Многокожие сейчас явно проводили какую-то церемонию, смысла и значения которой Уаиллар не понимал — но отчётливо понимал, что это именно церемония. То есть действо, не имеющее прямого практического значения, но предназначенное для того, чтобы зафиксировать некие отношения между теми, кто в нём участвует, причём эти отношения связаны с взаимным положением участвующих и их обязательствами друг к другу. Столь сложные (и, как вынужден был отметить Уаиллар, красиво оформленные) процедуры тоже свидетельствовали о том, что сородичи воина были неправы, считая многокожих ниже себя. Впрочем, церемонии и процедуры эти, как не мог не видеть Уаиллар, были далеко не так изысканы, как у него в клане. Вождю-уолле оказывалось подчёркнутое и демонстративное уважение, но не преклонение; у народа аиллуэ положено было принимать позу подчинения, припадая на передние конечности, и не допускалось отворачиваться от Великого Вождя, когда находишься в Большом Ааи или во время церемоний у Великого Древа. Встретив Великого Вождя вне Большого Ааи, можно было не припадать на передние конечности, но следовало остановиться и оставаться лицом к нему, пока он не пройдёт мимо или не отпустит. На женщин это не распространялось, хотя они тоже не должны были первыми заговаривать с Великим Вождём, если у них не было к нему важного дела или известия, и также не должны были громко болтать в его присутствии. Вообще с Великим Вождём положено говорить Высокой Речью, коротко и ясно. Женщины оказывают уважение Главной женщине клана, но у них церемонии проще и демонстрация позы подчинения не требуется. Многокожие, как заметил Уаиллар, вели себя в присутствии уолле-вождя свободнее. Они не припадали на передние лапы, ограничиваясь вместо этого низким поклоном или преклонением колена — что положено делать в каких случаях, было неясно. Женщины тоже кланялись, но вместо преклонения колен низко приседали. Уаиллар снова задумался над тем, какая во всём этом была ирония. Многокожие отдавали почести, мало того, что малолетнему уолле, не имевшему признанных заслуг великого воина — он убил то ли одного, то ли двух круглоухих, и то не в поединке на благородном оружии, а при помощи громотруб (хотя сейчас Уаиллар, попробовав и примерив на себя, склонен был признать громотрубу достойным оружием для воина); он получил увечье, которое вообще делало его непригодным для сражений и походов чести! У аиллуэ ему подарили бы быструю и почётную смерть, и пожалели бы, что столь молодой и, возможно, многообещающий воин должен уйти так рано, и (женщины) оплакали бы — но жалели бы не его, а клан, лишившийся ещё одной пары вооружённых рук. Наблюдая за многокожими на приёме у Императора и сравнивая то, что он улавливал из их слов, с тем, что он видел в их лицах и их позах, Уаиллар забавлялся. У аиллуэ ничего подобного было бы невозможно: любой воин и любая женщина хорошо читали то, что показывают движения, положения тела и конечностей, выражение лиц. И того, кто стал бы говорить противоречащее языку лица и тела, подняли бы насмех или — в иных случах — на копья. А у многокожих подобные расхождения, видимо, были в порядке вещей: Уаиллар видел их постоянно. И сейчас он видел у высокого многокожего, пришедшего со своими самками, опаску по отношению к Старому, сомнения в уолле-вожде и пренебрежение ко всем остальным, не исключая Молодого (так Уаиллар решил звать воина, который держался возле Старого и которому Старый уделял больше внимания, чем остальным: на самом деле альв имел в виду слово «вождь» при прилагательном, означающем возраст обоих. Ну не уолле же вождём считать, в самом деле!). Забавнее всего было наблюдать за самками. От младшей не исходило ничего, кроме любопытства, неуверенности и восхищения. Средняя вела себя обычно: как самка, готовая родить, но ещё не выбравшая, от кого. В клане за такой бы в первую очередь охотились аиллуо из других кланов: как лаллуа она была бы выгоднее всего. Внимание и хорошее обращение, и она — аиллуа на всю жизнь, с хорошими, здоровыми детьми. Было заметно, что эту самку сильнее всех интересует уолле-вождь — и неудивительно, женщина всегда интересуется тем, кто занимает более высокое положение, детям ведь нужен отец, который может дать им как можно больше… Старшая же самка также проявила к уолле-вождю внимание, но было оно неискренним. Как самец, он её, естественно, не интересовал. Она притворялась, что малолетний калека-воин вызывает у неё сочувствие и желание помочь, как будто он — её сын. Она потянулась поправить его ложе, она говорила какие-то слова (понимаемые Уаилларом через три на четвёртое), изображая заботу матери о страдающем ребенке, она что-то спрашивала участливым тоном… Уаиллар так и не понял, чего она на самом деле хочет. Было заметно, что её поведение уолле-вождю не понравилось. Оно выбивало его из роли вождя, подчёркивая, что он всё-таки уолле, ребенок, зависящий от взрослых. Уаиллару много раз объяснили, что уолле-вождь правит по тому праву, что его отец был Великим Вождём. Для воина аиллуэ это было совершенно непонятно. Тем более, что он хорошо видел, что вождь-уолле ничем и никем в реальности не правит. На самом деле настоящим Великим Вождём среди всех многокожих, которых Уаиллар успел узнать, был Старый. К нему обращались, когда нужно было принять действительно важное решение: когда и где встать лагерем на ночь; кому когда стеречь, пока остальные спят; куда и когда идти… А в аиллоу многокожих, не успели они войти в него и встретить местных, которые собрались на площади — Старый, не сказав ни слова, убил двоих, от которых исходила, как видел Уаиллар, явная опасность, а потом произнёс Слово Увещания, сделавшее остальных покорными — то, что не позволено ни воину, ни военному вождю, никому, кроме Великого Вождя. Все, без исключения все, включая уолле-«вождя», когда нужно было решить что-то серьёзное, приходили к Старому и спрашивали его. Он же выслушивал, задавал вопросы, подсказывал — или просто говорил, что надо делать. И многокожие делали либо то, что он велел, либо то, на что он наталкивал их своими словами. Уаиллар не знал язык многокожих в совершенстве, понимал небольшую часть их слов, но уже очень хорошо понимал их интонации, а ещё лучше — язык поз и жестов, и выражения лиц. И это говорило больше и вернее, чем — как считал воин аиллуо — слова и речи. Наконец, церемония закончилась. Уаиллар так и не узнал, зачем их с Аолли позвали в ней участвовать: к ним никто так и не обратился. Ему было невдомёк, что гильдмайстер Ронде был слишком занят своими мыслями и привлечением внимания Императора, чтобы пришлось отвлекать его на экзотику, как планировал Дорант, когда уговаривал Его Величество присовокупить альвов к своей свите. 5 Уаиллар снова усмехнулся внутри себя, подойдя на следующее утро к Старому за решением своей проблемы. А задача была совсем простая, и в то же время — очень сложная. Уаиллару надо было принести Аолли травы и листья, которые были ей нужны в её положении и на её сроке. Иначе ребенку могло быть плохо. И все эти листья и травы, а также корни, росли в Альвиане, за озером. На опушке, на полянах, в купах кустов, на тонких побегах высоких деревьев. Уаиллар знал большую часть из них — как и любой воин в клане. Чего не знал — Аолли объяснила. Нигде вблизи аиллоу многокожих найти почти всё из этого не было возможности. Так что надо было отправляться в дальний поход, для чего требовалось следующее. Во-первых, получить разрешение от многокожих (ну не надо лицемерия: от Старого. Другие просто выполнили бы его распоряжение). Во-вторых, надо было где-то взять оружие. У Уаиллара остались пять из шести его ножей-аи, но уже не было копья аллэ. Вырастить своё, по-настоящему надёжное аллэ из побега уаралы — требует двух лет, когда воин ходит к этому побегу и уговаривает его. На крайний случай — нужен год. Но никак не меньше. То убожество, которое Уаиллар соорудил на скорую руку перед уходом на поиски Аолли, не в счёт, оно в конце концов позорно сломалось. О чём тут вообще говорить, если аж до самого северного берега озера нет ни одного куста уаралы? Меч, который дал Уаиллару Старый, был не хуже аллэ. (Честно? Даже лучше во многом.) Но нужно было разрешение взять его с собой. Уаиллар не был уверен, что этот меч — его собственность. Это пока не обсуждалось. На его удивление, Старый понял проблему очень быстро, и очень быстро принял решение: он отпустил Уаиллара, объяснив ему на очень грубом, но вполне понятном альвийском, что может дать не больше десяти дней (два раза по руке, что было весьма наглядно продемонстрировано на пальцах самого Старого), а потом Старый и все остальные могут уйти на юго-восток (что было также наглядно продемонстрировано указанием рукой). Меч можно забрать с собой, и вообще, пусть Уаиллар больше не спрашивает — это его меч. Если что-то нужно ещё, то есть ‘Аллэ, а если ‘Аллэ чего-то не поймёт, то надо спрашивать калечного круглоухого воина, которого Старый назвал Асарау — слово, почти доступное для произнесения. Впрочем, Уаиллар хорошо понимал, о ком идёт речь: именно воин-калека первым заговорил с альвами на их языке. Старый посмотрел на Уаиллара со значением, которое тот понял: у Старого было мало времени и много дел, как у всякого Великого Вождя. С трудом подавив желание отойти, пятясь на четырех конечностях, как положено после решения Великого Вождя, Уаиллар, тем не менее, удалился спиной вперёд, низко склонившись (ему в голову бы не пришло, что он тем самым вызвал у Доранта неимоверное удивление: что это было?). Уаиллар взял меч, свои аи и вышел во двор. Искать во дворе побеги уиллоэ было даже не смешно. Уаиллар попытался поговорить с кустом олуоры, росшим в углу двора, и даже получил от него молодые ветки нужной длины, но олуора — не лиана уиллоэ, нормальный алларэу[18] из неё не сделаешь. Меч на импровизированном креплении болтался, мешая свободно двигаться. Кончилось тем, чем и должно было: хрупкие ветви олуоры обломились возле левого верхнего узла, и вся конструкция съехала с тела. Уаиллар расстроился. ‘Аллэ, вышедший во двор почти одновременно с Уаилларом, посмотрел на это, кивнул и ушёл куда-то. Вернулся он с какими-то кусками мёртвой кожи, нарезанными на узкие полосы и затейливо переплетёнными, причём в местах, где полосы пересекались, их скрепляли круглые сучки из такого же прошедшего огонь камня (многокожие звали его «металл» или «сталь», Уаиллар так и не понял, когда что было правильно), из которого сделан был меч. К этим кускам крепилось нечто длинное, сделанное из мёртвого дерева, и ‘Аллэ показал, что в него вставляется меч. ‘Аллэ протянул всё это Уаиллару, развернув так, что стало очевидно: это что-то вроде алларэу. Немного похожая амуниция обтягивала торс самого ‘Аллэ, и к ней был подвешен его меч, вставленный в конструкцию из мёртвого дерева и мёртвой кожи. Уаиллар попробовал надеть предложенное, и у него получилось почти с первого раза: к своей немалой гордости, он даже сам разобрался, как подогнать сбрую по размеру и как застегнуть пряжки. Меч всё равно мешал, болтаясь у левого бока; длинная, хотя и не настолько, как у копья аллэ, рукоятка неуклюже торчала вперед. Копьё в алларэу крепится за спиной, наискось от левого плеча к правому бедру, и снимается одним движением руки вправо. С мечом у пояса двигаться было неловко, а при попытке его быстро достать Уаиллар почувствовал, что меч застрял, перекосившись в креплении. ’Аллэ показал, как он выхватывает свой меч движением снизу слева вверх направо, удерживая левой рукой кольцо, в которое входил клинок. Уаиллар попробовал — действительно, так получалось быстро и удобно, но меч всё равно мешал движениям. Круглоухие постоянно придерживали свои мечи левой рукой, что выводило её из употребления, случись что неожиданное. Уаиллар, мучаясь от невозможности нормально объяснить, что ему нужно, вытащил меч и приложил его к спине от правого плеча к левому бедру, рукоятью вверх: в отличие от аллэ, меч удобнее было бы выхватывать при таком положении, это альв успел понять, упражняясь (хват меча сильно отличался от хвата копья из-за другого баланса и более короткого древка). Многокожий воин посмотрел, опять кивнул головой и ушёл. Вернулся он, когда светило сдвинулось вниз больше, чем на свой поперечник. Уаиллар к этому времени успел обнаружить на кожаной амуниции плоские кармашки, в которых плотно сидели четыре ножа, очень похожих на аи, но сделанных из металла — или стали, кто их разберёт, многокожих… Это оказалось очень удобно, хотя ножи были плохо сбалансированы. Уаиллар попробовал воткнуть туда свои аи — оказалось практически идеально! И он в очередной, не первый и не последний, раз задумался над тем, насколько неправы были старейшие, считавшие круглоухих полуживотными, не имеющими полноценного разума. И ещё над тем, есть ли у народа аиллуэ возможность выжить, если вдруг по какой-нибудь причине многокожим захочется очистить и занять Великий Лес… ‘Аллэ принёс несколько кусков мёртвой кожи и металла, которые он без каких-либо затруднений присоединил к предложенной Уаиллару сбруе. Надев и застегнув её, воин-аиллуо смог вставить меч так, как хотел, за спину, причём выхватить оружие получилось — после трёх-четырёх упражнений — быстро и без усилий. Мало того: ‘Аллэ принёс ещё кожаную трубку, легко и просто крепящуюся на левой стороне амуниции, в которой уже лежала заряженная громотруба. Жесты его ясно дали понять, что Уаиллар может её забрать. И ‘Аллэ протянул ему кожаный мешочек, содержание которого было совершенно недвусмысленным: кусочки тяжелого металла и порошок, который бросает его во врага! Уаиллар поблагодарил, как принято у альвов, потом, как принято у многокожих. На самом деле он был не просто благодарен — он был потрясен до глубины души! Теперь оставалось только проститься с Аолли и выйти незамеченным из аиллоу многокожих. И неизвестно, что было сложнее. Глава 6. Интерлюдия вторая 1 Гильдмайстер Ронде принимал своего порученца в большом кабинете. В отличие от малого, там стоял письменный стол неестественно громадных размеров, занимавший полкомнаты. Гильдмайстер, немаленький мужчина, сидя в кресле, не мог достать рукой до дальнего от себя края. Стол был сверху покрыт зеленым сукном, обильно изукрашен тонкой резьбой по дубу, а по трем сторонам огорожен искусно выточенной баллюстрадой высотою чуть меньше пяди[19]. Жуар Кальмон мялся у стола, не зная, куда деть шапку. Он успел переодеться с дороги, хотя велено было — как войдёт в дом, сразу к хозяину. Да не беда, четверть часа на самом деле ни на что не влияют. Зато пыль дорожная с него на пол и мебель не насыпется, да и лошадьми Кальмон не пахнет. — Ваша милость, — наконец, решился порученец, — вот. И он с натугой[20] выудил из висящей на боку тяжёлой кожаной сумки потемневший от старости кожаный же кошель, завязанный плетёным шнуром со свисающей на нём тёмно-красной сургучной печатью. — Как есть, одна тысяча три сотни и двадцать три двойных золотых, выручка, значит. — Он снова полез в сумку. На этот раз содежимое не удалось вытащить так быстро и ловко, как кошель. Свёрнутые в толстую плотную трубку и обвязанные таким же плетёным шнуром с такой же печатью бумаги зацепились было за что-то, но Кальмон справился в конце концов: — Все бумаги по сделкам, и отчёт мой тут же. — Да ты погоди про отчёт, — гильдмайстер небрежно сдвинул выложенные на стол предметы: Кальмон потому и был порученцем, что за ним обычно можно было не проверять, — расскажи, как съездил. С самого начала. Тот помялся, оправил кафтан, провёл обеими руками по коротко стриженной голове, поправляя неизвестно какую погрешность, суетливо оправил окладистую, надвое растущую бороду, и начал, наконец: — Так, ваша милость, что там про с самого начала рассказывать-то? Мы же пустые выехали, по Южной дороге так без груза аж до самой Фаланеры и ехали. Благо, сухо было, быстро получилось. Там, как вы и повелеть изволили, — Флоан поморщился. Он не любил, когда его люди разговаривали с ним как с дворянином не ниже дуки, — загрузили мы последний в этом году урожай чокло с плантации ее милосердия вашей благородной супруги. Там в бумагах про это всё есть. В этом году чокло хорошо уродилось, почти на пятую часть больше, чем обычно. Мы всё и забрали. — Погоди, а червяки, что в прошлом году погубили едва не половину урожая? — Так это, ваша милость, Барлай же сразу всех детей и женщин на плантацию выгнал, и они каждый день червяков руками собирали, с самых почек и до последнего снятого плода. Вот и не пожрали они почти ничего. Барлай говорит: как увидел первого червяка, так сразу понял, если не выбирать их и не давить, то опять всё погубят. Они ведь завязи жрут, проклятые. — Барлай? Он там кем у нас? — Так это, ваша милость, он же сын Ламора, если помните. Вы Ламора лет пять назад пороть ещё повелеть изволили, когда он за беглыми не уследил. Было такое. Пять семей арендаторов, привезённых из Империи и долгами за перевоз к земле прикреплённых, снялись как-то ночью — сговорились, видно — и рванули к побережью. Не понять, на что надеялись: когда их догнали, они уж от голода шатались. Местных растений не знали, а с собой взять не додумались — своего не было, а чужое украсть не сообразили. Гильдмайстер тогда тамошнего надсмотрщика действительно велел выпороть, но не за то, что арендаторы попытались убежать, а за то, что довёл их до такого. Люди, которые приезжают в Марку в поисках лучшей доли, часто нарываются на подобных Ламору: те их обводят вокруг пальца и превращают фактически в бесправных рабов, живущих впроголодь и лишённых какой бы то ни было перспективы и надежды. В итоге от них толку на работах никакого, ибо работают они за страх, а не за совесть, и работу свою ненавидят. А вот если человека заинтересовать, чтобы он понимал: чем лучше поработает, тем лучше будет жить его семья — то за те же, в сущности, деньги произведёт он куда больше, на радость и благо хозяину.