не реагировали. Лишь однажды возникла ситуация, которая могла бы стать опасной. Странствующий монах нищенствующего ордена Святого Фарсалия, увидев альвов на улице, возбудился и заорал проклятия; старый боевой слуга Харрана Коскен, отправленный с альвами и Калле, однако, быстро объяснил монаху, в чём тот не прав, и удалось даже обойтись без рукоприкладства. Правда, Коскену пришлось потом отмаливать грех сквернословия в главном храме Кармона, поскольку таких витиеватых выражений не слыхивал никто из присутствовавшей при инциденте публики, и весь об этом дошла до настоятеля. Но пять серебряных милирезиев, а также записанные на бумаге и отданные настоятелю для сожжения (ага!) скверные слова исчерпали инцидент. Альв оказался интересным противником: Дорант и Харран с удовольствием пробовали свои силы в упражнениях с ним. ещё на подъезде к городу, однако, его копьё обломалось. Алебарда оказалась ему не по рукам: раса эта сильна скоростью, но не физической силой. А действовать быстро оружием, которое слишком для тебя тяжело, невозможно. В городе, у Харрана, Дорант довольно быстро отыскал в оружейной старый клинок, довольно короткий, и потому годный для альва по длине и балансу. У нечеловеческого воина, однако, оказались слишком узкими руки, из-за чего правильно держать меч у него не получалось. Дорант подумал — и решил, что для этого меча альву лучше всего подойдет не рукоять, а древко, длиной почти с сам клинок, чтобы альв мог пользоваться более привычным для него хватом. Удлинить рукоять стоило полдня и пару монет. Результат оказался даже лучше ожидаемого: альв будто родился с этим оружием. Впрочем, Дорант так и не придумал пока, куда альвов девать и к чему пристроить. Брать их в поход ему очень не хотелось — при всех боевых качествах на альва рассчитывать было сложно: кто его знает, что у него на уме; альва же была бы просто обузой. Вечерами, когда чистая публика дома Харрана собиралась на касенду во внутреннем дворе, Дорант часто видел альва, прячущегося в тени дверного проёма и наблюдающего за людьми. Он думал, что незаметен, но его выдавали две светящиеся точки глаз, видимые, когда на них падал отсвет от факелов. Дорант решил рано или поздно приобщить альва к касенде: было интересно, как тот отреагирует и как будет себя вести за столом. Дорант даже выспросил у воина гаррани и заучил, как у альвов принято предлагать друг другу напиток. 5 Тут в кабинет ворвался Харран, взъерошенный и встревоженный. — Наместник что-то затевает! Прибежал сейчас Самир, говорит, наместник разослал слуг по всему городу, собирает людей на офисиаду. В полдень будет говорить. От слуг слышно, что прискакал гонец с юга с чем-то важным. Не нравится мне это. Надо бы нам всех своих собрать туда же, на офисиаду, да лучше всего — с оружием. Дорант сломал, наконец, перо, швырнул его на пол и ненадолго задумался. — Это будет поздно. Бери самых надежных, человек десять. Сеннер, вроде бы, вчера уже во дворе мечом махал? — Да, он почти здоров. — Его тоже прихватим. Пусть у каждого будет по две пиштоли — найдешь столько? — Да ты же был в оружейной, Конечно, найду. — Да, и хауды все берем. Через полчаса чтобы все были наготове во дворе у выхода. Идём в дом наместника, надо, чтобы мы первыми узнали новости. Лицо Доранта скривилось то ли в усмешке, то ли в угрожающей гримасе. Гонец с юга к наместнику мог быть только с вестями от вице-короля — то есть с официальной версией дома Аттоу. Что это может быть за версия — легко догадаться. В их шатком положении нельзя было допустить, чтобы эта версия разошлась по городу: далеко не все сторонники юного Императора были настолько надёжны, чтобы не разбежаться при первом же сомнении в успехе его дела. Поэтому надо было, во-первых, узнать, что принёс гонец. Во-вторых, если вести неблагоприятны — воздействовать на наместника, чтобы тот правильно понял, что именно должен он говорить людям с балкона дома приёмов в полдень. А если не поймёт — ну, у Императора есть же право наместников не только ставить, но и смещать. За предательство. А буде окажется упорствующим в предательстве, то и казнить. В принципе, конечно, надо было бы взять с собой Императора — но тот по-прежнему не мог пока опираться на раненую ногу. А для возни с носилками попросту не было времени. Да, подумал Дорант, вот и получается, что я и вправду комес Агуиры: денег с комиты никаких, а о безопасности Императора и его интересах думать приходится больше, чем кому бы то ни было. И по большей части за свой счёт… Наместник оказался настолько бестолков, что даже не заперся в своем доме. До полудня оставалось ещё часа два, когда Дорант, Харран и их люди ввалились к наместнику, практически не встретив сопротивления (если не принимать во внимание разбитое лицо одного из слуг, который вздумал задавать вопросы: кто идёт да по каким делам, вместо того, чтобы просто открыть двери). Ну, ещё двери выбили, да они хлипкие были — у наместника явно не хватало средств на достойное содержание собственного дома. Ещё бы, при таком количестве детей. В кабинете наместника Дорант, однако, с первого взгляда понял, что они опоздали. Там уже собралась вся верхушка города: гуасил (без жены!), старейшины всех трёх городских знатных родов, семеро дворян из крупных арендаторов и оба негоцианта, контролировавших основную торговлю Кармонского Гронта. Тут же присутствовал и гильдмайстер Ронде. Что было хуже всего, каждый из них пришёл с двумя-тремя телохранителями, а при гуасиле было аж шестеро стражников. И все, разумеется, с мечами и кинжалами. Немаленький кабинет наместника казался тесным из-за такого обилия людей. — Доброго здоровья и радости уважаемому наместнику, доброго здоровья и радости собравшимся! — Не растерялся Дорант. — Ваш слуга, — обратился он к наместнику, — видимо, перепутал дорогу: мы только случайно узнали, что вы получили важные вести и делитесь ими с важными людьми. Или вы не сочли важными людьми Харрана из Кармонского Гронта и комеса Агуиры? И Императора? Наместник, гордо выпрямившись и глядя Доранту прямо в глаза, с вызовом произнёс: — Мы собирались объявить новости всем в полдень, каваллиер[13]. Это было прямое оскорбление, но сейчас было бы неудачное время и место для крови. Поэтому Дорант холодно заявил: — Мы — не «все», ньор Кессадо[14]. Мы — свита вашего Императора. — А вот это как раз вопрос, — в голосе наместника явно прозвучала издёвка. — Вице-король прислал нам прокламацию, в коей сказано, — он поднял лежавший на столе листок и стал читать, — что власть императорскую, после безвременной кончины Его Величества Лория Сеамаса Третьего и ввиду безвестного отсутствия наследного примеса Йоррига, пропавшего при обстоятельствах, свидетельствующих о возможной его, примеса Йоррига, гибели, приняла на себя, в соответствии с законом о престолонаследии, дукесса Маста, родная сестра безвременно покинувшего нас Императора, каковая с даты кончины Е.И.В. Лория Сеамаса Третьего, коя случилась в третий день прошедшего месяца инреваса[15] сего года, является местоблюстителем Императора в ожидании коронации, и что коронация сия намечена, в соответствии с законом о престолонаследии же, на третий день предстоящего месяца теваса, сиречь ровно через половину года после кончины предыдущего Императора[16],по окончании траура. Дорант едва не разулыбался от облегчения: эти дурни сделали сразу две ошибки: они не объявили наследника мёртвым (он представил себе, как они ругались, не получив в ожидаемый срок сообщения о кончине примеса Йорре от сопровождавших его людей) и не объявили Масту Императриссой сразу же, наплевав на закон о престолонаследии. Видимо, не все участники переворота были так уж уверены в его успехе. Это значило, между прочим, что не вся знать поддерживает дом Аттоу — вполне ожидаемо. И это значило, между прочим, что примеса не просто так везли мимо Альвийского леса — смерть его при правдоподобных обстоятельствах была задумана заранее. Только вот задумавшие — как раз умерли, а примес выжил. Дорант, не менее язвительным тоном, возразил наместнику: — Вы, уважаемые, все имели честь лицезреть Императора Йоррига Сеамаса Седьмого, живого и дееспособного. Некоторые из вас, — тут он обвёл присутствующих тяжелым взглядом, обещающим недоброе, — вполне добровольно и охотно принесли ему законную присягу. Таким образом, претензии дукессы Масты на трон Империи имеют своим основанием явное недоразумение, заключающееся, скорее всего, в отсутствии надёжных сведений у дукессы о наличии Императора Йоррига в живых и о его местопребывании. Я не высказываю — пока — прямого обвинения должностных лиц в том, что они не приняли своевременных мер к уведомлению дукессы об этих обстоятельствах. — При этом взгляд Доранта уткнулся в наместника. — Надеюсь всё же, что ныне таковые меры будут, наконец, приняты. Тот, однако, упёрся: — Мы видели, каваллиер, что вы привезли из Альвийского леса некоего юношу, который ранее проезжал Кармон со свитой, не объявляя своего настоящего имени и звания. Свиту же, коя могла бы их объявить, вы из Альвиана не возвратили. Из чего следует, что у нас нет никаких доказательств, что этот юноша являлся законным наследником Императора примесом Йорригом. Присяга же Императору, буде она принесена по неведению самозванцу, не имеет силы. Дорант вытащил из-под колета золотой поисковый артефакт: — Вот артефакт, настроенный на кровь наследного примеса. Любой может убедиться, что он срабатывает в присутствии Его Величества. Наместник с насмешкой задал неожиданный для Доранта вопрос: — А кто дал вам, каваллиер, этот артефакт, и откуда вы знаете, что он настроен именно на кровь примеса Йорре? — Я получил его в службе его сиятельства Светлейшего дуки Санъера. — То есть от людей предателя, схваченного, осуждённого, изобличённого и казнённого на эшафоте, согласно той же прокламации? 6 Это был удар под дых. Дорант, как всегда в смертельной опасности, стремительно просчитывал в мозгу варианты своих действий, а главное — того, что он мог сказать. К сожалению, аргументов у него было немного: самым сильным из них могло бы быть собственноручное письмо предыдущего Императора наследнику, но Дорант отдал его альву, а тот почему-то не передал примесу. Где сейчас находилось письмо, не знал никто, включая альва (Дорант его спросил — без особого успеха; тот то ли не понял, о чём речь, то ли не захотел отвечать). Чтобы не длить молчание, которое однозначно было бы воспринято как признание вины, он вытянул левую руку и показал медный перстень с Имперской печатью, который также передавал примесу через альва, и который получил от Императора обратно уже как знак его новых полномочий: — Вы знаете, что это такое, ньоры? Активированный перстень разбросал вокруг радужные искры, будто в нём был крупный бриллиант. По кабинету наместника прошелестел шёпот. Что это такое, знали все присутствующие. — Вы, может быть, полагаете, что подобное может быть у того, кто не имеет на это права? И опять местная знать зашепталась. Что полагается за обладание таким перстнем без соответствующих прав на него, знали все. Но наместник не унимался: — Ньоры, все мы знаем, что осуждённый и казнённый предатель Санъер, сумевший колдовством вкрасться в доверие покойного Императора, имел неограниченный доступ к артефактам и документам, подтверждающим полномочия императорских посланников. Почему бы он не смог получить такой же доступ и к подобным перстням? Дорант не мог не отметить, что это было правдой. Дело было почти проиграно, и он потихоньку потянулся к рукояти четырехстволки, стараясь, чтобы его движение было незаметным. Но тут, совершенно неожиданно, вмешался гильдмайстер Ронде, снова заставив Доранта серьёзно усомниться в своих способностях понимать и оценивать людей: — Ньоры, прошу вашего внимания! — Сказал он. — Мы должны принять важнейшее решение, и при этом перед нами с одной стороны — бумага, неизвестно кем написанная и присланная (а мы знаем, что даже в нашем городе имелись люди, стремящиеся пресечь правильное наследование), а с другой — всем известные и достоверные артефакты предыдущего царствования. И юный Император, одного взгляда на которого достаточно, чтобы увидеть царственные манеры человека, который имеет право на власть. Кого мы должны слушать: безвестного писаря[17] из Кайселена, который перебелил так называемую прокламацию неизвестно с какого образца, или высокородного Доранта из Регны, коего мы знаем, как верного слугу предыдущего Императора, участвовавшего во многих славных деяниях, и в том числе в подавлении богомерзкого мятежа здесь, в Марке? Задумайтесь о том, какими могут быть последствия неверного выбора!